Добрые нравы! Всё у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет
благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это заискивающие, назойливые
собаки, они золотят пальмовые листья.
Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали поддельными, что мы
обвешаны и переодеты в старый, пожелтевший прадедовский блеск, что мы лишь
показные медали для глупцов и пройдох и для всех тех, кто ведёт сегодня
торговлю с властью!
Мы не первые надо, чтобы мы казались первыми: мы устали и пресытились
наконец этим обманом.
От отребья отстранились мы, от всех этих горлодёров и пишущих
навозных мух, от смрада торгашей, от судороги честолюбий и от зловонного
дыхания: тьфу, жить среди отребья,
тьфу, среди отребья казаться первыми! Ах, отвращение! отвращение!
отвращение! Какое значение имеем ещё мы, короли!
Твоя старая болезнь возвращается к тебе, сказал тут король слева,
отвращение возвращается к тебе, мой бедный брат. Но ты ведь знаешь, кто-то
подслушивает нас .
И тотчас же вышел Заратустра из убежища своего, откуда он с
напряжённым вниманием слушал эти речи, подошёл к королям и начал так:
Кто Вас слушает, и слушает охотно, Вы, короли, тот называется
Заратустра.
Я Заратустра, который однажды сказал: Что толку ещё в королях!
Простите, я обрадовался, когда Вы сказали друг другу: Что нам до королей!
Но здесь моё царство и моё господство чего могли бы Вы искать в моём
царстве? Но, быть может, дорогою нашли Вы то, чего я ищу: высшего человека
.
Когда короли услыхали это, они ударили себя в грудь и сказали в один
голос: Мы узнаны!
Мечом этого слова рассекаешь ты густейший мрак нашего сердца. Ты
открыл нашу скорбь, ибо видишь ли! мы пустились в путь, чтобы найти высшего
человека,
человека, который выше нас, хотя мы и короли. Ему ведём мы этого
осла. Ибо высший человек должен быть на земле и высшим повелителем.
Нет более тяжкого несчастья во всех человеческих судьбах, как если
сильные мира не суть также и первые люди. Тогда всё становится лживым,
кривым и чудовищным.
И когда они бывают даже последними и более скотами, чем людьми, тогда
поднимается и поднимается толпа в цене, и наконец говорит даже добродетель
толпы: смотри, лишь я добродетель!
Что слышал я только что? отвечал Заратустра. Какая мудрость у
королей! Я восхищён, и поистине, мне очень хочется облечь это в рифмы:
то будут, быть может, рифмы, которые едва ли придутся по ушам
каждого. Я разучился давно уже обращать внимание на длинные уши. Ну что ж!
Вперёд!
(Но тут случилось, что и осёл также заговорил: но он сказал отчётливо
и со злым умыслом И-А.)
Однажды в первый год по Рождестве Христа
Сивилла пьяная (не от вина) сказала:
О, горе, горе, как всё низко пало!
Какая всюду нищета!
Стал Рим большим публичным домом,
Пал Цезарь до скота, еврей стал Богом!
2
Короли наслаждались этими рифмами Заратустры; но король справа
сказал: О Заратустра, как хорошо сделали мы, что пришли повидать тебя!
Ибо враги твои показывали нам образ твой в своём зеркале: там являлся
ты в гримасе демона с язвительной улыбкой его; так что мы боялись тебя.
Но разве это помогло! Ты продолжал проникать в уши и сердца наши
своими изречениями. Тогда сказали мы наконец: что нам до того, как он
выглядит!
Мы должны его слышать, его, который учит: любите мир как средство к
новым войнам, и короткий мир больше, чем долгий!
Никто не произносил ещё таких воинственных слов: Что хорошо? Хорошо
быть храбрым. Благо войны освящает всякую цель .
О Заратустра, кровь наших отцов заволновалась при этих словах в нашем
теле: это была как бы речь весны к старым бочкам вина.
Когда мечи скрещивались с мечами, подобно змеям с красными пятнами,
тогда жили отцы наши полною жизнью: всякое солнце мира казалось им бледным
и холодным, а долгий мир приносит позор.
Как они вздыхали, отцы наши, когда они видели на стене совсем
светлые, притупленные мечи! Подобно им, жаждали они войны. Ибо меч хочет
упиваться кровью и сверкает от желания .
Пока короли говорили с жаром, мечтая о счастье отцов своих, напало на
Заратустру сильное желание посмеяться над пылом их: ибо было очевидно, что
короли, которых он видел перед собой, были очень миролюбивые короли, со
старыми, тонкими лицами. Но он превозмог себя. Ну что ж! сказал он. Вот
дорога, ведущая к пещере Заратустры; и пусть у сегодняшнего дня будет
долгий вечер! А теперь мне пора, меня зовёт от Вас крик о помощи.
Пещере моей будет оказана честь, если короли будут сидеть в ней и
ждать: но, конечно, долго придётся Вам ждать!
Так что ж! Где же учатся сегодня лучше ждать, как не при дворах? И
вся добродетель королей, какая у них ещё осталась, не называется ли она
сегодня умением ждать?
Так говорил Заратустра.
Пиявка
И Заратустра в раздумье продолжал свой путь, спускаясь всё ниже,
проходя по лесам и мимо болот; и как случается с каждым, кто обдумывает
трудные вещи, наступил он нечаянно на человека. И вот посыпались ему разом
в лицо крик боли, два проклятья и двадцать скверных ругательств так что он
в испуге замахнулся палкой и ещё ударил того, на кого наступил. Но тотчас
же он опомнился; и сердце его смеялось над глупостью, только что
совершённой им.
Прости, сказал он человеку, на которого наступил и который с яростью
приподнялся и сел, прости и выслушай прежде сравнение.
Как путник, мечтающий о далёких вещах, нечаянно на пустынной улице
наталкивается на спящую собаку, лежащую на солнце;
как оба они вскакивают и бросаются друг на друга, подобно
смертельным врагам, оба смертельно испуганные, так случилось и с нами.
И однако! И однако немногого недоставало, чтобы они приласкали друг
друга, эта собака и этот одинокий! Ведь оба они одинокие!
Кто бы ты ни был, ответил, всё ещё в гневе, человек, на которого
наступил Заратустра, ты слишком больно наступаешь на меня и своим
сравнением, а не только своей ногою!
Смотри, разве я собака? и при этих словах тот, кто сидел, поднялся и
вытащил свою голую руку из болота. Ибо сперва он лежал, вытянувшись на
земле, скрытый и неузнаваемый, как те, кто выслеживают болотную дичь.
Но что с тобой! воскликнул испуганный Заратустра, ибо он увидел
кровь, обильно струившуюся по обнажённой руке. Что случилось с тобой? Не
укусило ли тебя, несчастный, какое-нибудь вредное животное?
Обливавшийся кровью улыбнулся, всё ещё продолжая сердиться. Что тебе
за дело! сказал он и хотел идти дальше. Здесь я дома и в своём царстве.
Пусть спрашивает меня кто хочет: но всякому болвану вряд ли стану я
отвечать .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75