Смотри же, ты сидишь в своей смоле! Что говорите вы, звери
мои, сказал Заратустра, смеясь, поистине, я клеветал, говоря о смоле. Что
происходит со мною, бывает со всеми плодами, которые созревают. Это мёд в
моих жилах делает мою кровь более густой и мою душу более молчаливой .
Должно быть, так, о Заратустра, отвечали звери, приближаясь к нему, но не
хочешь ли ты сегодня подняться на высокую гору? Воздух чист, и сегодня мир
виден больше, чем когда-либо . Да, звери мои, отвечал он, вы даёте
прекрасный совет, и он мне по сердцу: я хочу сегодня подняться на высокую
гору! Но позаботьтесь, чтобы там мёд был у меня под руками, золотой сотовый
мёд, жёлтый и белый, хороший и свежий, как лёд. Ибо знайте, я хочу там
наверху принести жертву медовую .
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой зверей,
провожавших его, и нашёл, что теперь он один, тогда засмеялся он от всего
сердца, оглянулся кругом и так говорил:
Я говорил о жертвах и о медовых жертвах; но это было только уловкою
речи моей и поистине полезным безумием! Здесь наверху я могу говорить уже
свободнее, чем перед пещерами отшельников и домашними животными их.
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я расточитель с
тысячью рук; как бы мог я называть это жертвоприношением!
И когда я хотел мёду, хотел я лишь приманки и сладкой патоки и
отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные, угрюмые, злые птицы:
лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы. Ибо если
мир похож на тёмный лес, населённый зверями, на сад для услады всех диких
охотников, то, по-моему, он ещё больше и скорее похож на бездонное богатое
море,
на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за которого сами боги
пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети свои: так богат мир
странностями, большими и малыми!
Особенно человеческий мир, человеческое море в него закидываю я
теперь свою золотую удочку и говорю: разверзнись, человеческая бездна!
Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков! Своей лучшей
приманкой приманиваю я сегодня самых удивительных человеческих рыб!
само счастье своё закидываю я во все страны, на восток, на юг и на
запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут учиться дёргаться и
биться на кончике счастья моего.
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут вынуждены
подняться на высоту мою, самые пёстрые пескари глубин к злейшему ловцу
человеческих рыб.
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий, привлекающий,
поднимающий и возвышающий, воспитатель и надсмотрщик, который некогда не
напрасно говорил себе: Стань таким, каков ты есть!
Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я ещё знамения, что
час нисхождения моего настал, ещё сам я не умираю, как я должен среди
людей.
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких горах, не
будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как тот, кто разучился даже
терпению, ибо он не терпит больше.
Ибо судьба моя даёт мне время: не забыла ли она меня? Или сидит она
за большим камнем в тени и ловит мух?
И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не гонит, не
давит меня и даёт мне время для шуток и злобы: так что сегодня для рыбной
ловли поднялся я на эту высокую гору.
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И пусть даже
будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что делаю: всё-таки это
лучше, чем если бы стал я там внизу торжественным, зелёным и жёлтым от
ожидания
гневно надутым от ожидания, как завывание священной бури, несущейся
с гор, как нетерпеливец, который кричит в долины: Слушайте, или я ударю вас
бичом Божьим!
Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши лишь для
того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что нетерпеливы они, эти
большие шумящие барабаны, которым принадлежит слово сегодня , или никогда !
Но я и судьба моя мы не говорим к сегодня , мы не говорим также к
никогда : у нас есть терпенье, чтобы говорить, и время, и даже слишком
много времени. Ибо некогда он должен же прийти и не может не прийти.
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар,
наше великое, далёкое Царство Человека, царство Заратустры, которое
продолжится тысячу лет.
Далека ли ещё эта даль ? что мне до этого! Она оттого не пошатнётся
обеими ногами крепко стою я на этой почве.
на вечной основе, на твёрдом вековом камне, на этой самой высокой,
самой твёрдой первобытной горе, где сходятся все ветры, как у грани бурь,
вопрошая: где? откуда? куда?
Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С высоких гор
бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех! Примани мне своим
сверканием самых прекрасных человеческих рыб!
И что во всех морях принадлежит мне, что моё и для меня во всех
вещах, это выуди мне, это извлеки ко мне наверх: этого жду я, злейший из
всех ловцов рыб.
Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка счастья моего!
Источай по каплям сладчайшую росу свою, мёд сердца моего! Впивайся, моя
удочка, в живот всякой чёрной скорби!
Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько
зажигающихся человеческих жизней! А надо мной какая розовая тишина! Какое
безоблачное молчание!
Крик о помощи
На следующий день Заратустра опять сидел на камне своём перед
пещерою, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой
новую пищу, а также и новый мёд: ибо Заратустра истратил старый мёд до
последней капли. Но пока он так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою
тень на земле, погружённый в размышление, и поистине! не о себе и не о тени
своей, он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел рядом со своею
тенью ещё другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как
увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого он однажды кормил и
поил за столом своим, провозвестника великой усталости, учившего: Всё
одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит . Но тем
временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза,
вторично испугалось сердце его: так много дурных предсказаний и
пепельносерых молний пробежало по этому лицу.
Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провёл
рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра.
И когда они оба, молча, так оправились и подкрепили себя, они подали друг
другу руку, чтобы показать, что желают узнать один другого.
