Для меня было бы высшим счастьем так говорит себе ваш пролгавшийся
дух, смотреть на жизнь без вожделений, а не как собака, с высунутым языком;
Быть счастливым в созерцании, с умершей волею, без приступов и
алчности себялюбия, холодным и серым всем телом, но с пьяными глазами
месяца!
Для меня было бы лучшей долею так соблазняет самого себя
соблазнённый, любить землю, как любит её месяц, и только одними глазами
прикасаться к красоте её.
И я называю непорочным познание всех вещей, когда я ничего не хочу от
них, как только лежать перед ними, подобно зеркалу с сотнею глаз .
О вы, чувствительные лицемеры, вы, сластолюбцы! Вам недостаёт
невинности в вожделении; и вот почему клевещете вы на вожделение!
Поистине, не как созидающие, производящие и радующиеся становлению
любите вы землю!
Где есть невинность? Там, где есть воля к зачатию. И кто хочет
созидать дальше себя, у того для меня самая чистая воля.
Где есть красота? Там, где я должен хотеть всею волею; где хочу я
любить и погибнуть, чтобы образ не остался только образом.
Любить и погибнуть это согласуется от вечности. Хотеть любви это
значит хотеть также смерти. Так говорю я вам, малодушные!
Но вот же хочет ваше скопческое косоглазие называться созерцанием ! А
к чему можно прикоснуться трусливым глазом, должно быть окрещено именем
прекрасного ! О вы, осквернители благородных имён!
Но в том проклятие ваше, вы, незапятнанные, вы, ищущие чистого
познания, что никогда не родите вы, хотя бы широко, как роженица, и лежали
вы на горизонте!
И поистине, ваши уста полны благородных слов; и мы должны верить, что
и сердце ваше переполнено, вы, лжецы?
Но мои слова слова невзрачные, презрительные и простые; и я люблю
подбирать то, что на ваших пиршествах падает под стол.
Всё-таки я могу сказать истину им лицемерам! Да, мои рыбьи косточки,
раковины и колючие листья должны щекотать носы лицемерам!
Дурной запах всегда вокруг вас и ваших пиршеств: ибо ваши похотливые
мысли, ваша ложь и притворство висят в воздухе!
Рискните же сперва поверить самим себе себе и своему нутру! Кто не
верит себе самому, всегда лжёт.
Личиною Бога прикрылись вы перед самими собой, вы, чистые : в личине
Бога укрылся ужасный кольчатый червь ваш.
Поистине, вы обманываете, вы, созерцающие ! Даже Заратустра был
некогда обманут божественной плёнкой вашей; не угадал он, какими змеиными
кольцами была набита она.
Душу Бога мечтал я некогда видеть играющей в ваших играх, вы, ищущие
чистого познания! О лучшем искусстве не мечтал я никогда, чем ваши
искусства!
Нечисть змеиную, и дурной запах скрывала от меня даль, и что хитрость
ящерицы похотливо ползала здесь.
Но я подошёл к вам ближе: тогда наступил для меня день и теперь
наступает он для вас, кончились похождения месяца!
Взгляните на него! Застигнутый, бледный стоит он пред утренней зарёю!
Ибо оно уже близко, огненное светило, его любовь приближается к
земле! Невинность и жажда творца вот любовь всякого солнца!
Смотрите же на него, как оно нетерпеливо подымается над морем! Разве
вы не чувствуете жадного, горячего дыхания любви его?
Морем хочет упиться оно и впивать глубину его к себе на высоту и
тысячью грудей поднимается к нему страстное море.
Ибо оно хочет, чтобы солнце целовало его и упивалось им; оно хочет
стать воздухом, и высотою, и стезёю света, и самим светом!
Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря.
И для меня в том познание, чтобы всё глубокое поднялось на мою
высоту!
Так говорил Заратустра.



Об учёных


Пока я спал, овца принялась объедать венок из плюща на моей голове,
и, объедая, она говорила: Заратустра не учёный больше .
И, сказав это, она чванливо и гордо отошла в сторону. Ребёнок
рассказал мне об этом.
Люблю я лежать здесь, где играют дети, вдоль развалившейся стены,
среди чертополоха и красного мака.
Я всё ещё учёный для детей, а также для чертополоха и красного мака.
Невинны они, даже в своей злобе.
Но для овец я уже перестал быть учёным: так хочет моя судьба да будет
она благословенна!
Ибо истина в том, что ушёл я из дома учёных, и ещё захлопнул дверь за
собою.
Слишком долго сидела моя душа голодной за их столом; не научился я,
подобно им, познанию, как щёлканью орехов.
Простор люблю я и воздух над свежей землёй; лучше буду спать я на
воловьих шкурах, чем на званиях и почестях их.
Я слишком горяч и сгораю от собственных мыслей; часто захватывает у
меня дыхание. Тогда мне нужно на простор, подальше от всех запылённых
комнат.
Но они прохлаждаются в прохладной тени: они хотят во всём быть только
зрителями и остерегаются сидеть там, где солнце жжёт ступни.
Подобно тем, кто стоит на улице и глазеет на проходящих, так ждут и
они и глазеют на мысли, продуманные другими.
Если дотронуться до них руками, от них невольно поднимается пыль, как
от мучных мешков; но кто же подумает, что пыль их идёт от зерна и от
золотых даров нивы?
Когда выдают они себя за мудрых, меня знобит от мелких изречений и
истин их; часто от мудрости их идёт запах, как будто она исходит из болота;
и поистине, я слышал уже, как лягушка квакала в ней!
Ловки они, и искусные пальцы у них что моё своеобразие при
многообразии их! Всякое вдевание нитки и тканье и вязанье знают их пальцы:
так вяжут они чулки духа!
Они хорошие часовые механизмы; нужно только правильно заводить их!
Тогда показывают они безошибочно время и производят при этом лёгкий шум.
Подобно мельницам, работают они и стучат: только подбрасывай им свои
зёрна! они уж сумеют измельчить их и сделать белую пыль из них.
Они зорко следят за пальцами друг друга и не слишком доверяют один
другому. Изобретательные на маленькие хитрости, подстерегают они тех, у
кого хромает знание, подобно паукам, подстерегают они.
Я видел, как они всегда с осторожностью приготовляют яд; и всегда
надевали они при этом стеклянные перчатки на пальцы.
Также в поддельные кости умеют они играть; и я заставал их играющими
с таким жаром, что они при этом потели.
Мы чужды друг другу, и их добродетели противны мне ещё более, чем
лукавства и поддельные игральные кости их.
И когда я жил у них, я жил над ними. Оттого и невзлюбили они меня.
Они и слышать не хотят, чтобы кто-нибудь ходил над их головами; и
потому наложили они дерева, земли и сору между мной и головами их.
Так заглушали они шум от моих шагов; и хуже всего слушали меня до сих
пор самые учёные среди них.
Все ошибки и слабости людей нагромождали они между собою и мной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75