Но когда наступает ночь, я
остерегаюсь, конечно, призывать сон! Он не хочет, чтобы его призывали его,
господина всех добродетелей!
Но я размышляю, что я сделал и о чём думал в течение дня.
Пережёвывая, спрашиваю я себя терпеливо, как корова: каковы же были твои
десять преодолений?
И каковы были те десять примирений, десять истин и десять смехов,
которыми моё сердце радовало себя?
При таком обсуждении и взвешивании сорока мыслей на меня сразу
нападает сон, незваный, господин всех добродетелей.
Сон колотит меня по глазам и они тяжелеют. Сон касается уст моих, и
они остаются отверстыми.
Поистине, тихими шагами приходит он ко мне, лучший из воров, и
похищает у меня мысли: глупый стою я тогда, как эта кафедра.
Но недолго стою я так: затем я уже лежу.
Слушая эти речи мудреца, Заратустра смеялся в сердце своём: ибо свет
низошёл на него. И так говорил он в сердце своём:
Глупцом кажется мне этот мудрец со своими сорока мыслями; но я верю,
что хорошо ему спится.
Счастлив уже и тот, кто живёт вблизи этого мудреца! Такой сон
заразителен; даже сквозь толстую стену заразителен он.
Чары живут в самой его кафедре. И не напрасно сидели юноши перед
проповедником добродетели.
Его мудрость гласит: так бодрствовать, чтобы сон был спокойный. И
поистине, если бы жизнь не имела смысла и я должен был бы выбрать
бессмыслицу, то эта бессмыслица казалась бы мне наиболее достойной
избрания.
Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде всего, когда искали
учителей добродетели. Хорошего сна искали себе и увенчанной маками
добродетели!
Для всех этих прославленных мудрецов кафедры мудрость была сном без
сновидений: они не знали лучшего смысла жизни.
И теперь ещё встречаются люди, похожие на этого проповедника
добродетели, не всегда, однако, такие же честные, но их время прошло. И не
долго стоять им, как уже будут они лежать.
Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать носом.
Так говорил Заратустра.
О потусторонниках
Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту сторону человека,
подобно всем потусторонникам. Актом страдающего и измученного Бога
показался тогда мне мир.
Сном показался тогда мне мир и поэтическим творением Бога:
разноцветным дымом пред очами божественного недовольника.
Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты всё показалось мне
разноцветным дымом пред очами Творца. Отвратить взор свой от себя захотел
Творец и тогда создал он мир.
Опьяняющей радостью служит для страдающего отвратить взор от
страдания своего и забыться. Опьяняющей радостью и самозабвением казался
мне некогда мир.
Этот мир, вечно несовершенный, отражение вечного противоречия и
несовершенный образ опьяняющая радость для его несовершенного Творца, таким
казался мне некогда мир.
Итак, однажды устремил и я свою мечту по ту сторону человека, подобно
всем потусторонникам. Правда ли, по ту сторону человека?
Ах, братья мои, этот Бог, которого я создал, был человеческим
творением и человеческим безумием, подобно всем богам!
Человеком был он, и притом лишь бедной частью человека и моего Я: из
моего собственного праха и пламени явился он мне, этот призрак! И поистине,
не из потустороннего мира явился он мне!
Что же случилось, братья мои? Я преодолел себя, страдающего, я отнёс
свой собственный прах на гору, более светлое пламя обрёл я себе. И вот!
Призрак удалился от меня!
Теперь это было бы для меня страданием и мукой для выздоровевшего
верить в подобные призраки; теперь это было бы для меня страданием и
унижением. Так говорю я потусторонникам.
Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким
безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше всех.
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца,
бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги
и потусторонние миры.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в теле, ощупывало пальцами
обманутого духа последние стены.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в земле, слышало, как
вещало чрево бытия.
И тогда захотело оно пробиться головою сквозь последние стены, и не
только головою, и перейти в другой мир .
Но другой мир вполне сокрыт от человека, этот обесчеловеченный,
бесчеловечный мир, составляющий небесное Ничто; и чрево бытия не вещает
человеку иначе, как голосом человека.
