но Азиатик обвинял вкладчиков в еще более серьезном предательстве. В конце концов, Ришелье ведь отрезал город от суши и моря и бомбардировал его обитателей до тех пор, пока те не предпочли смерть пленению. Ярость Азиатика заставляла предположить, что вкладчики совершили куда более страшное преступление, чем побег из умирающего города. Но каким бы ни было это преступление, четвертый, последний памфлет завершал словарь ярости, ненависти и угроз, так и не раскрыв, в чем состояла вина вкладчиков.
Ламприер вертел страницы памфлета и так и сяк, размышляя, каково же было участие самого Азиатика во всех этих событиях. Вероятно, он и вправду пошел войной против тех, кого обличал, но само наличие памфлетов в архиве Торгового дома Ост-Индской компании ясно говорило о поражении памфлетиста. Он был мертв давным-давно. Они разыскали его вместе с его памфлетами и разделались с тем и с другим. А может быть, это сделал сам Саморин — один из них, как предположил Ламприер. Их предводитель.
Внимательно разглядывая страницы, Ламприер заметил, что бумага не тронута плесенью, в отличие от прочих бумаг, хранящихся в архиве. Памфлет был напечатан в 1629-м или 1630 году и пролежал в кладовой больше ста шестидесяти лет. Правда, бумага пожелтела, но никаких повреждений больше не было. Ламприер поднялся и снял стопки книг с крышки своего дорожного сундука, а потом принялся рыться в его содержимом, пока не разыскал три предыдущих памфлета. Беглое сравнение немедленно разрешило загадку. Бумага четвертого памфлета была значительно лучше. Первые три были напечатаны на грубой шероховатой бумаге, а четвертый — на более тонкой, мелкозернистой. Кроме того, маленькие кладовые, должно быть, были более подходящим хранилищем для бумаг, чем огромный сырой склад архива. Ламприер в задумчивости перекладывал по столу четыре памфлета. Он чувствовал, что где-то на задворках его сознания бродит интересная мысль, но никак не мог ее уловить. Эта мысль прорывалась наружу, но Ламприер все не мог отвлечься от воспоминаний о Джульетте. Он ждал ее. Он видел, как удаляется ее лицо за окном кареты, чувствовал, как она ускользает из его рук в сумрачном подземном архиве. Он все еще слышал единственное слово — «Завтра!» — и торопил это «завтра», чтобы увидеть ее.
Яркий солнечный свет пробудил его. Он заснул прямо за столом. Утренние лучи падали на его голову, лежавшую на руках. Ламприер поднялся, надел очки, потом снял их, чтобы протереть, снова водрузил на нос и опять уселся за стол. В комнате было жарко, и он взмок от пота. Начался день ожидания.
Позже в газетах скажут, что одиннадцатое июля было самым жарким днем этого года. К полудню в комнате уже было невозможно дышать. Ламприер открыл окна, но не было ни малейшего движения воздуха. Улица превратилась в раскаленную топку. Солнце медленно ползло с востока на запад, отражаясь в стеклах дома напротив. Ламприер попытался отвлечься и стал перебирать книги, в которых больше уже не нуждался, так как словарь был завершен. Он начал было читать рассуждения Оппиана о рыбе, но мысль о прохладных океанах только усугубила пытку, и, отложив книгу, Ламприер растянулся на постели, думая, что он мог упустить в своем словаре. Насколько он мог вспомнить, все было на месте. Септимус приходил на прошлой неделе и унес последние страницы. Ламприера мучили сомнения. Несколько раз ему чудились легкие шаги на лестнице, и он вскакивал с постели, чтобы открыть дверь, но за дверью никого не было. Было только ожидание.
Возможно, она имела в виду что-то другое. Приходи за мной «завтра». Разыщи меня «завтра». Может быть, это было предупреждение и к ночи он уже будет лежать на постели недвижным и бездыханным, как лежал на своей постели Джордж. Но мысль о том, что она может прийти и не застать его дома, не позволяла ему выйти на улицу. Тень от его дома медленно удлинялась и накрывала дом на противоположной стороне Саутгемптон-стрит; улица была безмолвна, словно удушающий зной поглотил все звуки и шорохи. Время от времени Ламприер глубоко вздыхал, но легкие его наполнялись не воздухом, а жаром. Из угла на его мучения с тайным злорадством смотрело апельсиновое дерево.
К концу дня жара начала меняться. Она стала более тяжелой, удушливой, вездесущей. Когда зашло солнце, Ламприер поднялся с кровати и выглянул в окно, но воздух оставался по-прежнему вялым и неподвижным. Ламприер плеснул в лицо водой и снял очки. И тут раздался незнакомый стук в дверь: один-единственный негромкий удар. Ламприер глубоко вдохнул, взял себя в руки и пошел открывать.
