Септимус тяжело перевалился через порог, словно все его внутренние резервы на этом исчерпались. В открытое окно дул теплый ветерок, шелестя страницами памфлетов, лежащих на письменном столе, освежая застоявшийся воздух. Здесь была Джульетта, в воздухе еще сохранилось ее дыхание. С улицы доносились чьи-то крики и гулкие шаги по мостовой. Септимус обессиленно рухнул на кровать. Ламприер расхаживал по комнате, бросая взгляды на Септимуса, который, казалось, был в глубокой задумчивости.
— Значит, ты спрятался на верхней площадке? — наконец спросил Ламприер.
Септимус приподнялся на локтях и устало кивнул.
— У двери переписчика?
Септимус взглянул на него с удивлением, сменившимся покорностью, и снова кивнул.
— Почему? — спросил Ламприер. — Если ты хотел скопировать словарь, ты мог бы не скрывать этого от меня.
Септимус открыл было рот для ответа, но Ламприер поднял руку, призывая к молчанию.
— Значит, ты ждал, а потом пошел за мной и, должно быть, видел все представление. Я должен был поверить во все это? Я должен был поверить в то, что я — Парис? Я не сумасшедший, ты это понимаешь? — Ламприер возвышался над лежащим на постели Септимусом, и тот помахал рукой, пытаясь отодвинуть его, но Ламприер не собирался так просто сдаться и отказаться от этой темы. — Все это было спектаклем, не правда ли? И сегодня, в театре, и до того… — Он вспомнил прошлые события, и голос его внезапно стал холодным и решительным. — Почему ты опоздал в тот вечер, когда мы собирались пойти на фабрику Коуда? — спросил он. — А что было у де Виров? Кто приказал выкопать яму и установить сифон посредине болота? Ну, ну, Септимус? Помнишь ли ты дренажный проект?
И Септимус начал выдавливать из себя бестолковые объяснения: Ламприер помешался на Джульетте, надо было что-то сделать. Вечер на фабрике Коуда? Ему кто-то помешал, его отвлекли, он забыл и пришел слишком поздно, а что касается сифона и ямы, то он ничего не знает. Он просто порекомендовал кого-то графу, а если тот парень оказался мошенником, то ему очень жаль, но это не его вина. Вываливая все эти объяснения, Септимус понемногу приходил в себя. Он сел на постели и продолжал отвечать на расспросы Ламприера уже спокойнее. Но ему приходилось импровизировать, каждое объяснение стоило ему большого труда, и для настороженного уха Ламприера все звучало вымученно и неправдоподобно. Прежде Септимус расшумелся бы, разбушевался, и Ламприер поверил бы ему очень быстро. Но сейчас он колебался и запинался на каждом слове, заставляя Ламприера насмешливо фыркать. Однако вдруг он понял, что Септимус просто не может сосредоточиться и с трудом понимает, о чем идет речь. Это встревожило Ламприера, и он, забыв о своих вопросах, закричал на своего друга, пытаясь привести его в чувство:
— Что с тобой происходит? В последние недели с тобой творится что-то странное, и даже раньше… —
Он вспомнил о внезапном страхе, охватившем Септимуса на представлении Камнееда, когда какой-то крошечный безвредный огонек заставил его скорчиться от ужаса. И еще раньше, в кофейне, когда Септимус, казалось, уплыл куда-то далеко-далеко, оставив за столом лишь свою бренную оболочку, которая и была Септимусом, и не была им.
Ламприер снова имел дело с этой пустой оболочкой.
— Я… я не в себе, Джон, это верно. Я мог бы оставить тебя там, но я хотел привести тебя домой. Сюда, в эту комнату… здесь мы встречались с тобой чаще всего. Я думал, что после сегодняшней ночи… — Он запнулся. — Ты только подумай, подумай хорошенько. Мне показалось, что тебе угрожает опасность, и я побежал за тобой. Я думал, что мы были друзьями. Мы ведь были друзьями, правда?
— Кастерлей пытался меня убить, — сказал Ламприер. — Он хотел сбросить меня с крыши.
Он стоял спиной к Септимусу, смотря в окно, луна поднялась выше, свет ее падал через окно на письменный стол. Ветер усилился. Страницы на столе зашелестели.
— Это из-за дочери, — проговорил у него за спиной Септимус — Я же говорил тебе.
— Нет, — ответил Ламприер. — Она ему не дочь, и дело вовсе не в ней. Все заключается в той бумаге, из-за которой мы с тобой встретились.
Септимус пошевелился.
