Любой мужчина, достойный носить это имя, готов на любые безумства, лишь бы не упустить свой шанс сунуть рыло в ее кормушку. Он присовокупляет несколько строк из Анакреонта, и ее новообретенная красота слегка окрашивается в мальчишеские тона. Довольно мило, но лучше не продолжать. Спиной Ламприер чувствует, что Поросячий клуб в значительной мере утратил дар речи. Царивший вокруг гам превратился в неразборчивое ворчание и сопение. Оглянувшись, он видит, что несколько человек опустились на четвереньки и роются среди пустых бутылок, недоеденных хрящей и разбитых стаканов, которые устилают пол. Боксер и Уорбуртон-Бурлей подошли к кульминации своего действа: последний, стоя на плечах у первого и скрючив пальцы, изображает каких-то животных — кролика, мышь-полевку, большую змею, аллигатора (что, что означает эта иконография?), они отбрасывают огромные чудовищные тени на стену, пока Боксер приближается со своей ношей в ритме джиги, топ, топ.
Ламприер добавляет пару ямочек на щеки Карги и снова оглядывается. Превращения за его спиной продолжаются. Большинство участников пиршества, если не все, проявляют те или иные признаки свиных метаморфоз: носы расширяются и сплющиваются, животы выпирают вперед, бока округляются. Хрюканье и сопенье несутся изо всех углов, и вот уже несколько членов Клуба начинают жевать скатерть. Но он вовсе не желал этого, он даже не упоминал о свиньях… или это совпадение? В комнате решительно стало жарче. В довершение всего Карга принимает прежний облик, грязный и морщинистый, и в желудке он чувствует какие-то легкие перетекания, нежелательные воспоминания, другие превращения, другие места, он сдерживал их сегодня весь вечер, ведь это всего лишь игра, не правда ли?
Разумеется, игра. Боксер срывает голову Архонта-басилея с плеч и скармливает хрюкающему позади него стаду, а тем временем Уорбуртон-Бурлей стаскивает с себя парик, из-под которого выпархивают семь белоснежных голубей, поднимаются в пронизанный ароматами жареной свинины воздух и просачиваются в поисках убежища через потолок на верхний этаж. Где-то гогочет гусь. Септимус улыбается ему издалека, выставив большой палец вверх. Раунд закончен.
Граф трогает Ламприера за плечо:
— Неплохо. Помочь вам встать?
Ламприер, накренившись, поднимается с колен. Граф отнюдь не имеет в своем облике ничего свиноподобного, немного осоловел, может быть, но эта осоловелость совсем иного рода по сравнению с тем состоянием, в котором он был. Колени Ламприера ноют. До его ушей долетают обрывки разговоров о представлении Боксера и Уорбуртон-Бурлея. Единодушное мнение свелось к следующему: остроумно, прекрасно исполнено, но не слишком понятно и довольно претенциозно. Изготовленная из папье-маше голова Архонта-басилея признана достойным театральным реквизитом, хотя это и пахнет профессиональным театром. Несколько скупых поздравлений перепало и на его долю, но совсем не от свиней, и Карга снова стала такой же тощей старухой, как и раньше. Ламприер огорошен, неужели ему все приснилось? Нет, ему не…
— Нет, вам не… — объясняет ему Септимус: Карга и Архонт-басилей, несмотря на все прельщения, решили не связывать себя брачными узами, хотя его стихотворные увещания произвели благоприятное впечатление на тех, кто их слышал. Архонт-басилей сидит с тем же бессмысленным видом, но не стоит расстраиваться, это в порядке вещей. Все идет как положено.
Ламприер цепляется за эту мысль и за Септимуса. Его одолевают непроизвольные позывы к коленопреклонению, шум голосов усиливается. Комната начинает расплываться перед глазами. Вероятно, это из-за дыма, который слоями и облачками медленно перетекает в воздухе, затуманивая взор.
— Соберитесь, Джон. Ну, возьмите себя в руки, — отвлекает его Септимус от нежелательных мыслей.
— Может быть, он слишком много выпил? — спрашивает заботливый граф.
— Давайте, Джон. Нас ждет победа, вставайте! Пошли!
Он старается не обращать внимания на свинцовый ихор, растекающийся по его жилам.
— Щас мы их, — выпаливает кто-то его ртом.
— Вот это боец! Просто подыгрывайте мне.
