Ты предостерегал от его заблуждения, ты первый предостерегал от
сострадания не всех и не каждого, но себя и подобных тебе.
Ты стыдишься стыда великих страданий; и поистине, когда ты говоришь:
От сострадания приближается тяжёлая туча, берегитесь, люди!
когда ты учишь: Все созидающие тверды, всякая великая любовь выше
их сострадания , о Заратустра, как хорошо кажешься ты мне изучившим приметы
грома!
Но и ты сам остерегайся ты сам своего сострадания! Ибо многие
находятся на пути к тебе, многие страждущие, сомневающиеся, отчаивающиеся,
утопающие, замерзающие.
Я предостерегаю тебя и против меня. Ты разгадал мою лучшую, мою
худшую загадку, меня самого и что свершил я. Я знаю топор, сразивший тебя.
Но он должен был умереть: он видел глазами, которые всё видели, он
видел глубины и бездны человека, весь его скрытый позор и безобразие.
Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые грязные
закоулки. Этот любопытный, сверхназойливый, сверх-сострадательный должен
был умереть.
Он видел всегда меня: такому свидетелю хотел я отомстить или самому
не жить.
Бог, который всё видел, не исключая и человека, этот Бог должен был
умереть! Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил .
Так говорил самый безобразный человек. Заратустра же встал и
собирался уходить: ибо его знобило до костей.
Ты, невыразимый, сказал он, ты предостерёг меня от своего пути. В
благодарность за это хвалю я тебе мой путь. Смотри, там вверху пещера
Заратустры.
Моя пещера велика и глубока, и много закоулков в ней; там находит
самый скрытный сокровенное место своё.
И поблизости есть сотни расщелин и сотни убежищ для животных
пресмыкающихся, порхающих и прыгающих.
Ты, изгнанный, сам себя изгнавший, ты не хочешь жить среди людей и
человеческого сострадания? Ну что ж, делай, как я! Так научишься ты у меня;
только тот, кто действует, учится.
И прежде всего разговаривай с моими животными! Самое гордое животное
и самое умное животное пусть будут для нас обоих верными советчиками!
Так говорил Заратустра и пошёл своей дорогою, ещё задумчивее и ещё
медленнее, чем прежде: ибо он вопрошал себя о многом и нелегко находил
ответы.
Как беден, однако, человек! думал он в сердце своём. Как безобразен,
как он хрипит, как полон скрытого позора!
Мне говорят, что человек любит себя самого, ах, как велико должно
быть это себялюбие! Как много презрения противостоит ему!
И этот столько же любил себя, сколько презирал себя, по-моему, он
великий любящий и великий презирающий.
Никого ещё не встречал я, кто бы глубже презирал себя, а это и есть
высота. Горе, быть может, это был высший человек, чей крик я слышал?
Я люблю великих презирающих. Но человек есть нечто, что должно
превзойти .
Добровольный нищий
Когда Заратустра покинул самого безобразного человека, ему стало
холодно и он почувствовал себя одиноким; ибо много холодного и одинокого
пронеслось по чувствам его, так что даже тело его похолодело. Но едва он
поднялся дальше, по горам и долинам, миновав зелёные пастбища и пустое,
каменистое русло, где прежде нетерпеливый ручей пролагал себе ложе, ему
сразу стало теплее, и сердце его укрепилось.
Что со мной? спросил он себя. Что-то тёплое и живое подкрепляет
меня, оно должно быть вблизи от меня.
Уже я не так одинок, неведомые спутники и братья бродят вокруг меня,
их тёплое дыхание волнует мне душу .
Осматриваясь кругом и ища утешителей в одиночестве своём, он увидел
коров, столпившихся на возвышении; их близость и запах согрели сердце его.
По-видимому, эти коровы старательно слушали кого-то, говорившего к ним, и
не обращали внимания на вновь прибывшего.
Когда же Заратустра подошёл совсем близко к ним, услыхал он отчётливо
человеческий голос из стада коров; и видно было, что все они повернули свои
головы к говорившему.
Тогда Заратустра стремительно бросился на возвышение и разогнал
коров, ибо он боялся, чтобы здесь не случилось с кем-нибудь несчастья,
которому едва ли помогло бы сострадание коров. Но в этом он ошибся; ибо
перед ним сидел человек на земле и, казалось, убеждал животных, чтобы они
не боялись его, миролюбивый человек и нагорный проповедник, из глаз
которого проповедовала сама доброта. Чего ищешь ты здесь? воскликнул
Заратустра с удивлением.
Чего я здесь ищу? отвечал он. Того же самого, чего ищешь и ты,
нарушитель мира! ищу счастья на земле.
Ему хотел я научиться у этих коров. Ибо, знаешь ли, половину утра
говорю я к ним, и они только что собрались отвечать мне. Зачем помешал ты
им?
Если мы не вернёмся назад и не будем как коровы, мы не войдём в
Царство Небесное. Ибо одному должны мы научиться у них пережевыванию.
И поистине, если бы человек приобрёл целый мир и не научился одному
пережёвыванию: какая польза была бы ему! Он не избавился бы от скорби
своей,
от великой скорби своей; но она называется сегодня отвращением. А у
кого же сегодня сердце, уста и глаза не полны отвращения? И у тебя! И у
тебя! Но взгляни на этих коров!
Так говорил нагорный проповедник и поднял взор свой на Заратустру:
ибо до сей поры глядел он с любовью на коров и вдруг преобразился он. Кто
это, с кем говорю я? воскликнул он в испуге и вскочил с земли.
Это человек, свободный от отвращения, это сам Заратустра, победитель
великого отвращения, это глаза, это уста, это сердце самого Заратустры .
И, говоря так, он с глазами, полными слёз, поцеловал руку тому, кому
он говорил, и вёл себя совсем как тот, кому неожиданно падает с неба
драгоценный дар или сокровище. А коровы смотрели на всё это и удивлялись.
Не говори обо мне, ты, странный, милый человек! сказал Заратустра,
защищаясь от его нежности. Говори сперва о себе! Не тот ли ты добровольный
нищий, который некогда отказался от большого богатства,
который устыдился богатства своего и богатых и бежал к самым
бедным, чтобы отдать им избыток свой и сердце своё? Но они не приняли его .
Но они не приняли меня, сказал добровольный нищий, ты хороню знаешь
это. Так что пошёл я наконец к зверям и коровам этим .
Там научился ты, прервал Заратустра говорившего, насколько труднее
уметь дарить, чем уметь брать, и что хорошо дарить есть искусство, и притом
высшее, самое мудрёное искусство доброты .
Особенно в наши дни, отвечал добровольный нищий, особенно теперь,
когда всё низкое возмутилось, стало недоверчивым и по-своему чванливым: на
манер черни.
Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и рабов,
восстания гибельного, долгого и медлительного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75