— Это соглашение, — сказал Ламприер. — Джордж все-таки ошибался. Оно до сих пор остается в силе, хотя я не понимаю, каким образом. Оно было проклятием для всех нас, Ламприеров. Даже для Франсуа. Я думаю, они хотели лишить его причитавшейся доли, после того как бежали.
Порыв ветра перевернул страницу одного из памфлетов. Лунный луч просветил страницу насквозь, и на мгновение Ламприер увидел одновременно текст на обеих страницах листа. Он думал о Франсуа и Томасе де Вире, об их случайной встрече после осады. Запись в дневнике Томаса де Вира, которую ему показала Алиса де Вир, запечатлела все ее подробности, он, Ламприер, принял ее за выжившую из ума старуху — точно так же, как ее предок принял за безумца Франсуа Ламприера. Они расстались, и обещание Франсуа вселило в него надежду: «… скоро я буду богаче всех на свете, ибо он заключил со мной соглашение и сдержит слово». Четвертый граф записал эти слова, хотя и сделал пометку: «Все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…» А потом Франсуа исчез.
Ламприер думал о том, что Кастерлей говорил ему на крыше. Конечно, они нашли Франсуа и заставили его замолчать, и обещание его превратилось в завещание. Девятая доля Компании принадлежала Ламприерам, и они, один за другим, рано или поздно пытались вернуть ее себе, даже отец Джона Ламприера, даже он сам, Джон Ламприер. И одного за другим их постигала судьба Франсуа. Надежда не умирала, и наследники девятой части один за другим гибли в погоне за своей долей. Было ли это последней тайной? Было ли это истинной причиной войны между вкладчиками и родом Ламприеров? Но нет, этого было недостаточно. Ни для его отца, ни для деда, ни для прадеда. Этого было недостаточно и для Франсуа. Он вспоминал врезавшуюся ему в память запись де Вира:
«Я спросил его, оплакал ли он уже своих товарищей-купцов, ибо уже несколько месяцев миновало с той последней резни, и он ответил „нет“, ибо они до сих пор были живы, но даже если бы они сгорели заживо вместе с остальными, он все равно ответил бы „нет“, ибо он испытывал к ним такое же отвращение, как к птицам, пожирающим своих птенцов, и даже большее. И все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…»
Что-то произошло во время осады. Ветер усилился, и страницы четвертого памфлета на столе стали переворачиваться, открывая последние статьи словаря Азиатика.
«Для буквы "X " — Ксеркс, что стоял невредимым за спиной своего войска и проливал крокодиловы слезы перед сражением с греками, говоря: «Кто сможет сказать, сколько вернется назад из этого множества воинов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
— Значит, ты спрятался на верхней площадке? — наконец спросил Ламприер.
Септимус приподнялся на локтях и устало кивнул.
— У двери переписчика?
Септимус взглянул на него с удивлением, сменившимся покорностью, и снова кивнул.
— Почему? — спросил Ламприер. — Если ты хотел скопировать словарь, ты мог бы не скрывать этого от меня.
Септимус открыл было рот для ответа, но Ламприер поднял руку, призывая к молчанию.
— Значит, ты ждал, а потом пошел за мной и, должно быть, видел все представление. Я должен был поверить во все это? Я должен был поверить в то, что я — Парис? Я не сумасшедший, ты это понимаешь? — Ламприер возвышался над лежащим на постели Септимусом, и тот помахал рукой, пытаясь отодвинуть его, но Ламприер не собирался так просто сдаться и отказаться от этой темы. — Все это было спектаклем, не правда ли? И сегодня, в театре, и до того… — Он вспомнил прошлые события, и голос его внезапно стал холодным и решительным. — Почему ты опоздал в тот вечер, когда мы собирались пойти на фабрику Коуда? — спросил он. — А что было у де Виров? Кто приказал выкопать яму и установить сифон посредине болота? Ну, ну, Септимус? Помнишь ли ты дренажный проект?
