ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

» Он — их учитель и наставник…»
Наставники, гадкие птицы, пожирающие потомство, короли, избивающие свой народ. Компания, богатеющая год за годом. Луна засияла еще ярче, словно всосав опаляющий жар солнечных лучей, но ее холодные лучи леденили душу, падая на гневные строки Азиатика. Для Франсуа девятой доли было бы недостаточно.
«Я думаю, он хочет нанести вред своим бывшим товарищам, тем восьмерым купцам, но сказал он лишь о том, чтобы пометить их бумаги, или о каких-то помеченных бумагах, со своим странным акцентом, и подмигнул. Я сохранил спокойствие, и мы заговорили о других вещах…»
«У евреев есть один праздник — Йом Кипур, и это для буквы "Y ", и означает он День Отмщения для них для всех…» Нанести вред Компании… месть, отмщение. За что? За воровство? Этого было недостаточно. Было нечто большее за словами на странице, озаренной лунным светом, и когда холодный луч снова просветил страницу насквозь, Ламприер понял ответ. Теперь он знал все.
Когда луч пронзил бумагу, Ламприер обнаружил, что страницы четвертого памфлета и были теми «помеченными бумагами», которые так озадачили Томаса де Вира. Он поднял страницы к свету и перелистал их одну за другой. На каждой стоял водяной знак — неровный полумесяц.
— Деньги тут были ни при чем, — произнес он, обращаясь отчасти к себе, отчасти к Септимусу.
Ламприер разглядывал водяной знак. Символ, представший его глазам, раскрывал Ламприеру свою тайну. Он уже знал этот символ, уже видел его по крайней мере дважды: изображенным в крупном плане на плотной бумаге как маленький тайный символ. Если отвлечься от деталей, этот знак повторял очертания залива…
— Септимус, — сказал Ламприер, — в моем сундуке лежит перстень, а рядом с сундуком — большая папка. Не мог бы ты…
Он услышал шаги Септимуса у себя за спиной. Когда перстень Франсуа оказался у него в руке, он поднес его к бумаге и увидел, что шероховатая буква «С» на печатке в точности повторяет форму водяного знака на страницах памфлета Азиатика. «Великий гнев» Франсуа и ярость Азиатика оказались одним и тем же чувством, Франсуа и Азиатик были одним лицом. Ненависть обоих была направлена к одной и той же цели. Септимус стоял рядом с ним и переворачивал плотные листы в большой папке. Здесь были планы гаваней западного побережья Франции: Гавр, Шербур, Брест, Лорьян, Нант, — все это заказал его отец, собрал Эбенезер Гардиан и принес домой сам Ламприер.
— Вот, — Ламприер остановил его руку, — вот этот знак.
Снова появился тот же круг, на сей раз больших размеров. Это были очертания гавани, круг, разорванный в месте входа в порт. Прочитав легенду карты, Ламприер понял истинное значение водяного знака на страницах четвертого памфлета. Вот каким разоблачением Франсуа угрожал вкладчикам! Не оскорбления в адрес «Мистера Ост-Индской компании», не алфавит ненависти, но этот знак, посланный вкладчикам, — вот где крылась настоящая угроза. Франсуа грозил раскрыть преступление, совершенное бывшими партнерами и вызвавшее его безумную ярость. Его угроза напугала их до такой степени, что они убили и Франсуа и убивали всех Ламприеров, которые близко подходили к тайне. Все три образа — кольцо, водяной знак и карта гавани — слились теперь воедино. Корни старинной ненависти следовало искать в городе, карта которого лежала перед ним.
— Мне понятно, — пробормотал он про себя. Септимус отступил от него на шаг.
— Здесь, — указал Ламприер на карту. — Все началось здесь, в…
Он не успел договорить. Быстрый и точный удар, нанесенный сзади, отключил его сознание. Септимус осторожно опустил обмякшее тело на пол.
— Да, — прошептал он прямо в ухо потерявшему сознание Ламприеру. — Все началось в Рошели.
Рошель
Антициклон, двигавшийся с Азорских островов на восток, к Португалии, тринадцатого июля на рассвете повернул на север. Уравнивая давление атмосферы, новые ветры прокладывали себе дорогу с моря в глубь континента, на север и на восток. Струясь воздушными потоками в высоте, над плоскими равнинами и грядами гор, антициклон достиг Дуная, когда солнечные лучи коснулись его вод, а берега еще прятались в ночных тенях. Солнце поднялось, и сердце антициклона сжалось и окрепло, и ветры подули сильнее. Застывшая над Центральной Европой атмосфера всколыхнулась в ответном движении, порождая новые вихри, которые тоже порождали другие, поменьше. Движение все повторялось и усложнялось, в нем участвовало все больше крупных, и мелких, и совсем маленьких завихрений, вращавшихся по часовой стрелке и против, и границы каждого нового вихря становились все более неопределенными, разветвляясь новыми потоками и усложняя движение. Круговые течения все смещались к северу и востоку, постепенно передвигаясь всей массой. Слабые отголоски мощных движений, происходивших в высоте, шелестели листвой в верхушках деревьев на пути от Золотого Рога до заливов Голландии. Мистраль, сирокко, трамонтана, разные фены и другие местные ветры, встречая мощное дыхание антициклона, дробились, сплетались с попутными и поперечными струями, меняли свое направление, и все это складывалось в непрерывно двигавшуюся и изменяющуюся систему, сложность которой не могли бы постичь самые совершенные инструменты, изобретенные самым изощренным умом смертного человека. Далеко-далеко вверх уходил бездонный колодец, вобравший в себя все тайны земли и воды. Каждый легкий ветерок, пробегавший по крохотным лезвиям трав, игравший с пылинками, уносил их секреты в бесконечные воздушные пространства. И если бы существовал на свете прибор, способный зарегистрировать все влияния этой системы, от мельчайшей пылинки до гигантского вихря, то размеры его превзошли бы весь массив Европейского континента. Стрелки его уже вращались, дверцы были широко распахнуты, схемы и проводки мурлыкали мелодию, настолько запутанную и сложную, что она, казалось, вся звучала на одной ноте. Но только для идеального наблюдателя, для единственного полномочного надсмотрщика за этой системой.
Император Иосиф смотрел с балкона, как прачки в саду развешивают его постельное белье. Большие белые простыни хлопали на ветру; каждую простыню тщательно отстирывали до тех пор, пока не исчезли следы, оставленные императором ночью. Иосиф угрюмо размышлял о крымских татарах: в последних донесениях говорилось, что они, вооружившись русскими мушкетами, засели в нескольких стратегически несущественных горных крепостях, решив, что это лучше, чем голодать в Банате за компанию с регулярными войсками императора. Возможно, они были правы. Возможно, правы были турки, или граф Ивальд фон Герцберг, или интернунций, который, как вспомнил император, несколько месяцев назад советовал прекратить войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249