оно всё растёт и растёт!
Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и те, кто
слишком богат, пусть будут настороже!
Кто сегодня, подобно пузатой бутылке, сочится сквозь слишком узкое
горлышко, у таких бутылей любят теперь отбивать горлышко.
Похотливая алчность, желчная зависть, подавленная мстительность,
надмевание черни всё это бросилось мне в глаза. Уже не верно, что нищие
блаженны. Но Царство Небесное у коров .
А почему же оно не у богатых? спросил испытующе Заратустра, отгоняя
коров, которые дружески обдавали дыханием миролюбивого проповедника.
К чему испытуешь ты меня? отвечал он. Ты сам знаешь это лучше меня.
Что же гнало меня к самым бедным, о Заратустра? разве не отвращение к нашим
богачам?
к каторжникам богатства, извлекающим выгоды свои из всякого мусора,
с холодными глазами и похотливыми мыслями, к этому отребью, от которого
подымается к небу зловоние,
к этой раззолоченной, лживой черни, предки которой были воришками,
или стервятниками, или тряпичниками, падкими до женщин, похотливыми и
забывчивыми: ибо все они недалеко ушли от блудницы
Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня бедный и богатый ! Эту
разницу забыл я, и бежал я всё дальше и дальше, пока я не пришёл к этим
коровам .
Так говорил миролюбивый проповедник, а сам тяжело пыхтел и потел при
своих словах так что коровы снова удивлялись. Но Заратустра, пока он так
сурово говорил, смотрел ему с улыбкою в лицо и молча качал при этом
головою.
Ты совершаешь над собою насилие, ты, нагорный проповедник,
употребляя такие суровые слова. Для такой суровости не годятся ни твои
уста, ни твои глаза.
И, как мне кажется, даже желудок твой: ему противны всякий гнев и
всякая ненависть с пеною. Твой желудок требует более мягкой пищи: ты не
любитель мяса.
Скорее кажешься ты мне любителем растительной пищи и собирателем трав
и корней. Быть может, жуёшь ты зёрна. Во всяком случае ты не находишь
удовольствия в мясе и любишь мёд .
Ты угадал, отвечал добровольный нищий с облегчённым сердцем. Я люблю
мёд и жую зёрна, ибо я ищу того, что приятно на вкус и делает дыхание
чистым;
а также что требует много времени и над чем трудятся целые дни рты
кротких лентяев и тунеядцев.
Но дальше всех ушли в этом эти коровы: они изобрели пережёвывание и
лежание на солнце. И они воздерживаются от всяких тяжёлых мыслей, от
которых пучит сердце .
Ну что ж! сказал Заратустра. Тебе бы следовало увидеть и моих
зверей, орла моего и змею мою, равных им не существует теперь на земле.
Смотри, там дорога ведёт к пещере моей: будь гостем её этой ночью. И
поговори со зверями моими о счастье зверей,
пока я сам не вернусь. А теперь меня поспешно отзывает от тебя крик
о помощи. Также найдёшь ты новый мёд у меня, в свежих янтарных сотах: ешь
его!
А теперь простись поскорее со своими коровами, странный милый
человек! как бы тебе тяжело это ни было. Ибо это лучшие учителя твои и
друзья!
За исключением одного, которого я люблю ещё больше, отвечал
добровольный нищий. Ты сам добрый и лучше ещё, чем всякая корова, о
Заратустра!
Прочь уходи от меня! ты низкий льстец! закричал Заратустра со
злобою. Зачем портишь ты меня такой похвалой и мёдом лести?
Прочь, прочь от меня! закричал он ещё раз и замахнулся своей палкой
на нежного нищего; но тот поспешно бежал от него.
Тень
Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра остался опять один с
собою, как услыхал он позади себя новый голос, взывавший: Стой, Заратустра!
Подожди же меня! Ведь это я, о Заратустра, я, тень твоя! Но Заратустра не
остановился, ибо внезапная досада овладела им, что так тесно стало в горах
у него. Куда же девалось уединение моё? говорил он.
Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы кишат
людьми, царство моё уже не от мира сего, мне нужны новые горы.
Моя тень зовёт меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит себе за мною!
я убегу от неё .
Так говорил Заратустра в сердце своём и бежал дальше. Но тот, кто был
позади его, следовал за ним: так что образовалось трое бегущих один за
другим впереди бежал добровольный нищий, потом Заратустра, и позади всех
тень его. Но недолго бежали они так, ибо Заратустра скоро опомнился от
своего неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое отвращение.
Как! говорил он. Разве самые смешные вещи с давних пор не случались
с нами, старыми отшельниками и святыми?
Поистине, безумие моё сильно выросло в горах! И вот теперь слышу я,
как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой!
Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени? И наконец,
мне кажется, что ноги её длиннее моих .
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он
остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на
землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его
и так слаба была она. Ибо, когда он измерил её глазами, испугался он, как
перед внезапным призраком: так худ, чёрен, измождён и призрачен был этот
преследователь.
Кто ты? спросил Заратустра грубо. Что делаешь ты здесь? И почему
называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне .
Прости меня, отвечала тень, что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну
что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус.
Я странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге,
но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостаёт
до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым
ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на
зеркалах и оконных стёклах: всё берёт от меня, но ничто не даёт, я
становлюсь тощей почти похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше
всего, и, если я и пряталась от тебя, всётаки я была твоей верной тенью:
где бы ни сел ты, садилась и я.
С тобой обошла я самые далёкие, самые холодные миры, как призрак,
который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и
дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это
то, что не боялась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я всё, что когда-либо чтило сердце моё, все
пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями
гонялась я, поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и те, кто
слишком богат, пусть будут настороже!