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его вещать.
Скажите мне, братья мои, разве самая дивная из всех вещей не доказана ещё
лучшим образом?
Да, это Я и его противоречие и путаница говорит самым правдивым
образом о своём бытии, это созидающее, хотящее и оценивающее Я, которое
есть мера и ценность вещей.
И это самое правдивое бытие Я говорит о теле и стремится к телу, даже
когда оно творит и предаётся мечтам и бьётся разбитыми крыльями.
Всё правдивее научается оно говорить, это Я; и чем больше оно
научается, тем больше находит оно слов, чтобы хвалить тело и землю.
Новой гордости научило меня моё Я, которой учу я людей: не прятать
больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать её, земную голову,
которая создаёт смысл земли!
Новой воле учу я людей: идти той дорогой, которой слепо шёл человек,
и хвалить её, и не уклоняться от неё больше в сторону, подобно больным и
умирающим!
Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели
небо и искупительные капли крови; но даже и эти сладкие и мрачные яды брали
они у тела и земли!
Своей нищеты хотели они избежать, а звёзды были для них слишком
далеки. Тогда вздыхали они: О, если б существовали небесные пути, чтобы
прокрасться в другое бытие и счастье! тогда изобрели они свою выдумку и
кровавое пойло!
Эти неблагодарные они грезили, что отреклись от своего тела и от этой
земли. Но кому же обязаны они судорогами и блаженством своего отречения?
Своему телу и этой земле.
Снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не сердится на их
способы утешения и на их неблагодарность. Пусть будут они выздоравливающими
и преодолевающими и пусть создадут себе высшее тело!
Не сердится Заратустра и на выздоравливающего, когда он с нежностью
взирает на свою мечту и в полночь крадётся к могиле своего Бога; но
болезнью и больным телом остаются для меня его слёзы.
Много больного народу встречалось всегда среди тех, кто предаётся
грёзам и одержим Богом; яростно ненавидят они познающего и ту самую младшую
из добродетелей, которая зовётся правдивость.
Они смотрят всегда назад, в тёмные времена:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
остерегаюсь, конечно, призывать сон! Он не хочет, чтобы его призывали его,
господина всех добродетелей!
Но я размышляю, что я сделал и о чём думал в течение дня.
Пережёвывая, спрашиваю я себя терпеливо, как корова: каковы же были твои
десять преодолений?
И каковы были те десять примирений, десять истин и десять смехов,
которыми моё сердце радовало себя?
При таком обсуждении и взвешивании сорока мыслей на меня сразу
нападает сон, незваный, господин всех добродетелей.
Сон колотит меня по глазам и они тяжелеют. Сон касается уст моих, и
они остаются отверстыми.
Поистине, тихими шагами приходит он ко мне, лучший из воров, и
похищает у меня мысли: глупый стою я тогда, как эта кафедра.
Но недолго стою я так: затем я уже лежу.
Слушая эти речи мудреца, Заратустра смеялся в сердце своём: ибо свет
низошёл на него. И так говорил он в сердце своём:
Глупцом кажется мне этот мудрец со своими сорока мыслями; но я верю,
что хорошо ему спится.
Счастлив уже и тот, кто живёт вблизи этого мудреца! Такой сон
заразителен; даже сквозь толстую стену заразителен он.
Чары живут в самой его кафедре. И не напрасно сидели юноши перед
проповедником добродетели.
Его мудрость гласит: так бодрствовать, чтобы сон был спокойный. И
поистине, если бы жизнь не имела смысла и я должен был бы выбрать
бессмыслицу, то эта бессмыслица казалась бы мне наиболее достойной
избрания.
Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде всего, когда искали
учителей добродетели. Хорошего сна искали себе и увенчанной маками
добродетели!
Для всех этих прославленных мудрецов кафедры мудрость была сном без
сновидений: они не знали лучшего смысла жизни.
И теперь ещё встречаются люди, похожие на этого проповедника
добродетели, не всегда, однако, такие же честные, но их время прошло. И не
долго стоять им, как уже будут они лежать.
Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать носом.
Так говорил Заратустра.