Поросячий клуб уже переварил предыдущее зрелище и готовится к следующему. Любовницы воссоединились со своими спутниками после долгой разлуки, вновь приподнимаются брови, трепещут веера, сверкают многообещающие обворожительные улыбки. Предвкушение, царящее в комнате, становится почти осязаемым. Септимус прохаживается по сцене, время от времени бегом пускаясь на зрителей, а те, включаясь в игру, отшатываются назад — «У-ух!». Ламприер пребывает в замешательстве. Но вот Септимус приставляет руки себе к ушам и картинно шевелит растопыренными пальцами… что-то вроде щупалец… какое-то чудовище неизвестного происхождения! Ламприеру этого достаточно. Он начинает расхаживать с геройским видом (любое чудовище предполагает героя, и наоборот), потыкивая в Септимуса воображаемым копьем, а тот в ответ еще настойчивей шевелит пальцами. В этот момент копьеносца осеняет. Ну конечно! Пальцы — это змеи, а сверкающие глаза Септимуса — не что иное, как смертоносный взгляд Медузы Горгоны. Поросячий клуб тоже ухватил суть сценки и теперь подбадривает героя в перерывах между глотками из бутылок. Ламприер надеется, что Медуза-Септимус будет следовать версии Овидия. Так и есть. Осторожности ради пользуясь несуществующим щитом как зеркалом, он бьет и парирует, пока наконец не сражает чудовище — р-раз! и вот уже Септимус бьется в красочной предсмертной агонии.
Затем, однако, в действии начинается какая-то путаница. Септимус ни с того ни с сего принимается падать в обморок и заламывать руки, изображая персонаж, которого Персей-Ламприер опознать не может. Чтобы собраться с мыслями, он решает пуститься в Обратный Путь Героя и принимается наугад расхаживать по сцене, стараясь не обращать внимания на выкрики Поросячьего клуба: «Левее, левее! Нет, теперь вправо! Прямо!» Андромеда! Ну конечно! Но он уже потерял много времени. Скорее! Нужно успеть убить дракона и освободить девушку. Однако девушка почему-то не хочет, чтобы ее освобождали, и возникают новые трудности… разве только Септимус-Андромеда опирается на прославленный (хотя утерянный) иолийский фрагмент, в котором история Персея (по дошедшим отзывам) перевернута с ног на голову? Нет, едва ли. Но все равно действие должно продолжаться. Ламприер решается на смелый пропуск. Перескочив через историю с Финеем (в любом случае, она слишком сложная) и на лету расправившись с Атлантом, он прибывает прямиком на Ларисские игры. Септимус теперь волнообразно извивается — вероятно, изображает ларисскую толпу, думает его партнер. Подобрав с земли невидимый метательный диск, Ламприер изгибается с драматичным напряжением и машет рукой сначала высоко, а затем пониже, готовясь запустить диск в назначенный ему судьбой полет, конечной целью которого станет хрупкий череп Акрисия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
Ламприер добавляет пару ямочек на щеки Карги и снова оглядывается. Превращения за его спиной продолжаются. Большинство участников пиршества, если не все, проявляют те или иные признаки свиных метаморфоз: носы расширяются и сплющиваются, животы выпирают вперед, бока округляются. Хрюканье и сопенье несутся изо всех углов, и вот уже несколько членов Клуба начинают жевать скатерть. Но он вовсе не желал этого, он даже не упоминал о свиньях… или это совпадение? В комнате решительно стало жарче. В довершение всего Карга принимает прежний облик, грязный и морщинистый, и в желудке он чувствует какие-то легкие перетекания, нежелательные воспоминания, другие превращения, другие места, он сдерживал их сегодня весь вечер, ведь это всего лишь игра, не правда ли?
Разумеется, игра. Боксер срывает голову Архонта-басилея с плеч и скармливает хрюкающему позади него стаду, а тем временем Уорбуртон-Бурлей стаскивает с себя парик, из-под которого выпархивают семь белоснежных голубей, поднимаются в пронизанный ароматами жареной свинины воздух и просачиваются в поисках убежища через потолок на верхний этаж. Где-то гогочет гусь. Септимус улыбается ему издалека, выставив большой палец вверх. Раунд закончен.
Граф трогает Ламприера за плечо:
— Неплохо. Помочь вам встать?
