Ушел я из ЦК, теперь генеральный — только не секретарь, а директор советско-австрийского совместного предприятия. Торгую нынче, торгую! Родину продаю! Меняю Отечество на твердо-зеленые и свободно конвертируемые. А ведь мог стать и Генеральным секретарем! Помнишь, Николай, как мы мечтали до верхушки добраться, власть взять?
— Было такое, — улыбнулся Волконицкий, — но еще не вечер. Какие ваши годы Роман Палыч?
— Нет, брат Николай, в одну реку дважды не ступишь. Да и течет вода у той реки уже не туда, куда велят большевики — сердцем это чую, потому и ушел. Ведь не так идем и не туда. И все знают, что не туда, а куда никто не знает…
— Помните на Съезде какой-то депутат сказал, что политика Горбачева, похожа на самолет: с аэродрома взлетел, а куда лететь и где садиться пилотам не сказали? — спросил Волконицкий.
— Верно сказал, — согласился Никифоров. — Но по части самолетов тут специалист есть. Пусть Лариса рассудит.
— О чем? — спросила она, прикрывая ладонью рюмку. Она уже выпила целый бокал сухого вина, и от запаха водки вновь подступила тошнота.
— Как о чем? О самом нашем главном. Куда летим, зачем летим, и на что сядем? — чуть запинаясь, объяснил Никифоров.
— На что? Ясное дело — на… Не при женщине будет сказано! — вставил Николай.
— Какая она тебе женщина? Она твоя жена. Мне б такую — полгоря бы не знал! — насупившись, возмутился Никифоров.
— Я лучше расскажу из сказки, мы недавно с Мишей читали, — примиряюще сказала Лариса.
— Он уже спит. Мама его в своей комнате уложила, от нас подальше, — сказал Николай.
— Это о том, как Алиса заблудилась в лесу. Шла, шла — и спросить не у кого. И вдруг увидела Кота, сидящего на ветке.
— Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? — обрадовалась она.
— А куда ты хочешь попасть? — вопросом на вопрос ответил Кот.
— Мне все равно… — сказала Алиса.
— Тогда все равно, куда идти, — заметил Кот.
— … только бы куда-нибудь попасть, — пояснила Алиса.
— Если хочешь куда-нибудь попасть, то обязательно попадешь. Только нужно долго идти, — сказал Кот.
Мужчины выжидающе молчали, ожидая, что дальше. Наконец Никифоров засмеялся и поднял рюмку:
— Какая же у тебя, Колька, жена! Умница! До чего жаль, что дураку досталась. Да, не обижайся, я же любя. Рядом с такой женщиной мы все — дурак-дураком и лопоухие. За тебя, Ларисочка! Как, Николай, в твоей песне поется? Пусть же вечно будешь ты прекрасной, пусть же вечно… Тьфу, забыл! Ну и черт с ним, и так все ясно…
— Подождите, я с вами, — сказала Лариса, налив себе еще вина.
— Это настоящее «Шабли», мне фирмачи из Франции ящик доставили на пробу, — пояснил Никифоров.
Вино было прохладным, с чуть ощутимой кислинкой.
— Похоже на наше, грузинское, название забыла, — маленькими глотками выпив до дна, сказала Лариса.
— Севрюжинкой закуси, очень хорошая севрюжина. К водочке хороша с хреном, а к этому — без всего, чтобы рыбью нежность не испортить, — неприятно причмокнув, сказал Никифоров.
— Вы тут без меня, я пойду чай поставлю, — поднимаясь, сказала Лариса.
— В холодильнике — торт и пирожные. Успели в «Астории» заказать. Смотри, не копайся. Недолго! — сказал вслед ей Волконицкий.
Заглянув в зеркало, Лариса заметила, что на щеках выступил румянец, а головная боль совсем прошла. Она попудрила лицо и решила остаться в форменном костюме. Переодеваться на час-полтора очень не хотелось. Вдруг она вспомнила Горлова, как он целовал ее, и стало жарко. Но мысль была мимолетной, как облачко от пульверизатора и тут же забылась.
На кухне уже все было приготовлено: чайные приборы стояли на подносе, торт и пирожные в холодильнике были выложены на блюда, даже заварка была засыпана в фарфоровый чайник — оставалось только залить ее кипятком.
«Все же повезло мне со свекровью, хоть и стерва», — думала Лариса, поджидая, пока закипит вода. — А я? Еще та стервочка! Ребенка бросаю на недели, мужу изменяю и хоть бы что, еще хочется.
От последнего она хихикнула вслух, признавшись себе, что да, очень хочется, будто почувствовала на себе руки Бориса.
«Все-таки он смешной и очень хороший, но лучше не испытывать судьбу», -наконец решила она и вдруг почувствовала, что ее сгибают сзади и наклоняют лицом к столу.
— Давай, давай же, — хрипел Никифоров, пытаясь задрать юбку. — Бросай своего к черту! Что хочешь — все будет! Все для тебя сделаю. Ну давай же!
