Всё ещё загадка для меня этот сон; его смысл скрыт в нём и пленён и
не витает ещё свободно над ним.
Я отрешился от всякой жизни, так снилось мне. Я сделался ночным и
могильным сторожем в замке Смерти, на одинокой горе.
Там охранял я гробы её; мрачные своды были полны трофеями побед её.
Из стеклянных гробов смотрела на меня побеждённая жизнь.
Запах запылённой вечности вдыхал я; в удушье и пыли поникла моя душа.
И кто же мог бы проветрить там свою душу!
Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество на корточках сидело
рядом с ним; и ещё хрипящая мёртвая тишина, худшая из моих подруг.
Ключи носил я с собой, самые заржавленные из всех ключей; и я умел
отворять ими самые скрипучие из всех ворот.
Подобно зловещему карканью, пробегали звуки по длинным ходам, когда
поднимались затворы ворот: зловеще кричала эта птица, неохотно давала она
будить себя.
Но было ещё ужаснее и ещё сильнее сжималось моё сердце, когда всё
замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один сидел в этом коварном
молчании.
Так медленно тянулось время, если время ещё существовало: почём знаю
я это! Но наконец случилось то, что меня разбудило.
Трижды ударили в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели
своды в ответ; тогда пошёл я к воротам,
Альпа! кричал я, кто несёт свой прах на гору? Альпа! альпа! Кто несёт
свой прах на гору?
И я нажимал ключ и напирал на ворота, стараясь отворить их. Но они не
отворялись ни на палец.
Тогда бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича, разрезая
воздух, бросил он мне чёрный гроб.
И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб, и из него
раздался смех на тысячу ладов.
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, глупцов и бабочек величиной с
ребёнка смеялись и издевались надо мной и неслись на меня.
Страшно испугался я и упал наземь. И я закричал от ужаса, как никогда
не кричал.
Но собственный крик разбудил меня и я пришёл в себя .
Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: ибо он не знал ещё
значения своего сна. Но ученик, которого он любил больше всех, быстро
поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:
Сама твоя жизнь объясняет нам сон этот, о Заратустра!
Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота
в замке Смерти?
Не ты ли сам этот гроб, наполненный многоцветной злобою и ангельскими
гримасами жизни?
Поистине, подобно детскому смеху на тысячу ладов, входит Заратустра
во все склепы, смеясь над ночными и могильными сторожами и над всеми, кто
гремит ржавыми ключами.
Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и
пробуждение докажут твою власть над ними.
И даже когда наступят долгие сумерки и усталость смертельная, ты не
закатишься на нашем небе, ты, защитник жизни!
Новые звёзды и новое великолепие ночи показал ты нам; поистине, самый
смех раскинул ты над нами многоцветным шатром.
Отныне детский смех всегда будет бить ключом из гробов; отныне всегда
будет дуть могучий ветер, торжествующий над смертельной усталостью: в этом
ты сам нам порука и предсказатель.
Поистине, самих врагов своих видел ты во сне это был твой самый
тяжёлый сон!
Но как ты проснулся от них и пришёл в себя, так и они должны
проснуться от себя самих и прийти к тебе!
Так говорил ученик; и все остальные теснились к Заратустре, хватали
руки его и хотели его убедить оставить ложе и печаль и вернуться к ним.
Заратустра же сидел, приподнявшись на своём ложе и с отсутствующим взором.
Подобно тому, кто возвращается после долгого отсутствия, смотрел он на
своих учеников, вглядывался в их лица и ещё не узнавал их. Но когда они
подняли его и поставили на ноги, изменился сразу взор его; он понял всё,
что случилось, и, гладя себе бороду, сказал твёрдым голосом:
Ну что ж, это придёт в своё время; но позаботьтесь, ученики мои,
чтобы был у нас хороший обед, и поскорей! Так думаю я искупить дурные сны!
Прорицатель же должен есть и пить рядом со мною: и поистине, я покажу
ему ещё море, в котором может он утонуть!
Так говорил Заратустра. И он долго смотрел в лицо ученику,
объяснившему сон, и качал при этом головою.
Об избавлении
Однажды, когда Заратустра проходил по большому мосту, окружили его
калеки и нищие, и один горбатый так говорил ему:
Посмотри, Заратустра! Даже народ учится у тебя и приобретает веру в
твоё учение; но чтобы совсем уверовал он в тебя, для этого нужно ещё одно
ты должен убедить ещё нас, калек! Здесь у тебя прекрасный выбор и поистине
случай с многими шансами на неупущение. Ты можешь исцелять слепых и
заставлять бегать хромых, и ты мог бы поубавить кое-что и у того, у кого
слишком много за спиной; это, думаю я, было бы прекрасным средством
заставить калек уверовать в Заратустру!
Но Заратустра так возразил говорившему: Когда снимают у горбатого
горб его, у него отнимают и дух его так учит народ. И когда возвращают
слепому глаза его, он видит на земле слишком много дурного так что он
проклинает исцелившего его. Тот же, кто даёт возможность бегать хромому,
наносит ему величайший вред: ибо едва ли он сможет бежать так быстро, чтобы
пороки не опережали его, так учит народ о калеках. И почему бы Заратустре
не учиться у народа, если народ учится у Заратустры?
Но с тех пор как живу я среди людей, для меня это ещё наименьшее зло,
что вижу я: одному недостаёт глаза, другому уха, третьему ноги; но есть и
такие, что утратили язык, или нос, или голову .
Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всём
хотелось бы говорить, а об ином хотелось бы даже умолчать: например, о
людях, которым недостаёт всего, кроме избытка их, о людях, которые не что
иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо,
или вообще одно чтонибудь большое, калеками наизнанку называю я их.
И когда я шёл из своего уединения и впервые проходил по этому мосту,
я не верил своим глазам, непрестанно смотрел и наконец сказал: Это ухо! Ухо
величиною с человека! Я посмотрел ещё пристальнее: и действительно, за ухом
двигалось ещё нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое. И поистине,
чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле и этим стеблем был
человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое
личико, а также отёчную душонку, которая качалась на стебле этом. Народ же
говорил мне, что большое ухо не только человек, но даже великий человек,
гений. Но никогда не верил я народу, когда говорил он о великих людях, и я
остался при убеждении, что это калека наизнанку, у которого всего слишком
мало и только одного чего-нибудь слишком много .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75