— Ах, Джон…
Ламприер сделал шаг назад; плечи его поникли от разочарования, смешанного с облегчением. Это был Септимус. Казалось, он колебался, стоит ли входить в комнату. Обычно он барабанил в дверь весьма внушительно, а если у него была при себе трость, то он мог бы своим стуком разбудить и мертвого. Обычно он проходил в комнату сразу, не спрашивая позволения. Но Ламприер видел на лице его отсутствующее выражение — такое же, как в предыдущие два визита.
— Входи, — сказал он, и Септимус переступил через порог и застыл на середине комнаты. Повисло молчание.
— Что? — спросил Ламприер. Септимус повернулся.
— Ах, Джон, — произнес он, словно только что заметив его.
— Да?
— Да.
— Что? — У Ламприера и до того бывали подобные беседы с Септимусом. Обычно они раздражали его, но на сей раз Септимус казался искренне растерянным.
— Я думал о статьях. Если ты закончил последние, как я надеялся, то неплохо было бы собрать их.
— Да, — сказал Ламприер, — но я отдал тебе последние две недели назад. — Он с любопытством вглядывался в лицо Септимуса. — Где ты был? Где Лидия?
— Ох… — Септимус неопределенно махнул рукой. Ламприер снова пригляделся к своему другу. Он разрывался между желанием выяснить причину его растерянности и необходимостью выставить Септимуса прежде, чем придет Джульетта. Септимус оглядывался по сторонам, словно в поисках чего-то, что едва ли могло бы здесь найтись.
— Ах, Джон… — повторил он.
Взгляд Септимуса остановился на розовом пальто, переброшенном через спинку стула. Это вроде бы помогло ему вернуться к обычному, шумному и суетливому состоянию, и он принялся укорять Ламприера за то, что он привел пальто в такой плачевный вид. Рваный карман сейчас особенно бросался в глаза.
— Я ходил к портному, что живет наверху… — начал было Ламприер, застигнутый, можно сказать, врасплох. Он хотел рассказать о необычно узкой сфере деятельности портного, но тут Септимус, по-видимому, снова обрел бодрость духа.
— Не вздумай больше ходить к этому мерзавцу! — взорвался он. — Он мне однажды зашил рубаху. Потрясающая работа! Однорукий пьяница, и тот сделал бы лучше… — Он продолжал крыть портного на чем свет стоит, пока Ламприер наконец не расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
Ламприер вертел страницы памфлета и так и сяк, размышляя, каково же было участие самого Азиатика во всех этих событиях. Вероятно, он и вправду пошел войной против тех, кого обличал, но само наличие памфлетов в архиве Торгового дома Ост-Индской компании ясно говорило о поражении памфлетиста. Он был мертв давным-давно. Они разыскали его вместе с его памфлетами и разделались с тем и с другим. А может быть, это сделал сам Саморин — один из них, как предположил Ламприер. Их предводитель.
Внимательно разглядывая страницы, Ламприер заметил, что бумага не тронута плесенью, в отличие от прочих бумаг, хранящихся в архиве. Памфлет был напечатан в 1629-м или 1630 году и пролежал в кладовой больше ста шестидесяти лет. Правда, бумага пожелтела, но никаких повреждений больше не было. Ламприер поднялся и снял стопки книг с крышки своего дорожного сундука, а потом принялся рыться в его содержимом, пока не разыскал три предыдущих памфлета. Беглое сравнение немедленно разрешило загадку. Бумага четвертого памфлета была значительно лучше. Первые три были напечатаны на грубой шероховатой бумаге, а четвертый — на более тонкой, мелкозернистой. Кроме того, маленькие кладовые, должно быть, были более подходящим хранилищем для бумаг, чем огромный сырой склад архива. Ламприер в задумчивости перекладывал по столу четыре памфлета. Он чувствовал, что где-то на задворках его сознания бродит интересная мысль, но никак не мог ее уловить. Эта мысль прорывалась наружу, но Ламприер все не мог отвлечься от воспоминаний о Джульетте. Он ждал ее. Он видел, как удаляется ее лицо за окном кареты, чувствовал, как она ускользает из его рук в сумрачном подземном архиве. Он все еще слышал единственное слово — «Завтра!» — и торопил это «завтра», чтобы увидеть ее.
Яркий солнечный свет пробудил его. Он заснул прямо за столом. Утренние лучи падали на его голову, лежавшую на руках. Ламприер поднялся, надел очки, потом снял их, чтобы протереть, снова водрузил на нос и опять уселся за стол. В комнате было жарко, и он взмок от пота. Начался день ожидания.
