С Лидией тоже все было в порядке. Потом Септимус перешел к тому, с каким энтузиазмом относится Кейделл к изданию словаря, потом к погоде, к какой-то путанице в репертуарах оперных театров, об апельсиновом дереве Ламприера, которое ухитрялось одновременно цвести и болеть всеми возможными болезнями. Ламприер хотел бы расспросить Септимуса о том вечере, когда они были на представлении Камнееда, — с тех пор они не виделись недели три или четыре. Но бесконечная болтовня Септимуса о мертвой рыбе, плавающей в Ла-Манше, о передвижном госпитале, построенном в Сомерсет-хаус, о бегстве лилипутов из магдебургского цирка все дальше уводила Ламприера от его вопроса.
— Их видели в Перпиньяне на прошлой неделе, этих лилипутов, — сказал Септимус.
Но перед глазами Ламприера до сих пор стояло его бескровное лицо с крепко зажмуренными глазами. Чего он так испугался? Лидия сказала, что такое состояние вызвал маленький безобидный огонек. Ламприер никогда не считал Септимуса особым героем, но трусость как-то не вязалась с его образом. Септимус утихомирил лодочников в Кингз-Армз. Он никогда не терял головы. И не потому ли он пропал почти на месяц, что хотел избежать щекотливых вопросов? Обязательно надо его обо всем спросить. Сейчас же, не откладывая.
— Септимус, — перебил он его, и вопрос уже готов был сорваться с его губ, как в дверь постучали.
— Это, должно быть, Лидия, — сказал Септимус, открывая дверь.
Но это была не Лидия. На пороге стояли три профессора — Ледвич, Лайнбергер и Чегвин, ворвались в комнату и немедленно заговорили.
— Мистер Ламприер! — сказал Ледвич. — Мы поспешили к вам сразу же, как только узнали.
— Мы все время помнили о ваших изысканиях, — добавил Чегвин.
— Летающий человек! — Лайнбергер решил и Септимуса втянуть в разговор. — Все наконец точно подтвердилось.
— О чем вы говорите? — спросил Ламприер, и профессора дружно расхохотались.
— Кто эти люди? — спросил Септимус.
Через час Ламприер, Септимус и три профессора сидели в комнате, где Ламприер некогда узнал от вдовы Нигль о ее муже и любовнике, о корабле и голубых китах. Ледвич, потрясая номером «Утренней хроники», рассказывал о турках-военнопленных, которых вели на север из Баната и которые стали свидетелями полета летающего человека. Септимус сидел молча, соединив кончики пальцев и выдавая своей позой откровенный скептицизм.
— Сначала они подумали, что это чайка, — говорил он.
— Но это была не чайка, — перебил его Чегвин. — Чаек величиной в человека не бывает.
— Это не было чайкой, — продолжал Ледвич.
— Мы вспомнили, как вас заинтересовал Дух Рошели, — обратился Лайнбергер к Ламприеру, — и этот феномен так похож на него, так разительно похож…
— Они видели его лицо, — продолжал возбужденно Ледвич. — Оно было почерневшим, как у Духа. Лицо ребенка…
— Раньше вы мне об этом не говорили, — сказал Ламприер.
— Ничего удивительного, — вставил Септимус.
— Обожженное лицо ребенка, — проговорил Ламприер, скорее про себя, чем обращаясь к собеседникам.
— Разумеется, ведь был пожар, — сказал Ледвич. — В крепости был ужасный пожар, и рошельцы погибли в огне. Естественно, турки приняли его за мусульманского ангела…
— А что они еще говорят?
— Ничего, — ответил Ледвич. — Они мертвы. Их всех нашли в двух днях пути от Карлштадта с проломленными черепами. Сержанта Виттига арестовали.
— Значит, больше нет никаких сведений. Летающий человек, почерневшее лицо, лицо ребенка… — сказал Ламприер.
— Это наверняка Дух Рошели. Он именно так и выглядел. Сохранились записи. Люди Ришелье видели… — горячился Ледвич.
— Я имею в виду карлштадтский феномен. Вы говорите, обожженное лицо ребенка? — спросил Ламприер.
— Лицо мавра, мусульманина. Если бы это был мусульманский ангел, как они утверждают, разве его лицо не должно было быть черным?
