Вы
не должны быть единородны с непостижимым и неразумным.
Но я хочу совсем открыть вам своё сердце, друзья мои: если бы
существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно,
нет богов.
Правда, я сделал этот вывод; но теперь он выводит меня.
Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения
и не умер бы? Неужели нужно у созидающего отнять его веру и у орла его
парение в доступной орлам высоте?
Бог есть мысль, которая делает всё прямое кривым и всё, что стоит,
вращающимся. Как? Время исчезло бы, и всё преходящее оказалось бы только
ложью?
Мыслить подобное это вихрь и вертячка для костей человеческих и
тошнота для желудка; поистине, предположить нечто подобное называю я
болезнью верчения.
Злым и враждебным человеку называю я всё это учение о едином, полном,
неподвижном, сытом и непреходящем!
Всё непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут.
Но о времени и становлении должны говорить лучшие символы: хвалой
должны они быть и оправданием всего, что преходит!
Созидать это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но
чтобы быть созидающим, надо подвергнуться страданиям и многим превращениям.
Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы,
созидающие. Так будьте вы ходатаями и оправдателями всего, что преходит.
Чтобы сам созидающий стал новорожденным, для этого должен он хотеть
быть роженицей и пережить родильные муки.
Поистине, через сотни душ шёл я своею дорогою, через сотни колыбелей
и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие
сердце часы.
Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам
откровеннее: такой именно судьбы водит моя воля.
Всё чувствующее страдает во мне и находится в темнице; но моя воля
всегда приходит ко мне как освободительница и вестница радости.
Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе ему учит
вас Заратустра.
Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть
эта великая усталость навсегда останется от меня далёкой!
Даже в познании чувствую я только радость рождения и радость
становления моей воли; и если есть невинность в моём познании, то потому,
что есть в нём воля к рождению.
Прочь от Бога и богов тянула меня эта воля; и что осталось бы
созидать, если бы боги существовали!
Но всегда к человеку влечёт меня сызнова пламенная воля моя к
созиданию; так устремляется молот на камень.
Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он
должен дремать в самом твёрдом, самом безобразном камне!
Теперь дико устремляется мой молот на свою тюрьму. От камня летят
куски; какое мне дело до этого?
Завершить хочу я этот образ: ибо тень подошла ко мне самая
молчаливая, самая лёгкая приблизилась ко мне!
Красота сверхчеловека приблизилась ко мне, как тень. Ах, братья мои!
Что мне теперь до богов!
Так говорил Заратустра.
О сострадательных
Друзья мои! до вашего друга дошли насмешливые слова: Посмотрите
только на Заратустру! Разве не ходит он среди нас, как среди зверей?
Но было бы лучше так сказать: Познающий ходит среди людей, как среди
зверей .
Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки.
Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он
стыдиться?
О, друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд вот история
человека!
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыд
предписывает он себе перед всяким страдающим.
Поистине, не люблю я сострадательных, блаженных в своём сострадании:
слишком лишены они стыда.
Если должен я быть сострадательным, всё-таки не хочу я называться им;
и если я сострадателен, то только издали.
Я люблю скрывать своё лицо и убегаю, прежде чем узнан я; так советую
я делать и вам, друзья мои!
Пусть моя судьба ведёт меня дорогою тех, кто, как вы, всегда свободны
от сострадания и с кем я вправе делить надежду, пиршество и мёд!
Поистине, я делал и то и другое для всех, кто страдает; но мне
казалось всегда, что лучше я делал, когда учился больше радоваться.
С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь
это, братья мои, наш первородный грех!
И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся
причинять другим горе и выдумывать его.
Поэтому умываю я руку, помогавшую страдающему, поэтому вытираю я
также и душу.
Ибо когда я видел страдающего страдающим, я стыдился его из-за стыда
его; и когда я помогал ему, я прохаживался безжалостно по гордости его.
Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных; и если
маленькое благодеяние не забывается, оно обращается в гложущего червя.
Будьте чопорны, когда принимаете что-нибудь! Вознаграждайте дарящего
самим фактом того, что вы принимаете! так советую я тем, кому нечем
отдарить.
Но я из тех, кто дарит: я люблю дарить как друг друзьям. Но пусть
чужие и бедные сами срывают плоды с моего дерева; это менее стыдит их.
Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даёшь
им, и сердишься, что не даёшь им.
И заодно с ними грешников и угрызения совести! Верьте мне, друзья
мои: угрызения совести учат грызть.
Но хуже всего мелкие мысли. Поистине, лучше уж совершить злое, чем
подумать мелкое!
Хотя вы говорите: Радость мелкой злобы бережёт нас от крупного злого
дела , но здесь не следует быть бережливым.
Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает, оно
говорит откровенно.
Гляди, я болезнь так говорит злое дело; в этом откровенность его.
Но мелкая мысль похожа на грибок: он и ползёт, и прячется, и нигде не
хочет быть, пока всё тело не будет вялым и дряблым от маленьких грибков.
Но тому, кто одержим чёртом, я так говорю на ухо: Лучше, чтобы ты
вырастил своего чёрта! Даже для тебя существует ещё путь величия!
Ах, братья мои! О каждом знают слишком много! И многие делаются для
нас прозрачными, но от этого мы не можем ещё пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо так трудно хранить молчание.
И не к тому, кто противен нам, бываем мы больше всего несправедливы,
а к тому, до кого нам нет никакого дела.
Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом
отдохновения, но также и жёстким ложем, походной кроватью: так будешь ты
ему наиболее полезен.
И если друг делает тебе что-нибудь дурное, говори ему: Я прощаю тебе,
что ты мне сделал; но если бы ты сделал это себе, как мог бы я это
простить!