От неожиданности пропал голос, она извивалась, пробуя выскользнуть. Наконец она развернулась лицом к нему, и он, больно выкручивая ей руки, впился ртом в ее губы. Она могла только стонать, не в силах пошевелиться, слыша, как трещит ткань кителя и стукнулась о пол оторванная пуговица. Вдруг одна рука освободилась, Лариса нашарила что-то за спиной и, не глядя ударила Никифорова. Тот отшатнулся, обеими руками схватившись за лицо.
Лариса не смогла удержать истерического смеха — она влепила Никифорову тарелкой с пирожными, и теперь разноцветный крем облепил ему всю голову и стекал на плечи и рубашку.
— Вам бы в ванной помыться не мешает, Роман Павлович, — мстительно улыбаясь, сказала Лариса. — Потерпите, я Николая позову, он поможет.
— Что ты наделала, дура? Совсем из рук выбилась, не соображаешь, что натворила? — Николай отвел Никифорова в ванну, и еле сдерживался, чтобы не разбудить мать.
— Он… он меня чуть не изнасиловал, — чувствуя, как подступают слезы, объяснила Лариса.
— Подумаешь, принцесса на горошине, ее и полапать нельзя. Выпили ведь, чего не бывает?
— Пусть других лапает, комсомолок своих, если взбредет, а меня нельзя! — слезы катились градом, она не замечала, что кричит на мужа.
— Помолчала бы! У других — жены, как жены, а я из-за тебя вторую пятилетку выше завсектором не расту.
— Вот и поищи другую, ее под весь Обком и подкладывай, если сам не можешь! И руки у тебя гадкие и скользкие, скользкие! Ненавижу! — не помня себя, кричала Лариса, и, выбежав в прихожую, судорожно, рывками натягивала пальто.
Только выбежав во двор и провалившись в снег, она заметила, что не переодела туфельки на тонком каблуке, но даже не подумала вернуться. К счастью такси подвернулось почти сразу, но она успела продрогнуть и ее била дрожь, может быть от волнений.
— В Авиагородок! — сказала она, едва тронулись.
— Полтинник! — категорически сказал шофер, и Лариса поняла, что спорить бесполезно.
— Сорок! — сказала она, отыскав в сумке только сорок шесть рублей с мелочью. — Или выйду и пешком дойду!
— Ладно! Зарядим побольше, получим, сколько надо, — неожиданно согласился таксист. — Тебе выпить нужно, давай налью — полегчает. Да, не бойся, лишнего не возьму. Вижу, у тебя — штопор, не впротык что-то. Должны же мы помогать и за просто так!
— Спасибо! — поблагодарила Лариса. На ближайшем перекрестке шофер достал из-под сиденья покрытую стаканом уже начатую бутылку и отлил на три пальца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Было такое, — улыбнулся Волконицкий, — но еще не вечер. Какие ваши годы Роман Палыч?
— Нет, брат Николай, в одну реку дважды не ступишь. Да и течет вода у той реки уже не туда, куда велят большевики — сердцем это чую, потому и ушел. Ведь не так идем и не туда. И все знают, что не туда, а куда никто не знает…
— Помните на Съезде какой-то депутат сказал, что политика Горбачева, похожа на самолет: с аэродрома взлетел, а куда лететь и где садиться пилотам не сказали? — спросил Волконицкий.
— Верно сказал, — согласился Никифоров. — Но по части самолетов тут специалист есть. Пусть Лариса рассудит.
— О чем? — спросила она, прикрывая ладонью рюмку. Она уже выпила целый бокал сухого вина, и от запаха водки вновь подступила тошнота.
— Как о чем? О самом нашем главном. Куда летим, зачем летим, и на что сядем? — чуть запинаясь, объяснил Никифоров.
— На что? Ясное дело — на… Не при женщине будет сказано! — вставил Николай.
— Какая она тебе женщина? Она твоя жена. Мне б такую — полгоря бы не знал! — насупившись, возмутился Никифоров.
— Я лучше расскажу из сказки, мы недавно с Мишей читали, — примиряюще сказала Лариса.
— Он уже спит. Мама его в своей комнате уложила, от нас подальше, — сказал Николай.
— Это о том, как Алиса заблудилась в лесу. Шла, шла — и спросить не у кого. И вдруг увидела Кота, сидящего на ветке.
— Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? — обрадовалась она.
— А куда ты хочешь попасть? — вопросом на вопрос ответил Кот.
— Мне все равно… — сказала Алиса.
— Тогда все равно, куда идти, — заметил Кот.
— … только бы куда-нибудь попасть, — пояснила Алиса.
— Если хочешь куда-нибудь попасть, то обязательно попадешь. Только нужно долго идти, — сказал Кот.
Мужчины выжидающе молчали, ожидая, что дальше. Наконец Никифоров засмеялся и поднял рюмку:
— Какая же у тебя, Колька, жена! Умница! До чего жаль, что дураку досталась. Да, не обижайся, я же любя. Рядом с такой женщиной мы все — дурак-дураком и лопоухие. За тебя, Ларисочка! Как, Николай, в твоей песне поется? Пусть же вечно будешь ты прекрасной, пусть же вечно… Тьфу, забыл! Ну и черт с ним, и так все ясно…
— Подождите, я с вами, — сказала Лариса, налив себе еще вина.
