чего хотят они в моём царстве?
Как! Едва избег я одного чародея, и вот другой чернокнижник опять
становится мне поперёк дороги,
какой-нибудь колдун со сложенными руками, какой-нибудь мрачный
чудотворец Божьей милостью, какойнибудь помазанный клеветник на мир, чтоб
чёрт его побрал!
Но чёрт никогда не бывает там, где он был бы на месте: всегда
приходит он слишком поздно, этот проклятый карлик и колченожка!
Так бранился Заратустра с нетерпением в сердце своём и думал, как бы,
не глядя на чёрного человека, проскользнуть мимо него, но случилось иначе.
Ибо в этот самый момент его уже увидел сидевший; и подобно тому, кто
наталкивается на неожиданное счастье, вскочил он и пошёл навстречу
Заратустре.
Кто бы ты ни был, ты, странник, сказал он, помоги заблудившемуся,
ищущему, старому человеку, с которым здесь легко может случиться несчастье!
Этот мир здесь мне чужд и далёк, даже слыхал я рычание диких зверей;
а того, кто мог бы служить мне защитой, уже нет.
Я искал последнего благочестивого человека, святого и отшельника,
который один в лесу своём ещё ничего не слыхал о том, о чём весь мир знает
сегодня .
О чём же знает сегодня весь мир? спросил Заратустра. Не о том ли,
что старый Бог не жив более, в которого весь мир некогда верил?
Ты говоришь, отвечал опечаленный старик. А я служил этому старому
Богу до последнего часа его.
Теперь же я в отставке, без господина, и всё-таки я не свободен, нет
у меня ни одного весёлого часа, разве только в воспоминаниях.
Для того и поднялся я на эти горы, чтобы наконец опять устроить себе
праздник, как подобает старому папе и отцу церкви ибо знай, я последний
папа! праздник благочестивых воспоминаний и богослужений.
Но теперь умер и он, самый благочестивый человек, тот святой в лесу,
который постоянно славил своего Бога пением и бормотанием.
Его самого не нашёл я уже, когда я нашёл его хижину и двух волков в
ней, которые выли об его смерти, ибо все звери любили его. И я убежал
оттуда.
Неужели я пришёл напрасно в эти леса и горы? Тогда решилось сердце
моё искать другого, самого благочестивого из всех тех, кто не верят в Бога,
искать Заратустру!
Так говорил старик и окинул острым взглядом того, кто стоял пред ним;
Заратустра же взял руку старого папы и рассматривал её долго с удивлением.
Посмотри, досточтимый, сказал он потом, какая прекрасная и длинная
рука! Это рука того, кто постоянно раздавал благословение. Но теперь держит
она того, кого ты ищешь, меня, Заратустру.
Это я, безбожный Заратустра, который говорит: кто безбожнее меня,
чтобы мог я радоваться наставлению его?
Так говорил Заратустра и пронизывал своим взором мысли и задние мысли
старого папы. Наконец тот начал:
Кто его любил и им владел больше всего, тот теперь и утратил его
больше всего:
посмотри, не сам ли я из нас двоих теперь более безбожник? Но кто
бы мог этому радоваться!
Ты служил ему до конца, спросил Заратустра задумчиво, после
глубокого молчания, ты знаешь, как он умер? Правда ли, как говорят, что его
задушила жалость,
что он видел, как человек висел на кресте, и не вынес этого, так
что любовь к человеку сделалась его адом и наконец его смертью?
Но старый папа ничего не ответил, а посмотрел робко в сторону
страдальческим, мрачным взглядом.
Оставь его, сказал Заратустра после долгого размышления, продолжая
смотреть старику прямо в глаза.
Оставь его, он умер. И хотя тебе делает честь, что ты о мёртвом
говоришь только хорошее, но ты так же хорошо знаешь, как и я, кто он был; и
что он ходил странными путями .
Говоря с глазу на полуглаз, сказал, повеселев, старый папа (ибо он
был слеп на один глаз), в вопросах Бога я просвещённее самого Заратустры и
имею право на это.
Моя любовь служила ему долгие годы, моя воля следовала во всём его
воле. Но хороший слуга знает всё и даже многое, что его господин скрывает
от себя самого.
Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине, даже к сыну
своему шёл он не иначе как потаённым путём. У дверей его веры стоит
прелюбодеяние.
Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно высокого мнения
о самой любви. Разве этот Бог не хотел быть также судьёю? Но любящий любит
по ту сторону награды и возмездия.
Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он жесток и
мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих любимцев.
Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным, более
похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на трясущуюся старую
бабушку.
Так сидел он, поблекший, в своём углу на печке, и сокрушался о своих
слабых ногах, усталый от мира, усталый от воли, пока наконец не задохнулся
от своего слишком большого сострадания .
Ты старый папа, прервал тут Заратустра, видел ли ты это своими
глазами? Могло быть и так, могло быть и иначе. Когда боги умирают, умирают
они всегда разными смертями.
Ну что ж! Так или иначе он умер! Он был не по вкусу моим ушам и
глазам, худшего не хотел бы я о нём говорить.
Я люблю всё, что ясно смотрит и правдиво говорит. Но он ты ведь
знаешь это, ты, старый папа, он был немного из твоего рода, из рода
священнического его можно было разно понимать.
Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он на нас,
этот дышащий гневом, что мы его плохо понимали! Но почему же не говорил он
яснее!
И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши, которые его
плохо слышали. Если была грязь в наших ушах, кто же вложил её туда?
Слишком многое не удавалось ему, этому горшечнику, не доучившемуся до
конца! Но если он ещё мстил своим горшкам и творениям за то, что они ему
плохо удавались, это было уже грехом против хорошего вкуса.
Существует и в благочестии хороший вкус; он говорит наконец: Прочь с
таким Богом! Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать
судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!
Что слышу я! сказал тут старый папа, навострив уши. О Заратустра! ты
благочестивее, чем ты думаешь, при таком безверии! Какой-нибудь Бог в тебе
обратил тебя к твоему безбожию.
Разве не само твоё благочестие не дозволяет тебе более верить в Бога?
И твоя чрезмерная правдивость поведёт тебя ещё дальше, по ту сторону добра
и зла!
Посмотри, что осталось тебе? У тебя есть глаза, руки и уста, которые
от вечности предназначены для благословения. Благословляют не только рукой.
Вблизи тебя, хотя ты и хочешь быть самым безбожным, я предчувствую
тайное благоухание долгих благословений; мне становится при этом хорошо и
мучительно.
Позволь мне быть твоим гостем, о Заратустра, на одну только ночь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Как! Едва избег я одного чародея, и вот другой чернокнижник опять
становится мне поперёк дороги,
какой-нибудь колдун со сложенными руками, какой-нибудь мрачный
чудотворец Божьей милостью, какойнибудь помазанный клеветник на мир, чтоб
чёрт его побрал!
Но чёрт никогда не бывает там, где он был бы на месте: всегда
приходит он слишком поздно, этот проклятый карлик и колченожка!
Так бранился Заратустра с нетерпением в сердце своём и думал, как бы,
не глядя на чёрного человека, проскользнуть мимо него, но случилось иначе.
Ибо в этот самый момент его уже увидел сидевший; и подобно тому, кто
наталкивается на неожиданное счастье, вскочил он и пошёл навстречу
Заратустре.
Кто бы ты ни был, ты, странник, сказал он, помоги заблудившемуся,
ищущему, старому человеку, с которым здесь легко может случиться несчастье!
Этот мир здесь мне чужд и далёк, даже слыхал я рычание диких зверей;
а того, кто мог бы служить мне защитой, уже нет.
Я искал последнего благочестивого человека, святого и отшельника,
который один в лесу своём ещё ничего не слыхал о том, о чём весь мир знает
сегодня .
О чём же знает сегодня весь мир? спросил Заратустра. Не о том ли,
что старый Бог не жив более, в которого весь мир некогда верил?
Ты говоришь, отвечал опечаленный старик. А я служил этому старому
Богу до последнего часа его.
Теперь же я в отставке, без господина, и всё-таки я не свободен, нет
у меня ни одного весёлого часа, разве только в воспоминаниях.
Для того и поднялся я на эти горы, чтобы наконец опять устроить себе
праздник, как подобает старому папе и отцу церкви ибо знай, я последний
папа! праздник благочестивых воспоминаний и богослужений.
Но теперь умер и он, самый благочестивый человек, тот святой в лесу,
который постоянно славил своего Бога пением и бормотанием.
Его самого не нашёл я уже, когда я нашёл его хижину и двух волков в
ней, которые выли об его смерти, ибо все звери любили его. И я убежал
оттуда.