Так говорит всякая великая любовь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
не должны быть единородны с непостижимым и неразумным.
Но я хочу совсем открыть вам своё сердце, друзья мои: если бы
существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно,
нет богов.
Правда, я сделал этот вывод; но теперь он выводит меня.
Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения
и не умер бы? Неужели нужно у созидающего отнять его веру и у орла его
парение в доступной орлам высоте?
Бог есть мысль, которая делает всё прямое кривым и всё, что стоит,
вращающимся. Как? Время исчезло бы, и всё преходящее оказалось бы только
ложью?
Мыслить подобное это вихрь и вертячка для костей человеческих и
тошнота для желудка; поистине, предположить нечто подобное называю я
болезнью верчения.
Злым и враждебным человеку называю я всё это учение о едином, полном,
неподвижном, сытом и непреходящем!
Всё непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут.
Но о времени и становлении должны говорить лучшие символы: хвалой
должны они быть и оправданием всего, что преходит!
Созидать это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но
чтобы быть созидающим, надо подвергнуться страданиям и многим превращениям.
Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы,
созидающие. Так будьте вы ходатаями и оправдателями всего, что преходит.
Чтобы сам созидающий стал новорожденным, для этого должен он хотеть
быть роженицей и пережить родильные муки.
Поистине, через сотни душ шёл я своею дорогою, через сотни колыбелей
и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие
сердце часы.
Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам
откровеннее: такой именно судьбы водит моя воля.
Всё чувствующее страдает во мне и находится в темнице; но моя воля
всегда приходит ко мне как освободительница и вестница радости.
Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе ему учит
вас Заратустра.
Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть
эта великая усталость навсегда останется от меня далёкой!
Даже в познании чувствую я только радость рождения и радость
становления моей воли; и если есть невинность в моём познании, то потому,
что есть в нём воля к рождению.
Прочь от Бога и богов тянула меня эта воля; и что осталось бы
созидать, если бы боги существовали!
Но всегда к человеку влечёт меня сызнова пламенная воля моя к
созиданию; так устремляется молот на камень.
Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он
должен дремать в самом твёрдом, самом безобразном камне!
Теперь дико устремляется мой молот на свою тюрьму. От камня летят
куски; какое мне дело до этого?
Завершить хочу я этот образ: ибо тень подошла ко мне самая
молчаливая, самая лёгкая приблизилась ко мне!
Красота сверхчеловека приблизилась ко мне, как тень. Ах, братья мои!
Что мне теперь до богов!
Так говорил Заратустра.
О сострадательных
Друзья мои! до вашего друга дошли насмешливые слова: Посмотрите
только на Заратустру! Разве не ходит он среди нас, как среди зверей?
Но было бы лучше так сказать: Познающий ходит среди людей, как среди
зверей .
Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки.
Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он
стыдиться?
О, друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд вот история
человека!
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыд
предписывает он себе перед всяким страдающим.
Поистине, не люблю я сострадательных, блаженных в своём сострадании:
слишком лишены они стыда.
Если должен я быть сострадательным, всё-таки не хочу я называться им;
и если я сострадателен, то только издали.
Я люблю скрывать своё лицо и убегаю, прежде чем узнан я; так советую
я делать и вам, друзья мои!
Пусть моя судьба ведёт меня дорогою тех, кто, как вы, всегда свободны
от сострадания и с кем я вправе делить надежду, пиршество и мёд!
Поистине, я делал и то и другое для всех, кто страдает; но мне
казалось всегда, что лучше я делал, когда учился больше радоваться.
С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь
это, братья мои, наш первородный грех!
И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся
причинять другим горе и выдумывать его.
Поэтому умываю я руку, помогавшую страдающему, поэтому вытираю я
также и душу.
Ибо когда я видел страдающего страдающим, я стыдился его из-за стыда
его; и когда я помогал ему, я прохаживался безжалостно по гордости его.
Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных; и если
маленькое благодеяние не забывается, оно обращается в гложущего червя.
Будьте чопорны, когда принимаете что-нибудь! Вознаграждайте дарящего
самим фактом того, что вы принимаете! так советую я тем, кому нечем
отдарить.
Но я из тех, кто дарит: я люблю дарить как друг друзьям. Но пусть
чужие и бедные сами срывают плоды с моего дерева; это менее стыдит их.
Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даёшь
им, и сердишься, что не даёшь им.
И заодно с ними грешников и угрызения совести! Верьте мне, друзья
мои: угрызения совести учат грызть.
Но хуже всего мелкие мысли. Поистине, лучше уж совершить злое, чем
подумать мелкое!
Хотя вы говорите: Радость мелкой злобы бережёт нас от крупного злого
дела , но здесь не следует быть бережливым.
Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает, оно
говорит откровенно.
Гляди, я болезнь так говорит злое дело; в этом откровенность его.
Но мелкая мысль похожа на грибок: он и ползёт, и прячется, и нигде не
хочет быть, пока всё тело не будет вялым и дряблым от маленьких грибков.
Но тому, кто одержим чёртом, я так говорю на ухо: Лучше, чтобы ты
вырастил своего чёрта! Даже для тебя существует ещё путь величия!
Ах, братья мои! О каждом знают слишком много! И многие делаются для
нас прозрачными, но от этого мы не можем ещё пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо так трудно хранить молчание.
И не к тому, кто противен нам, бываем мы больше всего несправедливы,
а к тому, до кого нам нет никакого дела.
Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом
отдохновения, но также и жёстким ложем, походной кроватью: так будешь ты
ему наиболее полезен.
И если друг делает тебе что-нибудь дурное, говори ему: Я прощаю тебе,
что ты мне сделал; но если бы ты сделал это себе, как мог бы я это
простить!
Так говорит всякая великая любовь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75