А ведь они должны смотреть на гостей, особенно непрошеных, строго и страшно, по крайней мере хотя бы настороженно. Но работы почти остановились. (Потоки воздуха в вышине разгоняют тучи, и синяя бесконечность неба кажется такой мирной и безмятежной.) Над Ла-Маншем колеблются гигантские замки из белых кучевых облаков. Дальше, у побережья Дила, стоят на якоре корабли — сторожевое судно «Василиск» и два катера, «Оса» и «Проворный». Чарльз Митчелл, капитан корабля Ост-Индской компании «Уильям Питт», направляющегося в форт Сент-Джордж, глядит, как за горизонтом исчезает «Торговец», плывущий в Северную Каролину. Рыболовные смэки, груженные корюшкой и лососем, борются с волнами близ устья Темзы; северный мыс остался далеко позади, и впереди уже виднеются лесистые холмы Кента и целые акры болот, над которыми с криком поднимаются дикие утки. Ивы склоняют ветви к реке, березы и дубы тянутся к небу, и мощный прилив каждые пять-шесть часов влечет мимо них суда, спешащие вверх по реке к причалам Блэкуолла и Пула.
«Графиня Мексборо» должна уже плыть в Опорто, но вышла задержка, ничего не поделаешь — нарушение; и капитан Гардиан наблюдает, как на пристань Портера выгружают мешки с шерстью. Внизу, под его окнами, возится капитан Рой. Этим утром он собирался посетить Черинг-Кросс. Дело в том, что на Кокспер-стрит, в доме номер 10, Френсис Батталья по прозвищу Камнеед показывает представление по цене два шиллинга и шесть пенсов за билет (это для капитана и есть препятствие). Простонародье считает его чудодеем и глазеет, разинув рот, как камнеед глотает для удовольствия почтенной публики камешки, гальку и даже небольшие булыжники. В объявлении сказано: «Желающие могут принести камни с собой», — и любители проверять чудеса так и делают. Мало кто обращает внимание на крепенького толстячка, который проходит прямо наверх без всякой оплаты. Это мистер Бойл (хирург), он исследует экскременты Камнееда и уже обнаружил, что они обильны, бежевого цвета и содержат песок. Конечно, всех не убедишь, снобы с непомерными претензиями считают, что это фокус, а не феномен. Но даже сам Френсис (Камнеед) может лишь гадать о том, что за странный животно-минеральный симбиоз происходит в его утробе. На удивительной тайне желудка зиждется неповторимое искусство таких номеров, как «Каменные орешки», «Струйка гравия», «Канонада голышей» (для последнего номера он надевает специальную шляпу, украшенную крохотным австрийским флагом) и «Скала на обед». Есть камни совсем не просто, у него слезятся глаза, но Камнеед не может не слышать шаги людей, поднимающихся по лестнице вверх и спускающихся вниз, стоящих и бродящих по коридорам, и все прочие, с виду невинные действия приспешников Фарины. Впрочем, публика не обращает на них внимания даже тогда, когда кто-то из них невежливо толкнул калеку-моряка, пристроившегося в заднем ряду. Внимание публики — честь искусству и льстит самолюбию артиста, хотя немного обидно, что мятежники-конспираторы используют его представления для своих целей. Молодые люди и женщины в платьях из выцветшего миткаля и яркого ситца завороженно глядят на артиста. Шелк и атлас здесь встречается редко. Эти богатые ткани предпочитают золоченое горло синьора Марчези, недавно прибывшего в Лондон, чтобы спеть англичанам «Джулио, Сабино» Сарти. Знатоки утверждают, что его голос — такое же чудо, как голос Габриэлли: это теноровый баритон, который через контральто способен вознестись к высочайшим вершинам сопрано. Набирая с каждой нотой силу и выразительность, он проносится тремя октавами полутонов столь же стремительно, гладко и точно, как скрипка Креймера. Ставки были весьма внушительны: лорду Лэнсдауну, предложившему сто фунтов стерлингов за частный сольный концерт, уже отказали. Мармадьюк Столкарт, застигнутый врасплох счетами от Коуда, не смог поучаствовать в этой торговле. Ему пришлось довольствоваться синьорами Морелли, Кальвери и Мориги, возобновив излюбленную публикой комическую оперу «Рабы любви», чередовавшуюся в марте с «Лукавой горничной» Стораче. Зал почти полон, и танцевальные интерлюдии освистывают уже не так часто, как раньше. Только с черепахами неладно. Мармадьюк надеялся, что их установят не позднее марта, но фабрика из-за непредвиденных осложнений отложила его заказ, принеся извинения. Двадцать семь симпатичных черепашек уже давно бы должны лукаво усмехаться с крыши Хеймаркетского оперного театра, отвлекая театралов от Оперного дома Кобба. Но крыша до сих пор пустовала, и кошелек Мармадьюка тоже. Он даже хотел было отложить концерт Нового музыкального фонда (совершенно убыточное мероприятие), но побоялся, что публика разочаруется в нем. Если бы только привезли черепах, все пошло бы на лад. Что происходит у Коуда? И что за нелепые лозунги пишут на стенах театра? «Возьми врага живым, Фарина!» Что бы это значило?