— Но как же он вдруг оказался Духом Рошели, если, конечно, такой вообще существовал? — возразил Септимус — И потом, в публикации ничего не говорится о ребенке, о лице ребенка; а ведь публикация сделана на основании венских сообщений, не так ли? — Он повернулся к Ламприеру. — По-моему, австрийцам на руку такое чудо: разве оно не отвлечет внимание публики от резни, устроенной сержантом Виттигом? А убийство пленных австрийским ренегатом в тот самый момент, когда император всеми силами старается прекратить войну, наверное, сильно осложнит дело. К тому же его посланник, как говорят, находится в плену у турок. Поэтому убийство пленных наверняка хотелось бы замять, не правда ли? Что же касается вашего духа, — Септимус даже сморщился от презрения, — то подумайте, как удобна была для Ришелье и его людей такая легенда! Как же — ангел, летающий человек! Куда красивее, чем грязные подробности осады. Кто станет помнить о голоде и о сожженных заживо женщинах и детях, когда рассказывают занятную историю о Духе Рошели? Неужели ты можешь в это поверить, Джон? — голос его звучал одновременно обиженно, удивленно и раздраженно.
Профессора приумолкли, встретив такую отповедь. Ламприер быстро пробежал глазами газетную статью.
— Здесь в основном говорится об убийстве пленников, — сказал он. — Вы могли бы рассказать мне все это у меня дома.
— Нет такого существа, — отрезал Септимус — Нет, и все тут. Ни в Карлштадте, ни в Рошели, ни у черта на рогах. Зачем вы отнимаете время у моего коллеги? Он и так достаточно занят без всей этой чепухи. Пойдем, Джон. В конце концов, Лидия ждет…
— Нет, погодите! — внезапно воскликнул Ледвич.
Ламприер, уже поднявшийся и начавший надевать пальто, обернулся.
— Подождите, пожалуйста, — повторил Ледвич просительно. — Если бы вы могли…
— Джон? — Септимус уже стоял на пороге.
— Мы вовсе не хотели вводить вас в заблуждение, — сказал Лайнбергер.
— Вводить в заблуждение?
— Нам нужна была ваша помощь, мистер Ламприер. Мы должны были с помощью какой-то хитрости привести вас сюда. — Он сделал паузу, взглянул на своих друзей, и те утвердительно кивнули.
— Это касается вдовы Нигль, — продолжал Лайнбергер. Была какая-то странность в том, что профессора до сих пор не обмолвились ни словом о вдове, и еще большая странность в том, что Ламприер о ней не спросил. Сидеть в ее доме, беседовать и не сказать о ней ни слова — это была маленькая странность, за которой скрывались большие недомолвки.
Конечно, Ламприер помнил о вдове. Он думал о ней в ту ночь, когда выкрикивал свои обличения вслед Теобальду Пеппарду в переулке Синего якоря, — в ту самую ночь, когда вдова навсегда потеряла Джорджа, еще не зная об этом. Они могли бы быть вместе. Вопреки всему у них еще оставался шанс. Вопреки всему их надежды воскресли с возвращением корабля, стоявшего у причала под окнами капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
— Их видели в Перпиньяне на прошлой неделе, этих лилипутов, — сказал Септимус.
Но перед глазами Ламприера до сих пор стояло его бескровное лицо с крепко зажмуренными глазами. Чего он так испугался? Лидия сказала, что такое состояние вызвал маленький безобидный огонек. Ламприер никогда не считал Септимуса особым героем, но трусость как-то не вязалась с его образом. Септимус утихомирил лодочников в Кингз-Армз. Он никогда не терял головы. И не потому ли он пропал почти на месяц, что хотел избежать щекотливых вопросов? Обязательно надо его обо всем спросить. Сейчас же, не откладывая.
— Септимус, — перебил он его, и вопрос уже готов был сорваться с его губ, как в дверь постучали.
— Это, должно быть, Лидия, — сказал Септимус, открывая дверь.
Но это была не Лидия. На пороге стояли три профессора — Ледвич, Лайнбергер и Чегвин, ворвались в комнату и немедленно заговорили.
— Мистер Ламприер! — сказал Ледвич. — Мы поспешили к вам сразу же, как только узнали.
— Мы все время помнили о ваших изысканиях, — добавил Чегвин.
— Летающий человек! — Лайнбергер решил и Септимуса втянуть в разговор. — Все наконец точно подтвердилось.
— О чем вы говорите? — спросил Ламприер, и профессора дружно расхохотались.
— Кто эти люди? — спросил Септимус.
Через час Ламприер, Септимус и три профессора сидели в комнате, где Ламприер некогда узнал от вдовы Нигль о ее муже и любовнике, о корабле и голубых китах. Ледвич, потрясая номером «Утренней хроники», рассказывал о турках-военнопленных, которых вели на север из Баната и которые стали свидетелями полета летающего человека. Септимус сидел молча, соединив кончики пальцев и выдавая своей позой откровенный скептицизм.
— Сначала они подумали, что это чайка, — говорил он.
— Но это была не чайка, — перебил его Чегвин. — Чаек величиной в человека не бывает.