Позже в газетах скажут, что одиннадцатое июля было самым жарким днем этого года. К полудню в комнате уже было невозможно дышать. Ламприер открыл окна, но не было ни малейшего движения воздуха. Улица превратилась в раскаленную топку. Солнце медленно ползло с востока на запад, отражаясь в стеклах дома напротив. Ламприер попытался отвлечься и стал перебирать книги, в которых больше уже не нуждался, так как словарь был завершен. Он начал было читать рассуждения Оппиана о рыбе, но мысль о прохладных океанах только усугубила пытку, и, отложив книгу, Ламприер растянулся на постели, думая, что он мог упустить в своем словаре. Насколько он мог вспомнить, все было на месте. Септимус приходил на прошлой неделе и унес последние страницы. Ламприера мучили сомнения. Несколько раз ему чудились легкие шаги на лестнице, и он вскакивал с постели, чтобы открыть дверь, но за дверью никого не было. Было только ожидание.
Возможно, она имела в виду что-то другое. Приходи за мной «завтра». Разыщи меня «завтра». Может быть, это было предупреждение и к ночи он уже будет лежать на постели недвижным и бездыханным, как лежал на своей постели Джордж. Но мысль о том, что она может прийти и не застать его дома, не позволяла ему выйти на улицу. Тень от его дома медленно удлинялась и накрывала дом на противоположной стороне Саутгемптон-стрит; улица была безмолвна, словно удушающий зной поглотил все звуки и шорохи. Время от времени Ламприер глубоко вздыхал, но легкие его наполнялись не воздухом, а жаром. Из угла на его мучения с тайным злорадством смотрело апельсиновое дерево.
К концу дня жара начала меняться. Она стала более тяжелой, удушливой, вездесущей. Когда зашло солнце, Ламприер поднялся с кровати и выглянул в окно, но воздух оставался по-прежнему вялым и неподвижным. Ламприер плеснул в лицо водой и снял очки. И тут раздался незнакомый стук в дверь: один-единственный негромкий удар. Ламприер глубоко вдохнул, взял себя в руки и пошел открывать.
— Ах, Джон…
Ламприер сделал шаг назад; плечи его поникли от разочарования, смешанного с облегчением. Это был Септимус. Казалось, он колебался, стоит ли входить в комнату. Обычно он барабанил в дверь весьма внушительно, а если у него была при себе трость, то он мог бы своим стуком разбудить и мертвого. Обычно он проходил в комнату сразу, не спрашивая позволения. Но Ламприер видел на лице его отсутствующее выражение — такое же, как в предыдущие два визита.
— Входи, — сказал он, и Септимус переступил через порог и застыл на середине комнаты. Повисло молчание.
— Что? — спросил Ламприер. Септимус повернулся.
— Ах, Джон, — произнес он, словно только что заметив его.
— Да?
— Да.
— Что? — У Ламприера и до того бывали подобные беседы с Септимусом. Обычно они раздражали его, но на сей раз Септимус казался искренне растерянным.
— Я думал о статьях. Если ты закончил последние, как я надеялся, то неплохо было бы собрать их.
— Да, — сказал Ламприер, — но я отдал тебе последние две недели назад. — Он с любопытством вглядывался в лицо Септимуса. — Где ты был? Где Лидия?
— Ох… — Септимус неопределенно махнул рукой. Ламприер снова пригляделся к своему другу. Он разрывался между желанием выяснить причину его растерянности и необходимостью выставить Септимуса прежде, чем придет Джульетта. Септимус оглядывался по сторонам, словно в поисках чего-то, что едва ли могло бы здесь найтись.
— Ах, Джон… — повторил он.
Взгляд Септимуса остановился на розовом пальто, переброшенном через спинку стула. Это вроде бы помогло ему вернуться к обычному, шумному и суетливому состоянию, и он принялся укорять Ламприера за то, что он привел пальто в такой плачевный вид. Рваный карман сейчас особенно бросался в глаза.
— Я ходил к портному, что живет наверху… — начал было Ламприер, застигнутый, можно сказать, врасплох. Он хотел рассказать о необычно узкой сфере деятельности портного, но тут Септимус, по-видимому, снова обрел бодрость духа.
— Не вздумай больше ходить к этому мерзавцу! — взорвался он. — Он мне однажды зашил рубаху. Потрясающая работа! Однорукий пьяница, и тот сделал бы лучше… — Он продолжал крыть портного на чем свет стоит, пока Ламприер наконец не расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249