Март в Лондоне холодный и дождливый. Большая часть Линкольншира затоплена, и в столицу стекаются мрачные беженцы, недовольство объединяет их с корнуоллскими рудокопами, уволенными в прошлом году из-за сокращения работ, и с все еще не утихомирившимися ткачами шелковых мануфактур. Продолжается череда самоубийств. На Грейт-Уайлд-стрит старуха утопилась в бочке с водой, а из Серпентайна выудили шляпу с кокардой, принадлежавшую генералу Карпентеру, который предпочел вместо надоевшей жизни прокатиться на кладбище на отличных вороных, достойных везти королевскую карету. Люди возились в Темзе с сетями, баграми и шестами до вечера, прежде чем нашли его посиневшее тело. В «Ковент-Гарден» премьера оперы под названием «Франкомания». Крукшанк вскрывает труп, в котором все органы наоборот — то, что должно быть слева, находится справа, а то, что справа, — налево. Муфтий выигрывает на скачках в Крейвен-Стейкс, а королева Неаполя на сносях.
В долинах Хорватии грохочет канонада, вьется дымок над стволами турецких орудий. Пушки тяжело вздыхают, выплевывая снаряды, ядра со свистом проносятся над равниной, шлепаются о землю и разлетаются на осколки: однообразны и унылы поля сражений…
Но март — месяц с причудами, и поэтому не так уж удивительно, что члены Поросячьего клуба, обычно поглощенные беседами о капризах парижской моды, за стаканом «Задарского мараскина» в этот день обсуждают убийство. Они все собрались в «Робких ручонках».
— Коза? — удивляется Уолтер Уорбуртон-Бурлей, отрываясь от статьи об австро-турецком конфликте. Впрочем, газета не сообщила ему ничего нового о судьбе пропавшего интернунция, а вместо того восхваляет подвиги трех егерей, которые невозмутимо плывут себе по серо-голубым волнам Уны…
— Именно коза, — подтверждает месье Усы и зачитывает вслух из «Ладз Таун Монитор»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
«Графиня Мексборо» должна уже плыть в Опорто, но вышла задержка, ничего не поделаешь — нарушение; и капитан Гардиан наблюдает, как на пристань Портера выгружают мешки с шерстью. Внизу, под его окнами, возится капитан Рой. Этим утром он собирался посетить Черинг-Кросс. Дело в том, что на Кокспер-стрит, в доме номер 10, Френсис Батталья по прозвищу Камнеед показывает представление по цене два шиллинга и шесть пенсов за билет (это для капитана и есть препятствие). Простонародье считает его чудодеем и глазеет, разинув рот, как камнеед глотает для удовольствия почтенной публики камешки, гальку и даже небольшие булыжники. В объявлении сказано: «Желающие могут принести камни с собой», — и любители проверять чудеса так и делают. Мало кто обращает внимание на крепенького толстячка, который проходит прямо наверх без всякой оплаты. Это мистер Бойл (хирург), он исследует экскременты Камнееда и уже обнаружил, что они обильны, бежевого цвета и содержат песок. Конечно, всех не убедишь, снобы с непомерными претензиями считают, что это фокус, а не феномен. Но даже сам Френсис (Камнеед) может лишь гадать о том, что за странный животно-минеральный симбиоз происходит в его утробе. На удивительной тайне желудка зиждется неповторимое искусство таких номеров, как «Каменные орешки», «Струйка гравия», «Канонада голышей» (для последнего номера он надевает специальную шляпу, украшенную крохотным австрийским флагом) и «Скала на обед». Есть камни совсем не просто, у него слезятся глаза, но Камнеед не может не слышать шаги людей, поднимающихся по лестнице вверх и спускающихся вниз, стоящих и бродящих по коридорам, и все прочие, с виду невинные действия приспешников Фарины. Впрочем, публика не обращает на них внимания даже тогда, когда кто-то из них невежливо толкнул калеку-моряка, пристроившегося в заднем ряду. Внимание публики — честь искусству и льстит самолюбию артиста, хотя