— Свобода всегда приходила к нам с Запада, а кнут и нагайка — с Востока, — проходя мимо, заметил Рубашкин и не стал слушать, что говорят другие.
Тротуары высушило, но воздух был свеж от запаха талого снега. Небо очистилось, и в темной глубине мерцали редкие звезды, дул слабый ветер. Припомнив, откуда днем светит солнце, Рубашкин решил, что завтра будет ясная погода: восточный ветер редко приносил тучи и ненастье.
— ОТРЕШИМ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ И ПАРТИЙНУЮ МАФИЮ ОТ ВЛАСТИ! СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ И БЮРОКРАТОВ! — Рубашкин подумал, что именно так должен звучать лозунг, о котором сегодня так долго спорили.
3.13 Из крана капает вода, его вчера закрыть забыли
Было без четверти двенадцать, когда Рубашкин вернулся домой. Катя и Настя уже заснули, было тихо, только изредка слышался шорох шин проезжавших под окнами легковых автомобилей. Спать не хотелось, и Рубашкин поставил на плиту чайник. Пока закипала вода, он заправил бумагу в пишущую машинку и закурил сигарету.
Но что-то отвлекало. Сосредоточившись, Петр заметил, что из неплотно завернутого крана гулко падали капли. Он машинально попробовал отсчитать ритм, но паузы между ударами менялись, как в каком-то стихотворении. Стихи назойливо привязались еще по дороге в троллейбусе, и Петр, сам того не желая повторял про себя:
"По замерзшим холмам молчаливо несутся борзые,
Среди красных болот возникают гудки поездные,
На пустое шоссе, пропадая в дыму редколесья,
Вылетает такси, и осины шумят в поднебесье…"
Слова и ударения наползали друг на друга, смысл был непонятным и неправильным: почему гудки возникали среди болот и почему «красных»? Болота не бывают красными, даже осенью они покрыты желто-зеленой ряской и мхом, а болотная клюква — она редкая и не дает окраски. И вдруг — такси? Откуда на болоте появилось шоссе и на нем такси, зачем оно? Перед глазами возникли зимние, зимние дюны и вдалеке, между соснами — стылая гладь заснеженного льда на Финском заливе. Петр не мог уловить, каким причудливым воображением созданы эти строчки, но они безусловно были красивыми, он не сомневался, мучительно пытаясь припомнить, что дальше.
Чайник закипел, и перед тем, как налить кипяток в чашку с растворимым кофе, он изо всех сил закрутил капающий кран. Непонятное стихотворение тут же выпало, будто смылось из памяти.
Кофе был неприятным, с каким-то ячменным привкусом, как в буфетах провинциальных станцийй. Отставив чашку, Петр разложил на столе рукопись, которую дала Марина Евгеньевна. Читалось легко, но писала не Салье, ее почерк Петр знал. Написанное нельзя было назвать статьей, скорее выписки из разных источников.
Наиболее связным и законченным выглядели страницы о кооперативном движении:
"…кооперативы — один из главных нервов перестройки, ее единственное видимое достижение в сфере экономики. Но перестройка не заботится о своем детище, не защищает кооперативное движение. Власть трусливо отворачивается, будто не замечая беззастенчивую и намеренно лживую пропаганду, которую целенаправленно ведут представители партийной и хозяйственной номенклатуры, чтобы озлобить широкие слои населения, восстановить народ против ростков нового экономического уклада.
В самый разгар наступления злейших врагов перестройки в СССР был проведен любопытный опрос общественного мнения: вы за кооперативы или против? Среди опрошенных не старше 45 лет за кооперативы высказались 87 процентов. Эти люди еще не во всем разочаровались, у них еще есть желание добиться повышения жизненного уровня своим собственным трудом. Но в категории от 45 до 75 лет только 7-10 процентов поддерживают кооперативы. Вот, что делает с нами возраст: опыт жизни в условиях административно-командной экономики породил горчайшее разочарование, абсолютное неверие в собственные силы!
А вот среди тех, кому больше 75 лет за кооперативы — 70 и более процентов! Наши старики не забыли НЭП, они живые свидетели успехов раскрепощенной инициативы людей, которую дает свободная экономика. Это на их глазах НЭП возродил страну из руин и пепла, спас от голода и разрухи миллионы граждан, привел их к благосостоянию и даже дал государству твердую, свободно конвертируемую валюту!
Между тем тлетворные мифы об обществе нищих, но равноправных продолжают разъедать разум, отнимать у нашей страны последние силы для деятельного обновления…"
Несколько страниц заняли пространные рассуждения о врагах перестройки, их количестве и социальном составе. Восемнадцать миллионов руководителей производства и разного рода управляющих. Более двадцати миллионов — в теневой экономике. Их перечень начинался с парикмахеров, массажистов, репетиторов и сапожников. Туда же были отнесены сантехники, портные, работники автосервиса, слесари, электромонтеры и даже врачи.
Работники торговли и государственных предприятий обслуживания были выделены в отдельную категорию — свыше десяти миллионов.
Неизвестным осталось количество тех, кто работает в партийном, профсоюзном и комсомольском аппарате, служит в армии, в милиции и КГБ, а также занятых в военно-промышленном комплексе.
Рубашкин заглянул в свой блокнот, где были записаны недостающие цифры, и на клочке бумаги сложил в столбик. Получилось около 90 миллионов, почти три четверти трудоспособного населения, — перестройка и продвижение экономических реформ означали значительное ухудшение условий их жизни.
В рукописи была явная несуразица: выходило, что рыночные реформы противоречили интересам большинства населения. Поколебавшись, Рубашкин вычеркнул все цифры и названия рабочих профессий. От этого образ врагов перестройки потускнел и размылся, потерял осязаемость, сузившись до известных, ставших обыденными очертаний: совпартноменклатура и КГБ!
Неожиданно вспомнился Горлов. С одной стороны — типичный работник военно-промышленного комплекса, с другой — удачливый кооператор. Светочка Петрова, с которой Рубашкин иногда встречался в метро, рассказывала, что недавно Борис вдруг выдал подчиненным по сто-двести рублей. Сказал, что была удачная сделка, и что надо делиться с друзьями. Доброты у него не отнимешь, Горлов никогда не был жадиной, всегда выбивал у начальства повышенные премии.
Рубашкин посмотрел на часы, но все же потянулся к телефону и по памяти набрал номер. Горлов снял на третьем гудке, его голос был бодрым.
— Что так поздно? — спросил он, узнав Петра.
— Сердце подсказало, что не спишь, полный великих дум, — сказал Рубашкин.
— Все равно через пару часов уезжать…
— Куда?
— В Мурманск пятичасовым рейсом, чтобы вечером вернуться.
— С каких пор стали выписывать командировки на один день? — удивился Рубашкин. — Помню, ты меня в Североморск на две недели услал, а дел-то всего ничего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140