О потусторонниках
Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту сторону человека,
подобно всем потусторонникам. Актом страдающего и измученного Бога
показался тогда мне мир.
Сном показался тогда мне мир и поэтическим творением Бога:
разноцветным дымом пред очами божественного недовольника.
Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты всё показалось мне
разноцветным дымом пред очами Творца. Отвратить взор свой от себя захотел
Творец и тогда создал он мир.
Опьяняющей радостью служит для страдающего отвратить взор от
страдания своего и забыться. Опьяняющей радостью и самозабвением казался
мне некогда мир.
Этот мир, вечно несовершенный, отражение вечного противоречия и
несовершенный образ опьяняющая радость для его несовершенного Творца, таким
казался мне некогда мир.
Итак, однажды устремил и я свою мечту по ту сторону человека, подобно
всем потусторонникам. Правда ли, по ту сторону человека?
Ах, братья мои, этот Бог, которого я создал, был человеческим
творением и человеческим безумием, подобно всем богам!
Человеком был он, и притом лишь бедной частью человека и моего Я: из
моего собственного праха и пламени явился он мне, этот призрак! И поистине,
не из потустороннего мира явился он мне!
Что же случилось, братья мои? Я преодолел себя, страдающего, я отнёс
свой собственный прах на гору, более светлое пламя обрёл я себе. И вот!
Призрак удалился от меня!
Теперь это было бы для меня страданием и мукой для выздоровевшего
верить в подобные призраки; теперь это было бы для меня страданием и
унижением. Так говорю я потусторонникам.
Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким
безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше всех.
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца,
бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги
и потусторонние миры.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в теле, ощупывало пальцами
обманутого духа последние стены.
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в земле, слышало, как
вещало чрево бытия.
И тогда захотело оно пробиться головою сквозь последние стены, и не
только головою, и перейти в другой мир .
Но другой мир вполне сокрыт от человека, этот обесчеловеченный,
бесчеловечный мир, составляющий небесное Ничто; и чрево бытия не вещает
человеку иначе, как голосом человека.
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его вещать.
Скажите мне, братья мои, разве самая дивная из всех вещей не доказана ещё
лучшим образом?
Да, это Я и его противоречие и путаница говорит самым правдивым
образом о своём бытии, это созидающее, хотящее и оценивающее Я, которое
есть мера и ценность вещей.
И это самое правдивое бытие Я говорит о теле и стремится к телу, даже
когда оно творит и предаётся мечтам и бьётся разбитыми крыльями.
Всё правдивее научается оно говорить, это Я; и чем больше оно
научается, тем больше находит оно слов, чтобы хвалить тело и землю.
Новой гордости научило меня моё Я, которой учу я людей: не прятать
больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать её, земную голову,
которая создаёт смысл земли!
Новой воле учу я людей: идти той дорогой, которой слепо шёл человек,
и хвалить её, и не уклоняться от неё больше в сторону, подобно больным и
умирающим!
Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели
небо и искупительные капли крови; но даже и эти сладкие и мрачные яды брали
они у тела и земли!
Своей нищеты хотели они избежать, а звёзды были для них слишком
далеки. Тогда вздыхали они: О, если б существовали небесные пути, чтобы
прокрасться в другое бытие и счастье! тогда изобрели они свою выдумку и
кровавое пойло!
Эти неблагодарные они грезили, что отреклись от своего тела и от этой
земли. Но кому же обязаны они судорогами и блаженством своего отречения?
Своему телу и этой земле.
Снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не сердится на их
способы утешения и на их неблагодарность. Пусть будут они выздоравливающими
и преодолевающими и пусть создадут себе высшее тело!
Не сердится Заратустра и на выздоравливающего, когда он с нежностью
взирает на свою мечту и в полночь крадётся к могиле своего Бога; но
болезнью и больным телом остаются для меня его слёзы.
Много больного народу встречалось всегда среди тех, кто предаётся
грёзам и одержим Богом; яростно ненавидят они познающего и ту самую младшую
из добродетелей, которая зовётся правдивость.
Они смотрят всегда назад, в тёмные времена:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75