— Это не было чайкой, — продолжал Ледвич.
— Мы вспомнили, как вас заинтересовал Дух Рошели, — обратился Лайнбергер к Ламприеру, — и этот феномен так похож на него, так разительно похож…
— Они видели его лицо, — продолжал возбужденно Ледвич. — Оно было почерневшим, как у Духа. Лицо ребенка…
— Раньше вы мне об этом не говорили, — сказал Ламприер.
— Ничего удивительного, — вставил Септимус.
— Обожженное лицо ребенка, — проговорил Ламприер, скорее про себя, чем обращаясь к собеседникам.
— Разумеется, ведь был пожар, — сказал Ледвич. — В крепости был ужасный пожар, и рошельцы погибли в огне. Естественно, турки приняли его за мусульманского ангела…
— А что они еще говорят?
— Ничего, — ответил Ледвич. — Они мертвы. Их всех нашли в двух днях пути от Карлштадта с проломленными черепами. Сержанта Виттига арестовали.
— Значит, больше нет никаких сведений. Летающий человек, почерневшее лицо, лицо ребенка… — сказал Ламприер.
— Это наверняка Дух Рошели. Он именно так и выглядел. Сохранились записи. Люди Ришелье видели… — горячился Ледвич.
— Я имею в виду карлштадтский феномен. Вы говорите, обожженное лицо ребенка? — спросил Ламприер.
— Лицо мавра, мусульманина. Если бы это был мусульманский ангел, как они утверждают, разве его лицо не должно было быть черным?
— Но как же он вдруг оказался Духом Рошели, если, конечно, такой вообще существовал? — возразил Септимус — И потом, в публикации ничего не говорится о ребенке, о лице ребенка; а ведь публикация сделана на основании венских сообщений, не так ли? — Он повернулся к Ламприеру. — По-моему, австрийцам на руку такое чудо: разве оно не отвлечет внимание публики от резни, устроенной сержантом Виттигом? А убийство пленных австрийским ренегатом в тот самый момент, когда император всеми силами старается прекратить войну, наверное, сильно осложнит дело. К тому же его посланник, как говорят, находится в плену у турок. Поэтому убийство пленных наверняка хотелось бы замять, не правда ли? Что же касается вашего духа, — Септимус даже сморщился от презрения, — то подумайте, как удобна была для Ришелье и его людей такая легенда! Как же — ангел, летающий человек! Куда красивее, чем грязные подробности осады. Кто станет помнить о голоде и о сожженных заживо женщинах и детях, когда рассказывают занятную историю о Духе Рошели? Неужели ты можешь в это поверить, Джон? — голос его звучал одновременно обиженно, удивленно и раздраженно.
Профессора приумолкли, встретив такую отповедь. Ламприер быстро пробежал глазами газетную статью.
— Здесь в основном говорится об убийстве пленников, — сказал он. — Вы могли бы рассказать мне все это у меня дома.
— Нет такого существа, — отрезал Септимус — Нет, и все тут. Ни в Карлштадте, ни в Рошели, ни у черта на рогах. Зачем вы отнимаете время у моего коллеги? Он и так достаточно занят без всей этой чепухи. Пойдем, Джон. В конце концов, Лидия ждет…
— Нет, погодите! — внезапно воскликнул Ледвич.
Ламприер, уже поднявшийся и начавший надевать пальто, обернулся.
— Подождите, пожалуйста, — повторил Ледвич просительно. — Если бы вы могли…
— Джон? — Септимус уже стоял на пороге.
— Мы вовсе не хотели вводить вас в заблуждение, — сказал Лайнбергер.
— Вводить в заблуждение?
— Нам нужна была ваша помощь, мистер Ламприер. Мы должны были с помощью какой-то хитрости привести вас сюда. — Он сделал паузу, взглянул на своих друзей, и те утвердительно кивнули.
— Это касается вдовы Нигль, — продолжал Лайнбергер. Была какая-то странность в том, что профессора до сих пор не обмолвились ни словом о вдове, и еще большая странность в том, что Ламприер о ней не спросил. Сидеть в ее доме, беседовать и не сказать о ней ни слова — это была маленькая странность, за которой скрывались большие недомолвки.
Конечно, Ламприер помнил о вдове. Он думал о ней в ту ночь, когда выкрикивал свои обличения вслед Теобальду Пеппарду в переулке Синего якоря, — в ту самую ночь, когда вдова навсегда потеряла Джорджа, еще не зная об этом. Они могли бы быть вместе. Вопреки всему у них еще оставался шанс. Вопреки всему их надежды воскресли с возвращением корабля, стоявшего у причала под окнами капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249