Кто сегодня, подобно пузатой бутылке, сочится сквозь слишком узкое
горлышко, у таких бутылей любят теперь отбивать горлышко.
Похотливая алчность, желчная зависть, подавленная мстительность,
надмевание черни всё это бросилось мне в глаза. Уже не верно, что нищие
блаженны. Но Царство Небесное у коров .
А почему же оно не у богатых? спросил испытующе Заратустра, отгоняя
коров, которые дружески обдавали дыханием миролюбивого проповедника.
К чему испытуешь ты меня? отвечал он. Ты сам знаешь это лучше меня.
Что же гнало меня к самым бедным, о Заратустра? разве не отвращение к нашим
богачам?
к каторжникам богатства, извлекающим выгоды свои из всякого мусора,
с холодными глазами и похотливыми мыслями, к этому отребью, от которого
подымается к небу зловоние,
к этой раззолоченной, лживой черни, предки которой были воришками,
или стервятниками, или тряпичниками, падкими до женщин, похотливыми и
забывчивыми: ибо все они недалеко ушли от блудницы
Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня бедный и богатый ! Эту
разницу забыл я, и бежал я всё дальше и дальше, пока я не пришёл к этим
коровам .
Так говорил миролюбивый проповедник, а сам тяжело пыхтел и потел при
своих словах так что коровы снова удивлялись. Но Заратустра, пока он так
сурово говорил, смотрел ему с улыбкою в лицо и молча качал при этом
головою.
Ты совершаешь над собою насилие, ты, нагорный проповедник,
употребляя такие суровые слова. Для такой суровости не годятся ни твои
уста, ни твои глаза.
И, как мне кажется, даже желудок твой: ему противны всякий гнев и
всякая ненависть с пеною. Твой желудок требует более мягкой пищи: ты не
любитель мяса.
Скорее кажешься ты мне любителем растительной пищи и собирателем трав
и корней. Быть может, жуёшь ты зёрна. Во всяком случае ты не находишь
удовольствия в мясе и любишь мёд .
Ты угадал, отвечал добровольный нищий с облегчённым сердцем. Я люблю
мёд и жую зёрна, ибо я ищу того, что приятно на вкус и делает дыхание
чистым;
а также что требует много времени и над чем трудятся целые дни рты
кротких лентяев и тунеядцев.
Но дальше всех ушли в этом эти коровы: они изобрели пережёвывание и
лежание на солнце. И они воздерживаются от всяких тяжёлых мыслей, от
которых пучит сердце .
Ну что ж! сказал Заратустра. Тебе бы следовало увидеть и моих
зверей, орла моего и змею мою, равных им не существует теперь на земле.
Смотри, там дорога ведёт к пещере моей: будь гостем её этой ночью. И
поговори со зверями моими о счастье зверей,
пока я сам не вернусь. А теперь меня поспешно отзывает от тебя крик
о помощи. Также найдёшь ты новый мёд у меня, в свежих янтарных сотах: ешь
его!
А теперь простись поскорее со своими коровами, странный милый
человек! как бы тебе тяжело это ни было. Ибо это лучшие учителя твои и
друзья!
За исключением одного, которого я люблю ещё больше, отвечал
добровольный нищий. Ты сам добрый и лучше ещё, чем всякая корова, о
Заратустра!
Прочь уходи от меня! ты низкий льстец! закричал Заратустра со
злобою. Зачем портишь ты меня такой похвалой и мёдом лести?
Прочь, прочь от меня! закричал он ещё раз и замахнулся своей палкой
на нежного нищего; но тот поспешно бежал от него.
Тень
Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра остался опять один с
собою, как услыхал он позади себя новый голос, взывавший: Стой, Заратустра!
Подожди же меня! Ведь это я, о Заратустра, я, тень твоя! Но Заратустра не
остановился, ибо внезапная досада овладела им, что так тесно стало в горах
у него. Куда же девалось уединение моё? говорил он.
Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы кишат
людьми, царство моё уже не от мира сего, мне нужны новые горы.
Моя тень зовёт меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит себе за мною!
я убегу от неё .
Так говорил Заратустра в сердце своём и бежал дальше. Но тот, кто был
позади его, следовал за ним: так что образовалось трое бегущих один за
другим впереди бежал добровольный нищий, потом Заратустра, и позади всех
тень его. Но недолго бежали они так, ибо Заратустра скоро опомнился от
своего неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое отвращение.
Как! говорил он. Разве самые смешные вещи с давних пор не случались
с нами, старыми отшельниками и святыми?
Поистине, безумие моё сильно выросло в горах! И вот теперь слышу я,
как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой!
Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени? И наконец,
мне кажется, что ноги её длиннее моих .
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он
остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на
землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его
и так слаба была она. Ибо, когда он измерил её глазами, испугался он, как
перед внезапным призраком: так худ, чёрен, измождён и призрачен был этот
преследователь.
Кто ты? спросил Заратустра грубо. Что делаешь ты здесь? И почему
называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне .
Прости меня, отвечала тень, что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну
что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус.
Я странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге,
но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостаёт
до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым
ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на
зеркалах и оконных стёклах: всё берёт от меня, но ничто не даёт, я
становлюсь тощей почти похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше
всего, и, если я и пряталась от тебя, всётаки я была твоей верной тенью:
где бы ни сел ты, садилась и я.
С тобой обошла я самые далёкие, самые холодные миры, как призрак,
который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и
дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это
то, что не боялась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я всё, что когда-либо чтило сердце моё, все
пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями
гонялась я, поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75