Чтобы никто не мог видеть основы и последней воли моей, для этого
изобрёл я долгое светлое молчание.
Многих умных встречал я: они закрывали покрывалом своё лицо и мутили
свою воду, чтобы никто не мог насквозь видеть их.
Но именно к ним обращались более умные из среды недоверчивых и
грызущих орехи: именно у них вылавливали они наиболее припрятанную рыбу их!
Но умы светлые, смелые и прозрачные они, по-моему, наиболее умные из
всех молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не
выдаёт её.
Ты, снежнобородое молчаливое зимнее небо, ты, круглоглазая лунь надо
мною! О ты, небесный символ моей души и её радости!
И разве не должен я прятаться, как проглотивший золото, чтобы не
распластали мою душу?
Разве не должен я пользоваться ходулями, чтобы не заметили моих
длинных ног, все эти завистники и ненавистники, окружающие меня?
Эти удушливые, тепличные, изношенные, отцветшие, истосковавшиеся души
как могла бы их зависть вынести моё счастье!
Поэтому я показываю им только зиму и лёд на моих вершинах и не
показываю, что моя гора окружена также всеми солнечными поясами!
Они слышат только свист моих зимних бурь и не слышат, что ношусь я и
по тёплым морям, как тоскующие, тяжёлые, горячие южные ветры.
Они сожалеют также о моих нечаянностях и случайностях но моё слово
гласит: Предоставьте случаю идти ко мне: невинен он, как малое дитя!
Как могли бы они вынести моё счастье, если бы я не наложил несчастий,
зимней стужи, шапок из белого медведя и покровов из снежного неба на моё
счастье!
если бы сам я не питал жалости к их состраданию: к состраданию этих
завистников и ненавистников!
Если бы сам я не вздыхал и не дрожал пред ними от холода и не
одевался терпеливо, как в шубу, в сострадание их!
В том мудрая блажь и благостыня моей души, что не прячет она своей
зимы и своих морозных бурь, она не прячет также и своего озноба.
Для одного одиночество есть бегство больного; для другого одиночество
есть бегство от больных.
Пусть слышат они, как дрожу и вздыхаю я от зимней стужи, все эти
бедные, завистливые негодники, окружающие меня! Несмотря на эти вздохи и
дрожь, всё-таки бежал я из их натопленных комнат.
Пусть они жалеют меня и вздыхают вместе со мною о моём ознобе: от
льда познания он замёрзнет ещё! так жалуются они.
А я тем временем бегаю всюду с тёплыми ногами на моей горе Елеонской;
в освещённом солнцем уголку моей горы Елеонской пою и смеюсь я над всяким
состраданием.
Так пел Заратустра.
О прохождении мимо
Так, медленно проходя среди многих народов и через различные города,
вернулся Заратустра окольным путём в свои горы и свою пещеру. И вот,
подошёл он неожиданно к воротам большого города; но здесь бросился к нему с
распростёртыми руками беснующийся шут и преградил ему дорогу. Это был тот
самый шут, которого народ называл обезьяной Заратустры : ибо он кое-что
перенял из манеры его говорить и охотно черпал из сокровищницы его
мудрости. И шут так говорил к Заратустре:
О Заратустра, здесь большой город; тебе здесь нечего искать, а
потерять ты можешь всё.
К чему захотел ты вязнуть в этой грязи? Пожалей свои ноги! Плюнь
лучше на городские ворота и вернись назад!
Здесь ад для мыслей отшельника: здесь великие мысли кипятятся заживо
и развариваются на маленькие.
Здесь разлагаются все великие чувства: здесь может только громыхать
погремушка костлявых убогих чувств!
Разве ты не слышишь запаха бойни и харчевни духа? Разве не стоит над
этим городом смрад от зарезанного духа?
Разве не видишь ты, что души висят здесь, точно обвисшие, грязные
лохмотья? И они делают ещё газеты из этих лохмотьев!
Разве не слышишь ты, что дух превратился здесь в игру слов?
Отвратительные слова-помои извергает он! И они делают ещё газеты из этих
слов-помоев!
Они гонят друг друга и не знают куда? Они распаляют друг друга и не
знают зачем? Они бряцают своей жестью, они звенят своим золотом.
Они холодны и ищут себе тепла в спиртном; они разгорячены и ищут
прохлады у замёрзших умов; все они хилы и одержимы общественным мнением.
Все похоти и пороки здесь у себя дома; но существуют здесь также и
добродетельные, существует здесь много услужливой, служащей добродетели:
Много услужливой добродетели с пальцами-писаками и с твёрдым
седалищем и ожидалищем; она благословлена мелкими надгрудными звёздами и
набитыми трухой, плоскозадыми дочерьми.
Существует здесь также много благочестия, много лизоблюдов и льстивых
ублюдков перед богом воинств.
Ибо сверху сыплются звёзды и милостивые плевки; вверх тянется каждая
беззвёздная грудь.
У месяца есть свой двор и при дворе свои придурки; но на всё, что
исходит от двора, молится нищая братия и всякая услужливая нищенская
добродетель.
Я служу, ты служишь, мы служим так молится властелину всякая
услужливая добродетель: чтобы заслуженная звезда прицепилась наконец ко
впалой груди!
Но месяц вращается ещё вокруг всего земного: так вращается и
властелин вокруг самого-что-ни-на-есть земного, а это есть золото торгашей.
Бог воинств не есть бог золотых слитков; властелин предполагает, а
торгаш располагает!
Во имя всего, что есть в тебе светлого, сильного и доброго, о
Заратустра! плюнь на этот город торгашей и вернись назад!
Здесь течёт кровь гниловатая и тепловатая и пенится по всем венам;
плюнь на большой город, на эту большую свалку, где пенится всякая накипь!
Плюнь на город подавленных душ и впалых грудей, язвительных глаз и
липких пальцев
на город нахалов, бесстыдников, писак, пискляк, растравленных
тщеславцев
где всё скисшее, сгнившее, смачное, мрачное, слащавое, прыщавое,
коварное нарывает вместе
плюнь на большой город и вернись назад!
Но здесь прервал Заратустра беснующегося шута и зажал ему рот.
Перестань наконец! воскликнул Заратустра. Мне давно уже противны
твоя речь и твоя манера говорить!
Зачем же так долго жил ты в болоте, что сам должен был сделаться
лягушкой и жабою?
Не течёт ли теперь у тебя самого в жилах гнилая, пенистая, болотная
кровь, что научился ты так квакать и поносить?
Почему не ушёл ты в лес? Или не пахал землю? Разве море не полно
зелёными островами?
Я презираю твоё презрение, и, если ты предостерегал меня, почему же
не предостерёг ты себя самого?
Из одной только любви воспарит полёт презрения моего и
предостерегающая птица моя: но не из болота!
Тебя называют моей обезьяной, ты, беснующийся шут; но я называю тебя
своей хрюкающей свиньёй хрюканьем портишь ты мне мою похвалу глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75