— Это настоящее «Шабли», мне фирмачи из Франции ящик доставили на пробу, — пояснил Никифоров.
Вино было прохладным, с чуть ощутимой кислинкой.
— Похоже на наше, грузинское, название забыла, — маленькими глотками выпив до дна, сказала Лариса.
— Севрюжинкой закуси, очень хорошая севрюжина. К водочке хороша с хреном, а к этому — без всего, чтобы рыбью нежность не испортить, — неприятно причмокнув, сказал Никифоров.
— Вы тут без меня, я пойду чай поставлю, — поднимаясь, сказала Лариса.
— В холодильнике — торт и пирожные. Успели в «Астории» заказать. Смотри, не копайся. Недолго! — сказал вслед ей Волконицкий.
Заглянув в зеркало, Лариса заметила, что на щеках выступил румянец, а головная боль совсем прошла. Она попудрила лицо и решила остаться в форменном костюме. Переодеваться на час-полтора очень не хотелось. Вдруг она вспомнила Горлова, как он целовал ее, и стало жарко. Но мысль была мимолетной, как облачко от пульверизатора и тут же забылась.
На кухне уже все было приготовлено: чайные приборы стояли на подносе, торт и пирожные в холодильнике были выложены на блюда, даже заварка была засыпана в фарфоровый чайник — оставалось только залить ее кипятком.
«Все же повезло мне со свекровью, хоть и стерва», — думала Лариса, поджидая, пока закипит вода. — А я? Еще та стервочка! Ребенка бросаю на недели, мужу изменяю и хоть бы что, еще хочется.
От последнего она хихикнула вслух, признавшись себе, что да, очень хочется, будто почувствовала на себе руки Бориса.
«Все-таки он смешной и очень хороший, но лучше не испытывать судьбу», -наконец решила она и вдруг почувствовала, что ее сгибают сзади и наклоняют лицом к столу.
— Давай, давай же, — хрипел Никифоров, пытаясь задрать юбку. — Бросай своего к черту! Что хочешь — все будет! Все для тебя сделаю. Ну давай же!
От неожиданности пропал голос, она извивалась, пробуя выскользнуть. Наконец она развернулась лицом к нему, и он, больно выкручивая ей руки, впился ртом в ее губы. Она могла только стонать, не в силах пошевелиться, слыша, как трещит ткань кителя и стукнулась о пол оторванная пуговица. Вдруг одна рука освободилась, Лариса нашарила что-то за спиной и, не глядя ударила Никифорова. Тот отшатнулся, обеими руками схватившись за лицо.
Лариса не смогла удержать истерического смеха — она влепила Никифорову тарелкой с пирожными, и теперь разноцветный крем облепил ему всю голову и стекал на плечи и рубашку.
— Вам бы в ванной помыться не мешает, Роман Павлович, — мстительно улыбаясь, сказала Лариса. — Потерпите, я Николая позову, он поможет.
— Что ты наделала, дура? Совсем из рук выбилась, не соображаешь, что натворила? — Николай отвел Никифорова в ванну, и еле сдерживался, чтобы не разбудить мать.
— Он… он меня чуть не изнасиловал, — чувствуя, как подступают слезы, объяснила Лариса.
— Подумаешь, принцесса на горошине, ее и полапать нельзя. Выпили ведь, чего не бывает?
— Пусть других лапает, комсомолок своих, если взбредет, а меня нельзя! — слезы катились градом, она не замечала, что кричит на мужа.
— Помолчала бы! У других — жены, как жены, а я из-за тебя вторую пятилетку выше завсектором не расту.
— Вот и поищи другую, ее под весь Обком и подкладывай, если сам не можешь! И руки у тебя гадкие и скользкие, скользкие! Ненавижу! — не помня себя, кричала Лариса, и, выбежав в прихожую, судорожно, рывками натягивала пальто.
Только выбежав во двор и провалившись в снег, она заметила, что не переодела туфельки на тонком каблуке, но даже не подумала вернуться. К счастью такси подвернулось почти сразу, но она успела продрогнуть и ее била дрожь, может быть от волнений.
— В Авиагородок! — сказала она, едва тронулись.
— Полтинник! — категорически сказал шофер, и Лариса поняла, что спорить бесполезно.
— Сорок! — сказала она, отыскав в сумке только сорок шесть рублей с мелочью. — Или выйду и пешком дойду!
— Ладно! Зарядим побольше, получим, сколько надо, — неожиданно согласился таксист. — Тебе выпить нужно, давай налью — полегчает. Да, не бойся, лишнего не возьму. Вижу, у тебя — штопор, не впротык что-то. Должны же мы помогать и за просто так!
— Спасибо! — поблагодарила Лариса. На ближайшем перекрестке шофер достал из-под сиденья покрытую стаканом уже начатую бутылку и отлил на три пальца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140