Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою пурпурную тоску, то ты
должна петь, о душа моя! Смотри, я сам улыбаюсь, предложивший тебе петь:
петь бурным голосом, пока не стихнут все моря, чтобы прислушаться к
твоему томлению,
пока по тихим, тоскующим морям не поплывёт челнок, золотое чудо,
вокруг золота которого кружатся все хорошие, дурные, удивительные вещи,
и много животных, больших и малых, и всё, что имеет лёгкие
удивительные ноги, чтобы бежать по голубым тропам
туда, к золотому чуду, к вольному челноку и хозяину его; но это
виноградарь, ожидающий с алмазным ножом,
твой великий избавитель, о душа моя, безымянный только будущие
песни найдут ему имя! И поистине, уже благоухает твоё дыхание будущими
песнями,
уже пылаешь ты и грезишь, уже пьёшь ты жадно из всех глубоких,
звонких колодцев-утешителей, уже отдыхает твоя тоска в блаженстве будущих
песен!
О душа моя, теперь я дал тебе всё и даже последнее своё, и руки мои
опустели для тебя: в том, что я велел тебе петь, был последний мой дар!
За то, что я велел тебе петь, скажи же, скажи: кто из нас должен
теперь благодарить? Но лучше: пой мне, пой, о душа моя! И предоставь мне
благодарить!
Так говорил Заратустра.
Другая танцевальная песнь
1
В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало в ночи глаз
твоих сердце моё замерло от этой неги:
челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах ночных, точно
качалка, ныряющий, и всплывающий, и всё снова и снова кивающий челн
золотой!
На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой качально
улыбчивый, дымчатый, вспыльчивый взор:
Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей и уже
закачалась нога моя в приступе танца.
Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе внемля: ведь
уши танцора в цыпочках его!
К тебе прыгнул я ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на лету зашипевшие
змейки волос вдруг взлетевших твоих!
От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты стояла уже,
обернувшись слегка, и глаза были полны желаний.
Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях криведных
учится стопа моя козням!
Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твоё бегство манит
меня, поиск твой полонит меня я страдаю, но ради тебя разве я не готов и к
юдоли!
Ты, чей холод, как зуд, чьё презренье искус, чей уход, точно жгут,
чья насмешка укус:
ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица, повивальщица,
зазывальщица, домогальщица и находчица! Ты ль не была и любима всегда,
непорочная, нетерпячая, ветроногая, детоокая грехотворица!
Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь избегаешь
меня, сладкая-сладкая горлица и грубиянка!
Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно един. Где же
ты? Протяни мне руку! Ну, хоть палец один!
Здесь пещеры и дебри мы же заблудимся вместе! Стой! Да потише! Не
видишь ли ты, как мелькают вокруг стаи сов и летучие мыши?
Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы, где? У
собак, видно, ты научилась так тявкать и выть.
Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и сверлят меня
злючие глазки из кудластых твоих завитков!
Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник решай, кто мне ты: ловчий
пёс или лань?
Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И барьер!
Горе мне! Я и сам вот плюхнулся, прыгнув!
О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне бы с тобою
бродить да бродить по тропинкам жимолостным!
по тропинке любви сквозь кусты пятнастые, немые! Или там вдоль
озера: в нём резвятся и пляшут рыбки золотые!
Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну разве не
сладко уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И если ты
хочешь пить, скажи я нашёл бы, чем тебя утолить, но тебе не до этой услуги!
О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла змеёю-скользянкой!
Куда? Но от рук два пятна на лице горят, точно красные ранки!
Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор, о ведьма,
я пел для тебя, нынче ты завизжишь у меня!
Будешь плясать и ахать плётке моей вслед! Я не забыл-таки плётку?
Нет!
2
Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные ушки свои:
О Заратустра! Не щёлкай так страшно своей плёткой! Ты ведь знаешь:
шум убивает мысли а ко мне как раз пришли такие нежные мысли.
Мы с тобою оба сущие недобродеи и незлодеи. По ту сторону добра и зла
обрели мы свой остров и зелёный свой луг мы вдвоём, одни! Уже оттого и
должны мы ладить друг с другом!
И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, то гоже ли злиться
на то, что не любишь от чистого сердца?
И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это: и всё
оттого, что ревную тебя я к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, полоумная
старая дура!
Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда мигом
сбежала бы от тебя и моя любовь .
Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: О Заратустра,
ты мне недостаточно верен!
Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю, ты думаешь
о том, что хочешь скоро покинуть меня.
Есть старый тяжёлый-тяжёлый колокол-ревун: он ревёт по ночам до самой
твоей пещеры:
когда ты слышишь, как колокол этот бьёт полночь, тогда между первым
и двенадцатым ударом думаешь ты о том
ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты хочешь скоро
покинуть меня!
Да, отвечал я робко, но ты знаешь также И я сказал ей нечто на ухо,
прямо в её спутанные, жёлтые, безумные пряди волос.
Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает никто...
И мы стояли лицом к лицу и глядели на зелёный луг, на который как раз
набегал прохладный вечер, и плакали вместе. И жизнь была тогда мне милее,
чем вся моя мудрость когда-либо.
Так говорил Заратустра.
3
Раз! О, внемли, друг!
Два! Что полночь тихо скажет вдруг?
Три!
Глубокий сон сморил меня,
Четыре! Из сна теперь очнулась я:
Пять! Мир так глубок,
Шесть! Как день помыслить бы не смог.
Семь! Мир это скорбь до всех глубин,
Восемь! Но радость глубже бьёт ключом!
Девять! Скорбь шепчет: сгинь!
Десять! А радость рвётся в отчий дом,
Одиннадцать! В свой кровный, вековечный дом!
Двенадцать!
Семь печатей (или: пение о Да и Аминь)
1
Если я прорицатель и полон того пророческого духа, что носится над
высокой скалой между двух морей
носится между прошедшим и будущим, как тяжёлая туча, враждебный
удушливым низменностям и всему, что устало и не может ни умереть, ни жить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75