Ламприер, накренившись, поднимается с колен. Граф отнюдь не имеет в своем облике ничего свиноподобного, немного осоловел, может быть, но эта осоловелость совсем иного рода по сравнению с тем состоянием, в котором он был. Колени Ламприера ноют. До его ушей долетают обрывки разговоров о представлении Боксера и Уорбуртон-Бурлея. Единодушное мнение свелось к следующему: остроумно, прекрасно исполнено, но не слишком понятно и довольно претенциозно. Изготовленная из папье-маше голова Архонта-басилея признана достойным театральным реквизитом, хотя это и пахнет профессиональным театром. Несколько скупых поздравлений перепало и на его долю, но совсем не от свиней, и Карга снова стала такой же тощей старухой, как и раньше. Ламприер огорошен, неужели ему все приснилось? Нет, ему не…
— Нет, вам не… — объясняет ему Септимус: Карга и Архонт-басилей, несмотря на все прельщения, решили не связывать себя брачными узами, хотя его стихотворные увещания произвели благоприятное впечатление на тех, кто их слышал. Архонт-басилей сидит с тем же бессмысленным видом, но не стоит расстраиваться, это в порядке вещей. Все идет как положено.
Ламприер цепляется за эту мысль и за Септимуса. Его одолевают непроизвольные позывы к коленопреклонению, шум голосов усиливается. Комната начинает расплываться перед глазами. Вероятно, это из-за дыма, который слоями и облачками медленно перетекает в воздухе, затуманивая взор.
— Соберитесь, Джон. Ну, возьмите себя в руки, — отвлекает его Септимус от нежелательных мыслей.
— Может быть, он слишком много выпил? — спрашивает заботливый граф.
— Давайте, Джон. Нас ждет победа, вставайте! Пошли!
Он старается не обращать внимания на свинцовый ихор, растекающийся по его жилам.
— Щас мы их, — выпаливает кто-то его ртом.
— Вот это боец! Просто подыгрывайте мне.
Поросячий клуб уже переварил предыдущее зрелище и готовится к следующему. Любовницы воссоединились со своими спутниками после долгой разлуки, вновь приподнимаются брови, трепещут веера, сверкают многообещающие обворожительные улыбки. Предвкушение, царящее в комнате, становится почти осязаемым. Септимус прохаживается по сцене, время от времени бегом пускаясь на зрителей, а те, включаясь в игру, отшатываются назад — «У-ух!». Ламприер пребывает в замешательстве. Но вот Септимус приставляет руки себе к ушам и картинно шевелит растопыренными пальцами… что-то вроде щупалец… какое-то чудовище неизвестного происхождения! Ламприеру этого достаточно. Он начинает расхаживать с геройским видом (любое чудовище предполагает героя, и наоборот), потыкивая в Септимуса воображаемым копьем, а тот в ответ еще настойчивей шевелит пальцами. В этот момент копьеносца осеняет. Ну конечно! Пальцы — это змеи, а сверкающие глаза Септимуса — не что иное, как смертоносный взгляд Медузы Горгоны. Поросячий клуб тоже ухватил суть сценки и теперь подбадривает героя в перерывах между глотками из бутылок. Ламприер надеется, что Медуза-Септимус будет следовать версии Овидия. Так и есть. Осторожности ради пользуясь несуществующим щитом как зеркалом, он бьет и парирует, пока наконец не сражает чудовище — р-раз! и вот уже Септимус бьется в красочной предсмертной агонии.
Затем, однако, в действии начинается какая-то путаница. Септимус ни с того ни с сего принимается падать в обморок и заламывать руки, изображая персонаж, которого Персей-Ламприер опознать не может. Чтобы собраться с мыслями, он решает пуститься в Обратный Путь Героя и принимается наугад расхаживать по сцене, стараясь не обращать внимания на выкрики Поросячьего клуба: «Левее, левее! Нет, теперь вправо! Прямо!» Андромеда! Ну конечно! Но он уже потерял много времени. Скорее! Нужно успеть убить дракона и освободить девушку. Однако девушка почему-то не хочет, чтобы ее освобождали, и возникают новые трудности… разве только Септимус-Андромеда опирается на прославленный (хотя утерянный) иолийский фрагмент, в котором история Персея (по дошедшим отзывам) перевернута с ног на голову? Нет, едва ли. Но все равно действие должно продолжаться. Ламприер решается на смелый пропуск. Перескочив через историю с Финеем (в любом случае, она слишком сложная) и на лету расправившись с Атлантом, он прибывает прямиком на Ларисские игры. Септимус теперь волнообразно извивается — вероятно, изображает ларисскую толпу, думает его партнер. Подобрав с земли невидимый метательный диск, Ламприер изгибается с драматичным напряжением и машет рукой сначала высоко, а затем пониже, готовясь запустить диск в назначенный ему судьбой полет, конечной целью которого станет хрупкий череп Акрисия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249