Милости просим, предсказатель великой усталости, сказал Заратустра,
ты не напрасно однажды был гостем за моим столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
мои, сказал Заратустра, смеясь, поистине, я клеветал, говоря о смоле. Что
происходит со мною, бывает со всеми плодами, которые созревают. Это мёд в
моих жилах делает мою кровь более густой и мою душу более молчаливой .
Должно быть, так, о Заратустра, отвечали звери, приближаясь к нему, но не
хочешь ли ты сегодня подняться на высокую гору? Воздух чист, и сегодня мир
виден больше, чем когда-либо . Да, звери мои, отвечал он, вы даёте
прекрасный совет, и он мне по сердцу: я хочу сегодня подняться на высокую
гору! Но позаботьтесь, чтобы там мёд был у меня под руками, золотой сотовый
мёд, жёлтый и белый, хороший и свежий, как лёд. Ибо знайте, я хочу там
наверху принести жертву медовую .
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой зверей,
провожавших его, и нашёл, что теперь он один, тогда засмеялся он от всего
сердца, оглянулся кругом и так говорил:
Я говорил о жертвах и о медовых жертвах; но это было только уловкою
речи моей и поистине полезным безумием! Здесь наверху я могу говорить уже
свободнее, чем перед пещерами отшельников и домашними животными их.
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я расточитель с
тысячью рук; как бы мог я называть это жертвоприношением!
И когда я хотел мёду, хотел я лишь приманки и сладкой патоки и
отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные, угрюмые, злые птицы:
лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы. Ибо если
мир похож на тёмный лес, населённый зверями, на сад для услады всех диких
охотников, то, по-моему, он ещё больше и скорее похож на бездонное богатое
море,
на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за которого сами боги
пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети свои: так богат мир
странностями, большими и малыми!
Особенно человеческий мир, человеческое море в него закидываю я
теперь свою золотую удочку и говорю: разверзнись, человеческая бездна!
Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков! Своей лучшей
приманкой приманиваю я сегодня самых удивительных человеческих рыб!
само счастье своё закидываю я во все страны, на восток, на юг и на
запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут учиться дёргаться и
биться на кончике счастья моего.
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут вынуждены
подняться на высоту мою, самые пёстрые пескари глубин к злейшему ловцу
человеческих рыб.
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий, привлекающий,
поднимающий и возвышающий, воспитатель и надсмотрщик, который некогда не
напрасно говорил себе: Стань таким, каков ты есть!
Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я ещё знамения, что
час нисхождения моего настал, ещё сам я не умираю, как я должен среди
людей.
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких горах, не
будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как тот, кто разучился даже
терпению, ибо он не терпит больше.
Ибо судьба моя даёт мне время: не забыла ли она меня? Или сидит она
за большим камнем в тени и ловит мух?
И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не гонит, не
давит меня и даёт мне время для шуток и злобы: так что сегодня для рыбной
ловли поднялся я на эту высокую гору.
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И пусть даже
будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что делаю: всё-таки это
лучше, чем если бы стал я там внизу торжественным, зелёным и жёлтым от
ожидания
гневно надутым от ожидания, как завывание священной бури, несущейся
с гор, как нетерпеливец, который кричит в долины: Слушайте, или я ударю вас
бичом Божьим!
Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши лишь для
того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что нетерпеливы они, эти
большие шумящие барабаны, которым принадлежит слово сегодня , или никогда !
Но я и судьба моя мы не говорим к сегодня , мы не говорим также к
никогда : у нас есть терпенье, чтобы говорить, и время, и даже слишком
много времени. Ибо некогда он должен же прийти и не может не прийти.
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар,
наше великое, далёкое Царство Человека, царство Заратустры, которое
продолжится тысячу лет.
Далека ли ещё эта даль ? что мне до этого! Она оттого не пошатнётся
обеими ногами крепко стою я на этой почве.
на вечной основе, на твёрдом вековом камне, на этой самой высокой,
самой твёрдой первобытной горе, где сходятся все ветры, как у грани бурь,
вопрошая: где? откуда? куда?
Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С высоких гор
бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех! Примани мне своим
сверканием самых прекрасных человеческих рыб!
И что во всех морях принадлежит мне, что моё и для меня во всех
вещах, это выуди мне, это извлеки ко мне наверх: этого жду я, злейший из
всех ловцов рыб.
Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка счастья моего!
Источай по каплям сладчайшую росу свою, мёд сердца моего! Впивайся, моя
удочка, в живот всякой чёрной скорби!
Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько
зажигающихся человеческих жизней! А надо мной какая розовая тишина! Какое
безоблачное молчание!
Крик о помощи
На следующий день Заратустра опять сидел на камне своём перед
пещерою, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой
новую пищу, а также и новый мёд: ибо Заратустра истратил старый мёд до
последней капли. Но пока он так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою
тень на земле, погружённый в размышление, и поистине! не о себе и не о тени
своей, он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел рядом со своею
тенью ещё другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как
увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого он однажды кормил и
поил за столом своим, провозвестника великой усталости, учившего: Всё
одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит . Но тем
временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза,
вторично испугалось сердце его: так много дурных предсказаний и
пепельносерых молний пробежало по этому лицу.
Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провёл
рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра.
И когда они оба, молча, так оправились и подкрепили себя, они подали друг
другу руку, чтобы показать, что желают узнать один другого.
Милости просим, предсказатель великой усталости, сказал Заратустра,
ты не напрасно однажды был гостем за моим столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75