И Септимус начал выдавливать из себя бестолковые объяснения: Ламприер помешался на Джульетте, надо было что-то сделать. Вечер на фабрике Коуда? Ему кто-то помешал, его отвлекли, он забыл и пришел слишком поздно, а что касается сифона и ямы, то он ничего не знает. Он просто порекомендовал кого-то графу, а если тот парень оказался мошенником, то ему очень жаль, но это не его вина. Вываливая все эти объяснения, Септимус понемногу приходил в себя. Он сел на постели и продолжал отвечать на расспросы Ламприера уже спокойнее. Но ему приходилось импровизировать, каждое объяснение стоило ему большого труда, и для настороженного уха Ламприера все звучало вымученно и неправдоподобно. Прежде Септимус расшумелся бы, разбушевался, и Ламприер поверил бы ему очень быстро. Но сейчас он колебался и запинался на каждом слове, заставляя Ламприера насмешливо фыркать. Однако вдруг он понял, что Септимус просто не может сосредоточиться и с трудом понимает, о чем идет речь. Это встревожило Ламприера, и он, забыв о своих вопросах, закричал на своего друга, пытаясь привести его в чувство:
— Что с тобой происходит? В последние недели с тобой творится что-то странное, и даже раньше… —
Он вспомнил о внезапном страхе, охватившем Септимуса на представлении Камнееда, когда какой-то крошечный безвредный огонек заставил его скорчиться от ужаса. И еще раньше, в кофейне, когда Септимус, казалось, уплыл куда-то далеко-далеко, оставив за столом лишь свою бренную оболочку, которая и была Септимусом, и не была им.
Ламприер снова имел дело с этой пустой оболочкой.
— Я… я не в себе, Джон, это верно. Я мог бы оставить тебя там, но я хотел привести тебя домой. Сюда, в эту комнату… здесь мы встречались с тобой чаще всего. Я думал, что после сегодняшней ночи… — Он запнулся. — Ты только подумай, подумай хорошенько. Мне показалось, что тебе угрожает опасность, и я побежал за тобой. Я думал, что мы были друзьями. Мы ведь были друзьями, правда?
— Кастерлей пытался меня убить, — сказал Ламприер. — Он хотел сбросить меня с крыши.
Он стоял спиной к Септимусу, смотря в окно, луна поднялась выше, свет ее падал через окно на письменный стол. Ветер усилился. Страницы на столе зашелестели.
— Это из-за дочери, — проговорил у него за спиной Септимус — Я же говорил тебе.
— Нет, — ответил Ламприер. — Она ему не дочь, и дело вовсе не в ней. Все заключается в той бумаге, из-за которой мы с тобой встретились.
Септимус пошевелился.
— Это соглашение, — сказал Ламприер. — Джордж все-таки ошибался. Оно до сих пор остается в силе, хотя я не понимаю, каким образом. Оно было проклятием для всех нас, Ламприеров. Даже для Франсуа. Я думаю, они хотели лишить его причитавшейся доли, после того как бежали.
Порыв ветра перевернул страницу одного из памфлетов. Лунный луч просветил страницу насквозь, и на мгновение Ламприер увидел одновременно текст на обеих страницах листа. Он думал о Франсуа и Томасе де Вире, об их случайной встрече после осады. Запись в дневнике Томаса де Вира, которую ему показала Алиса де Вир, запечатлела все ее подробности, он, Ламприер, принял ее за выжившую из ума старуху — точно так же, как ее предок принял за безумца Франсуа Ламприера. Они расстались, и обещание Франсуа вселило в него надежду: «… скоро я буду богаче всех на свете, ибо он заключил со мной соглашение и сдержит слово». Четвертый граф записал эти слова, хотя и сделал пометку: «Все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…» А потом Франсуа исчез.
Ламприер думал о том, что Кастерлей говорил ему на крыше. Конечно, они нашли Франсуа и заставили его замолчать, и обещание его превратилось в завещание. Девятая доля Компании принадлежала Ламприерам, и они, один за другим, рано или поздно пытались вернуть ее себе, даже отец Джона Ламприера, даже он сам, Джон Ламприер. И одного за другим их постигала судьба Франсуа. Надежда не умирала, и наследники девятой части один за другим гибли в погоне за своей долей. Было ли это последней тайной? Было ли это истинной причиной войны между вкладчиками и родом Ламприеров? Но нет, этого было недостаточно. Ни для его отца, ни для деда, ни для прадеда. Этого было недостаточно и для Франсуа. Он вспоминал врезавшуюся ему в память запись де Вира:
«Я спросил его, оплакал ли он уже своих товарищей-купцов, ибо уже несколько месяцев миновало с той последней резни, и он ответил „нет“, ибо они до сих пор были живы, но даже если бы они сгорели заживо вместе с остальными, он все равно ответил бы „нет“, ибо он испытывал к ним такое же отвращение, как к птицам, пожирающим своих птенцов, и даже большее. И все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…»
Что-то произошло во время осады. Ветер усилился, и страницы четвертого памфлета на столе стали переворачиваться, открывая последние статьи словаря Азиатика.
«Для буквы "X " — Ксеркс, что стоял невредимым за спиной своего войска и проливал крокодиловы слезы перед сражением с греками, говоря: «Кто сможет сказать, сколько вернется назад из этого множества воинов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249