Неужели я пришёл напрасно в эти леса и горы? Тогда решилось сердце
моё искать другого, самого благочестивого из всех тех, кто не верят в Бога,
искать Заратустру!
Так говорил старик и окинул острым взглядом того, кто стоял пред ним;
Заратустра же взял руку старого папы и рассматривал её долго с удивлением.
Посмотри, досточтимый, сказал он потом, какая прекрасная и длинная
рука! Это рука того, кто постоянно раздавал благословение. Но теперь держит
она того, кого ты ищешь, меня, Заратустру.
Это я, безбожный Заратустра, который говорит: кто безбожнее меня,
чтобы мог я радоваться наставлению его?
Так говорил Заратустра и пронизывал своим взором мысли и задние мысли
старого папы. Наконец тот начал:
Кто его любил и им владел больше всего, тот теперь и утратил его
больше всего:
посмотри, не сам ли я из нас двоих теперь более безбожник? Но кто
бы мог этому радоваться!
Ты служил ему до конца, спросил Заратустра задумчиво, после
глубокого молчания, ты знаешь, как он умер? Правда ли, как говорят, что его
задушила жалость,
что он видел, как человек висел на кресте, и не вынес этого, так
что любовь к человеку сделалась его адом и наконец его смертью?
Но старый папа ничего не ответил, а посмотрел робко в сторону
страдальческим, мрачным взглядом.
Оставь его, сказал Заратустра после долгого размышления, продолжая
смотреть старику прямо в глаза.
Оставь его, он умер. И хотя тебе делает честь, что ты о мёртвом
говоришь только хорошее, но ты так же хорошо знаешь, как и я, кто он был; и
что он ходил странными путями .
Говоря с глазу на полуглаз, сказал, повеселев, старый папа (ибо он
был слеп на один глаз), в вопросах Бога я просвещённее самого Заратустры и
имею право на это.
Моя любовь служила ему долгие годы, моя воля следовала во всём его
воле. Но хороший слуга знает всё и даже многое, что его господин скрывает
от себя самого.
Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине, даже к сыну
своему шёл он не иначе как потаённым путём. У дверей его веры стоит
прелюбодеяние.
Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно высокого мнения
о самой любви. Разве этот Бог не хотел быть также судьёю? Но любящий любит
по ту сторону награды и возмездия.
Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он жесток и
мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих любимцев.
Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным, более
похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на трясущуюся старую
бабушку.
Так сидел он, поблекший, в своём углу на печке, и сокрушался о своих
слабых ногах, усталый от мира, усталый от воли, пока наконец не задохнулся
от своего слишком большого сострадания .
Ты старый папа, прервал тут Заратустра, видел ли ты это своими
глазами? Могло быть и так, могло быть и иначе. Когда боги умирают, умирают
они всегда разными смертями.
Ну что ж! Так или иначе он умер! Он был не по вкусу моим ушам и
глазам, худшего не хотел бы я о нём говорить.
Я люблю всё, что ясно смотрит и правдиво говорит. Но он ты ведь
знаешь это, ты, старый папа, он был немного из твоего рода, из рода
священнического его можно было разно понимать.
Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он на нас,
этот дышащий гневом, что мы его плохо понимали! Но почему же не говорил он
яснее!
И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши, которые его
плохо слышали. Если была грязь в наших ушах, кто же вложил её туда?
Слишком многое не удавалось ему, этому горшечнику, не доучившемуся до
конца! Но если он ещё мстил своим горшкам и творениям за то, что они ему
плохо удавались, это было уже грехом против хорошего вкуса.
Существует и в благочестии хороший вкус; он говорит наконец: Прочь с
таким Богом! Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать
судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!
Что слышу я! сказал тут старый папа, навострив уши. О Заратустра! ты
благочестивее, чем ты думаешь, при таком безверии! Какой-нибудь Бог в тебе
обратил тебя к твоему безбожию.
Разве не само твоё благочестие не дозволяет тебе более верить в Бога?
И твоя чрезмерная правдивость поведёт тебя ещё дальше, по ту сторону добра
и зла!
Посмотри, что осталось тебе? У тебя есть глаза, руки и уста, которые
от вечности предназначены для благословения. Благословляют не только рукой.
Вблизи тебя, хотя ты и хочешь быть самым безбожным, я предчувствую
тайное благоухание долгих благословений; мне становится при этом хорошо и
мучительно.
Позволь мне быть твоим гостем, о Заратустра, на одну только ночь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75