Мы поставили наш стул посередине, так говорит мне ухмылка их,
одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней .
Но это посредственность; хотя бы и называлась она умеренностью.
3
Я хожу среди этих людей и роняю много слов; но они не умеют ни брать,
ни хранить.
Они удивляются, что я не пришёл обличать их похоти и пороки; но
поистине, я не пришёл также предостерегать от карманных воров!
Они удивляются, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как
будто им мало ещё умников, тонких, чей голос скрипит, как грифель по
аспидной доске!
И когда я кричу: Кляните всех трусливых демонов в вас, которые желали
бы визжать, крестом складывать руки и поклоняться , они восклицают:
Заратустра безбожник .
И особенно кричат об этом их проповедники смирения да, именно им
люблю я кричать в самое ухо: да! Я Заратустра, безбожник!
Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость, болезнь и струпья,
они ползают, как вши; и только моё отвращение мешает мне давить их.
Ну что ж! Вот моя проповедь для их ушей: я Заратустра, безбожник,
который говорит кто безбожнее меня, чтобы я мог радоваться его наставлению?
Я Заратустра, безбожник: где найду я подобных себе? Подобны мне все,
кто отдают себя самих своей воле и сбрасывают с себя всякое смирение.
Я Заратустра, безбожник: я варю каждый случай в моём котле. И только
когда он там вполне сварится, я приветствую его как мою пищу.
И поистине, многие случаи повелительно приближались ко мне; но ещё
более повелительно говорила к ним моя воля, и тотчас стояли они на коленях,
умоляя
умоляя, чтобы дал я им пристанище и оказал им сердечный приём, и
льстиво уговаривая: Видишь, о Заратустра, так только друг приближается к
другу!
Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! И так стану я
взывать ко всем ветрам:
Вы все мельчаете, вы, маленькие люди! Вы распадаетесь на крошки,
вы, любители довольства! Вы погибнете ещё
от множества ваших маленьких добродетелей, от множества ваших
мелких упущений, от вашего постоянного маленького смирения!
Вы слишком щадите, слишком уступаете: такова почва, на которой
произрастаете вы! Но чтобы дерево стало большим, для этого должно оно
обвить крепкие скалы крепкими корнями!
Даже то, чего вы не исполняете, помогает ткать ткань всего
человеческого будущего; даже ваше ничто есть паутина и паук, живущий кровью
будущего.
И когда вы берёте, вы как бы крадёте, вы, маленькие добродетельные
люди; но и среди мошенников говорит честь: Надо красть только там, где
нельзя грабить .
Даётся таково учение смирения. Но я говорю вам, вы, любители
довольства: берётся и будет всё больше браться от вас!
Ах, если бы вы сбросили с себя всякое полухотение и решительно
отдались и лени и делу!
Ах, если бы вы поняли мои слова: Делайте, пожалуй, всё, что вы
хотите, но прежде всего будьте такими, которые могут хотеть!
Любите, пожалуй, своего ближнего, как себя, но прежде всего будьте
такими, которые любят самих себя
любят великой любовью, любят великим презрением! Так говорит
Заратустра, безбожник.
Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! Здесь ещё целым
часом рано для меня.
Свой собственный провозвестник я среди этих людей, свой собственный
крик петуха среди тёмных улиц.
Но приближается их час! Приближается также и мой! Час от часу
становятся они меньше, беднее, бесплоднее бедная трава! бедная земля!
И скоро будут они стоять, подобно сухой степной траве, и поистине,
усталые от себя самих, и томимые скорее жаждой огня, чем воды!
О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! в блуждающие
огни некогда превращу я их и в провозвестников огненными языками:
возвещать будут они некогда огненными языками: он приближается, он
близок, великий полдень!
Так говорил Заратустра.
На горе Елеонской
Зима, злая гостья, сидит у меня в доме; посинели мои руки от её
дружеских рукопожатий.
Я уважаю её, эту злую гостью, но охотно оставляю её сидеть одну.
Охотно убегаю я от неё; и если бежишь хорошо, то и убегаешь от неё!
С тёплыми ногами, с тёплыми мыслями бегу я туда, где стихает ветер, в
освещённый солнцем уголок моей горы Елеонской.
Так смеюсь я над моей суровою гостьей и благодарен ей ещё за то, что
она ловит у меня в доме мух и заставляет стихать разный мелкий шум.
Ибо она не любит, когда поёт комар или даже целых два; она делает
улицу пустынной, так что лунный свет боится проникать туда ночью.
Она суровая гостья, но я чту её и не молюсь, подобно неженкам,
пузатому идолу огня.
Лучше немного пощёлкать зубами, чем молиться идолам! так хочет род
мой. И особенно ненавижу я всех идолов огня, пылких, дымящихся и удушливых.
Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом; лучше и смелее
смеюсь я над моими врагами, с тех пор как зима сидит у меня в доме.
Поистине, смело даже тогда, когда я заползаю в постель: тогда смеётся
и шалит моё укрывшееся счастье и мои обманчивые сны начинают смеяться.
Разве я ползаю? Никогда в жизни не ползал я перед сильными; и если
лгал я когда-нибудь, то лгал из любви. Поэтому весел я и на зимней постели.
Скромная постель греет меня больше, чем роскошная, ибо я ревнив к
своей бедности. А зимою она больше всего верна мне.
Злобою начинаю я каждый день, я смеюсь над зимою холодной ванною за
это ворчит на меня моя строгая гостья.
Также люблю я её щекотать маленькой восковой свечкой чтобы она
наконец выпустила небо из пепельносерых сумерек.
Особенно злым бываю я утром в ранний час, когда звенит ведро у
колодца и раздаётся на серых улицах тёплое ржание лошадей:
С нетерпением жду я, чтобы взошло наконец ясное небо, зимнее
снежнобородое небо, старик, белый как лунь,
молчаливое зимнее небо, часто умалчивающее даже о своём солнце!
Не у него ли научился я долгому, светлому молчанию? Или оно научилось
ему у меня? Или каждый из нас сам изобрёл его?
Тысячекратно происхождение всех хороших вещей: все хорошие весёлые
вещи прыгают от радости в бытие как могли бы они это сделать только один
раз!
Хорошая, весёлая вещь также долгое молчание, и хорошо также смотреть,
подобно зимнему небу, с ясным круглоглазым лицом:
скрывать, подобно ему, своё солнце и свою непреклонную волю-солнце;
поистине, хорошо изучил я это искусство и это зимнее веселье!
Моя самая любимая злоба и искусство в том, чтобы моё молчание
научилось не выдавать себя молчанием.
Гремя словами и игральными костями, дурачу я тех, кто торжественно
ждёт, от всех этих строгих надсмотрщиков должна ускользнуть моя воля и
цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75