Поистине, я умру оттого что задохнусь со смеху, глядя на пьяных ослов
и слушая ночных сторожей, сомневающихся в Боге.
Разве не прошло давным-давно время для всех подобных сомнений? Кто
стал бы ещё будить давно уснувшее старьё, страдающее светобоязнью!
Уже давным-давно пришёл конец старым богам, и поистине, у них был
хороший, весёлый божественный конец!
Они не засумерились до смерти, об этом, конечно, лгут! Напротив:
однажды они сами засмеяли себя до смерти!
Это случилось, когда самое безбожное слово было произнесено одним
богом слово: Бог един! У тебя не должно быть иного Бога, кроме меня! старая
борода, сердитый и ревнивый Бог до такой степени забылся:
И все боги смеялись тогда, качаясь на своих тронах, и восклицали:
Разве не в том божественность, что существуют боги, а не Бог!
Имеющий уши да слышит.
Так говорил Заратустра в городе, который любил он и который
прозывался: Пёстрая корова . Отсюда оставалось ему всего два дня пути,
чтобы быть опять в своей пещере и у своих зверей; и душа его непрестанно
радовалась близости возвращения.
Возвращение
О, одиночество! Ты, отчизна моя, одиночество! Слишком долго жил я
диким на дикой чужбине, чтобы не возвратиться со слезами к тебе!
Теперь пригрози мне только пальцем, как грозит мать, теперь улыбнись
мне, как улыбается мать, теперь скажи только: А кто однажды, как вихрь,
улетел от меня?
кто, расставаясь, кричал: слишком долго сидел я в одиночестве я
разучился молчанию! Этому, конечно, ты научился теперь?
О Заратустра, всё знаю я: и то, что в толпе ты был более покинутым,
чем когда-либо один у меня!
Одно дело покинутость, другое одиночество: этому научился ты теперь!
И что среди людей будешь ты всегда диким и чужим
диким и чужим, даже когда они любят тебя: ибо прежде всего хотят
они, чтобы щадили их!
Здесь же ты на родине и у себя дома; здесь можешь ты всё высказывать
и вытряхивать все основания, здесь нечего стыдиться чувств затаённых и
заплесневелых.
Сюда приходят все вещи, ластясь к твоей речи и льстя тебе: ибо они
хотят скакать верхом на твоей спине. Верхом на всех символах скачешь ты
здесь ко всем истинам.
Прямо и напрямик вправе ты говорить здесь ко всем вещам: и поистине,
как похвала, звучит в их ушах, что один со всеми вещами говорит прямиком!
Но иное дело покинутость. Ибо помнишь ли ты, о Заратустра? Когда твоя
птица кричала над тобой, когда ты стоял в лесу в нерешимости, не зная, куда
идти, около трупа:
когда ты говорил: пусть ведут меня мои звери! Опаснее быть среди
людей, чем среди зверей, это была покинутость!
И помнишь ли ты ещё, о Заратустра? Когда ты сидел на своём острове,
среди пустых вёдер источник вина, давая и раздавая, разливая и проливая
себя жаждущим:
пока, наконец, ты не сидел один, жаждущий, среди пьяных и не
жаловался по ночам: Брать не есть ли большее наслаждение, чем давать? И
красть не есть ли ещё большее наслаждение, чем брать? Это была покинутость!
И помнишь ли ты ещё, о Заратустра? Когда приблизился твой самый тихий
час и гнал тебя прочь от тебя самого, когда говорил он злым шёпотом: Скажи
своё слово и умри!
когда он отравил тебе всё твоё ожидание и молчание и привёл в
уныние твоё кроткое мужество, это была покинутость!
О, одиночество! Ты, отчизна моя, одиночество! Как блаженно и нежно
говорит мне твой голос!
Мы не спрашиваем друг друга, мы не жалуемся друг другу, мы открыто
идём вместе в открытые двери.
Ибо открыто у тебя и светло: и даже часы бегут здесь более лёгкими
шагами. В темноте время гнетёт больше, чем при свете.
Здесь раскрываются мне слова и ларчики слов всякого бытия: здесь
всякое бытие хочет стать словом, всякое становление хочет здесь научиться у
меня говорить.
Но там внизу всякая речь напрасна! Там забыть и пройти мимо лучшая
мудрость: этому научился я теперь!
Кто хотел бы всё понять у людей, должен был бы ко всему прикоснуться.
Но для этого у меня слишком чистые руки.
Я не хочу уже вдыхать дыхания их; ах, зачем я так долго жил среди
шума и зловонного дыхания их!
О блаженная тишина вокруг меня! О чистый запах вокруг меня! О, как
вдыхает эта тишина полною грудью чистое дыхание! О, как она прислушивается,
эта блаженная тишина!
Но там внизу всё говорит, там всё пропускается мимо ушей. Там хоть в
колокола звони про свою мудрость торгаши на базаре перезвонят её звоном
своих грошей!
Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду,
ничто уже не падает в глубокие родники.
Всё у них говорит, но ничто не удаётся и не приходит к концу. Всё
кудахчет, но кому же ещё хочется сидеть в гнезде и высиживать яйца?
Всё у них говорит, всё заболтано. И что вчера ещё было слишком
твёрдым для самого времени и зубов его, нынче висит изо рта у сегодняшних
людей изгрызанным и обглоданным.
Всё у них говорит, всё разглашается. И что некогда называлось тайной
и сокровенностью душ глубоких, сегодня принадлежит уличным трубачам и
другим бабочкам.
О ты, странное человеческое существо! Ты шум на тёмных улицах! Теперь
лежишь ты опять позади меня: моя величайшая опасность лежит позади меня!
В пощаде и жалости лежала всегда моя величайшая опасность; а всякое
человеческое существо хочет, чтобы пощадили и пожалели его.
С затаёнными истинами, с рукою дурня и с одураченным сердцем, богатый
маленькою ложью сострадания так жил я всегда среди людей.
Переодетым сидел я среди них, готовый не узнавать себя, чтобы только
переносить их, и стараясь уверить себя: Глупец, ты не знаешь людей!
Перестают знать людей, когда живут среди них: слишком много
напускного во всех людях, что делать там дальнозорким, дальногорьким
глазам!
И когда они не узнавали меня я, глупец, щадил их за это больше, чем
себя: привыкнув строго относиться к себе и часто ещё мстя самому себе за
эту пощаду.
Искусанный ядовитыми мухами, изрытый, подобно камню, бесчисленными
каплями злобы, так сидел я среди них и ещё старался уверить себя: Невинно
всё ничтожное в своём ничтожестве!
Особенно тех, кто называли себя добрыми , находил я самыми ядовитыми
мухами: они кусают в полной невинности, они лгут в полной невинности; как
могли бы они быть ко мне справедливыми!
Кто живёт среди добрых, того учит сострадание лгать. Сострадание
делает удушливым воздух для всех свободных душ. Ибо глупость добрых
неисповедима.
Скрывать себя самого и своё богатство этому научился я там внизу: ибо
каждого считал я ещё за нищего духом. В том была ложь моего сострадания,
что в отношении каждого я знал,
что в отношении каждого я видел и чуял, сколько было ему достаточно
духа и сколько было уже слишком много для него!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75