А город, в свою очередь, питал Фарину. В Лондоне происходило множество преступлений с неизвестными мотивами, и Фарина пригревал под своим крылышком этих негодяев. Вот, к примеру, дело против Клэри явно через несколько дней потерпит крах. Сэр Джон знал, что Клэри — поджигатель, но мотивы его преступления были никому не известны. То же самое касалось Гэрроу и Лича. Тюрьмы и так ломились от дезертиров и проклятых заговорщиков. На прошлой неделе они подпалили Савойскую тюрьму, схватили надзирателя в заложники и собирались прогнать его сквозь строй. Теперь они были надежно заперты в Тилт-ярд, но на их стороне были симпатии общественности. А на южном берегу Темзы офицера-таможенника действительно прогнали сквозь строй, а потом еще заставили бежать вдоль всей пристани. Среди белого дня зарезали до сих пор не опознанного человека, высадившегося из дуврской кареты. Сэру Джону удалось выяснить только то, что накануне он прибыл из Шербура, — и это все. Саквояж убитого был полон каких-то бумаг с цифрами и выкладками, но ни одна из бумаг не пролила свет на личность пострадавшего. Даже форзац в его Библии, на котором обычно стоит имя владельца, был вырезан.
Такова была картина всего происходящего. Все туманно, загадочно, ничего конкретного. И все эти тревожные события были каким-то образом связаны и переплетены между собой, а как именно — сэр Джон не знал, хотя и подозревал, что Фарине это известно. Самоубийств тоже становилось все больше, и что бы это значило? Мистер Вьятт изобрел передвижную больницу. Ее установили на террасе у Сомерсет-плейс: остроумное сооружение с окошками и вентиляционными люками. Когда больницу разбирали, она помещалась в два вагона. Остроумно — но сэра Джона это изобретение беспокоило. Больница должна стоять на одном месте, как суд, парламент, дворец или тюрьма. Эти вещи должны стоять на месте даже тогда, когда все остальное колеблется. Генри понял бы это и знал бы, что делать. А сэр Джон, как он сам понимал, безнадежно отставал от ускоряющегося течения событий. Иногда ему казалось, что он даже движется против течения. И его поводырь-мальчишка опять отбился от рук: снова приходилось держать его на веревке. Единственной надеждой сэра Джона оставались его расследования в области странных убийств (которые он про себя называл «ритуальными убийствами»); впрочем, даже здесь он продвигался с трудом. Когда женщину по имени Карин накормили и снова привели к нему, сэр Джон допросил ее, мягко и настойчиво, оставляя в стороне некоторые вопросы, к другим же возвращаясь по нескольку раз; наконец он вытащил из нее последнюю крупицу сведений, и теперь картина была ему более или менее ясна.
В последний раз Карин видела жертву пять месяцев назад в трактире под названием «Робкие ручонки», который сэр Джон знал давно и хорошо. В ту же ночь Розали пропала, и ее местонахождение оставалось загадкой вплоть до самой смерти. Сэр Джон посетил это заведение и задал ряд вопросов, но суть дела это не прояснило. Здесь регулярно встречались члены клуба, называвшие себя поросятами, свиньями или чем-то вроде того. В основном они проводили время в пьяных пирушках. Хозяйка заведения была невероятно древней старухой, которую сэр Джон впервые увидел лет двадцать назад, и уже тогда она показалась ему очень старой. Ее муж был инвалидом. О своих завсегдатаях она отозвалась в целом как о неплохом народе. Конечно, они могли вести свинский образ жизни, но, по существу, все это были очень молодые люди, которых интересовали хорошая выпивка и вкусная еда. Старуха посвятила сэра Джона в тонкости игры кубков: как в нее играют и кто выигрывает.
— В ту ночь призом была Розали, — сказала старуха.
— Призом?
— Победитель получал ее на всю ночь — если, конечно, был в состоянии воспользоваться своей победой.
— И кто же в ту ночь победил? — медленно спросил сэр Джон.
— О господи, да это был новичок, я его прежде никогда не видела, а с тех пор он приходил всего один раз. Как же его звали… он приходил еще раз, с месяц тому назад… скорее всего, француз… — Мимо прошла служанка, которая несла на кухню зарезанного гуся.
— Джемми! — окликнула ее старуха. — Как звали того парня, новенького, что выиграл в кубки? Помнишь — того, с французским именем?
Джемми на мгновение задумалась.
— Пьер, — произнесла она. — Такой тощий тип. Как же они его называли, дайте подумать… кажется, Длинный Пьер.
— Да, вроде так, — неуверенно сказала старуха. — Длинный Пьер.
Сэр Джон неторопливо повернулся к старухе. На его губах заиграла легкая улыбка.
— Ламприер, — тщательно выговорил он.
— Да! — уверенно подтвердила старуха. — Именно так его и звали. Ламприер.
В полумиле от трактира обладатель французского имени, не подозревающий о том, что его кто-то обсуждает, сидел, погрузившись в раздумья. Ласковый месяц апрель, спокойствие которого было нарушено только визитом к Камнееду и снежной бурей пятого числа, Ламприер провел в бесконечных странствиях по королевству своего словаря.
Словно призрак из будущего, он кочевал между исаврами и воинственными лакедемонянами, лестригонами, которые поедали моряков, высаживавшихся на их побережье, и мандурийцами, которые ели собак. Он продирался сквозь заросли жестколистных лавров в Лации, где позднее поднимутся стены гордого Рима, и терялся в толпе раскрашенных куртизанок предместий. По дорогам Месопотамии, Паннонии и Самарии он проводил линии, которые потом станут границами, и отмечал селения, которые превратятся в города. Он видел точки, которые время сделает соперниками Рима и Вавилона: Лютецию, Олисипию и Лондиниум, — и странные места, которые уйдут под землю, оставив о себе память лишь в невероятных легендах: Офиодес, топазовый остров, появлявшийся лишь по ночам; лабиринты Лемноса, Крита и Лесиной, где глубоко под землей, в одной из трех тысяч комнат, лежат забальзамированные мумии священных крокодилов; Самофракию, где рождаются все тайны мира. Неутомимый путник достиг Трапезунда на берегу Понта Эвксинского и двинулся дальше, по морю, к треугольному острову Левка, где по одному из вариантов предания Ахилл взял Ифигению в жены. Но здесь ее не было. Дальше — через Киммерию и Боспор Фракийский, к Средиземному морю, на север, в Либурнию, на юг, через песчаные побережья Сиртов к Мелите и Утике, куда бежали карфагеняне, когда их сопротивление было сломлено, а город сожжен. Вдоль скалистых берегов Серифа, к которым волны прибили ящик с Данаей и ее сыном, через плодородные холмы Наксоса, где Ариадна тщетно призывала покинувшего ее Тесея; и в глубь континента, к Скамандру, который был назван Ксанфом теми богинями, что купались здесь еще до рокового суда Париса: Минервой, Юноной и Венерой. Путник искал всех троих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249