немного обидно, что мятежники-конспираторы используют его представления для своих целей. Молодые люди и женщины в платьях из выцветшего миткаля и яркого ситца завороженно глядят на артиста. Шелк и атлас здесь встречается редко. Эти богатые ткани предпочитают золоченое горло синьора Марчези, недавно прибывшего в Лондон, чтобы спеть англичанам «Джулио, Сабино» Сарти. Знатоки утверждают, что его голос — такое же чудо, как голос Габриэлли: это теноровый баритон, который через контральто способен вознестись к высочайшим вершинам сопрано. Набирая с каждой нотой силу и выразительность, он проносится тремя октавами полутонов столь же стремительно, гладко и точно, как скрипка Креймера. Ставки были весьма внушительны: лорду Лэнсдауну, предложившему сто фунтов стерлингов за частный сольный концерт, уже отказали. Мармадьюк Столкарт, застигнутый врасплох счетами от Коуда, не смог поучаствовать в этой торговле. Ему пришлось довольствоваться синьорами Морелли, Кальвери и Мориги, возобновив излюбленную публикой комическую оперу «Рабы любви», чередовавшуюся в марте с «Лукавой горничной» Стораче. Зал почти полон, и танцевальные интерлюдии освистывают уже не так часто, как раньше. Только с черепахами неладно. Мармадьюк надеялся, что их установят не позднее марта, но фабрика из-за непредвиденных осложнений отложила его заказ, принеся извинения. Двадцать семь симпатичных черепашек уже давно бы должны лукаво усмехаться с крыши Хеймаркетского оперного театра, отвлекая театралов от Оперного дома Кобба. Но крыша до сих пор пустовала, и кошелек Мармадьюка тоже. Он даже хотел было отложить концерт Нового музыкального фонда (совершенно убыточное мероприятие), но побоялся, что публика разочаруется в нем. Если бы только привезли черепах, все пошло бы на лад. Что происходит у Коуда? И что за нелепые лозунги пишут на стенах театра? «Возьми врага живым, Фарина!» Что бы это значило?
Март в Лондоне холодный и дождливый. Большая часть Линкольншира затоплена, и в столицу стекаются мрачные беженцы, недовольство объединяет их с корнуоллскими рудокопами, уволенными в прошлом году из-за сокращения работ, и с все еще не утихомирившимися ткачами шелковых мануфактур. Продолжается череда самоубийств. На Грейт-Уайлд-стрит старуха утопилась в бочке с водой, а из Серпентайна выудили шляпу с кокардой, принадлежавшую генералу Карпентеру, который предпочел вместо надоевшей жизни прокатиться на кладбище на отличных вороных, достойных везти королевскую карету. Люди возились в Темзе с сетями, баграми и шестами до вечера, прежде чем нашли его посиневшее тело. В «Ковент-Гарден» премьера оперы под названием «Франкомания». Крукшанк вскрывает труп, в котором все органы наоборот — то, что должно быть слева, находится справа, а то, что справа, — налево. Муфтий выигрывает на скачках в Крейвен-Стейкс, а королева Неаполя на сносях.
В долинах Хорватии грохочет канонада, вьется дымок над стволами турецких орудий. Пушки тяжело вздыхают, выплевывая снаряды, ядра со свистом проносятся над равниной, шлепаются о землю и разлетаются на осколки: однообразны и унылы поля сражений…
Но март — месяц с причудами, и поэтому не так уж удивительно, что члены Поросячьего клуба, обычно поглощенные беседами о капризах парижской моды, за стаканом «Задарского мараскина» в этот день обсуждают убийство. Они все собрались в «Робких ручонках».
— Коза? — удивляется Уолтер Уорбуртон-Бурлей, отрываясь от статьи об австро-турецком конфликте. Впрочем, газета не сообщила ему ничего нового о судьбе пропавшего интернунция, а вместо того восхваляет подвиги трех егерей, которые невозмутимо плывут себе по серо-голубым волнам Уны…
— Именно коза, — подтверждает месье Усы и зачитывает вслух из «Ладз Таун Монитор»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249