Не умеешь рисовать, - си-
ди, пиво пей! Кто вот это, ну кто, кто? Разве я?! Да еще в галстуке!
Тьфу!
- Это вы, - улыбнулся художник. - Конечно, вы. Только я позволил себе
представить, каким бы вы могли быть! Ведь как художник я имею право на
вымысел?
Бурчихин задумался, уставившись на бумагу.
- Как художник имеешь. А из кармана что торчит?
- Да это же платочек!
- Скажешь тоже, платочек! - Витя высморкался. - А глаза зачем такие
вымыслил? Причесал волосы, главное. Вот подбородок у тебя хорошо полу-
чился, узнаю. - Бурчихин, вздохнув, положил тяжелую руку тощему на пле-
чо. - Слушай, друг, а может, ты прав? Я тебе ничего плохого не сделал.
Зачем бы тебе это выдумывать? Верно? А меня побрить, вымыть, переодеть -
буду как на картинке! Запросто!
Бурчихин посмотрел в свои ясные фиолетовые глаза, попробовал улыб-
нуться нарисованной улыбкой и почувствовал боль в скуле от потревоженной
царапины.
- Будешь?
Витя протянул разломанную пополам пачку "Беломора".
Художник взял папиросу. Закурили.
- А это что? - спросил Бурчихин, осторожно дотронувшись до нарисован-
ной черточки на щеке, и присел к столу.
- Шрам, - объяснил художник, - сейчас там у вас царапина. Она зажи-
вет, а след останется.
- Останется, говоришь? Жалко. Хорошая щека могла быть. А значок к че-
му?
Художник наклонился к бумаге.
- Тут написано "Технологический институт".
- Думаешь, институт кончу? - тихо спросил Бурчихин.
Художник пожал плечами:
- Вы же видите! Поступите и закончите.
- А в семейном плане что ожидается? - Витя нервно отбросил папиросу.
Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький женс-
кий силуэт. Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом
детскую фигурку.
- Девочка? - фальцетом спросил Бурчихин.
- Мальчик.
- А кто женщина? Судя по платью, Люся?! У кого же еще зеленое платье?
- Галя, - поправил художник.
- Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит,
кокетничает! Ну, женщины, скажи, да? - Витя засмеялся, не чувствуя боль
от царапины. А ты хороший мужик! - Он хлопнул художника по узкой спине.
- Пива хочешь?
Художник сглотнул слюну и прошептал:
- Очень! Очень хочу пива!
Бурчихин подозвал официанта.
- Пару жигулевского! Нет, четыре!..
Витя разлил пиво, и они молча начали пить. Вынырнув на середине вто-
рого стакана, художник, задыхаясь, спросил:
- Как вас зовут?
- Бурчихин я!
- Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.
- Понимаю, - сказал Витя, - это сейчас лечат.
- Вот, вот, - обрадовался художник. - Мне море рисовать надо. У меня
с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот
цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море!
Представляете, Бурчихин, - море! Живое море! Волны, утесы и пена!
Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.
- Не переживай, - сказал Бурчихин. - Ну?! Все будет хорошо! Сидеть
тебе в трусах у моря с ультрамарином! У тебя же все впереди!
- Правда?! - Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные. - Вы
думаете, я там буду?!
- О чем разговор? - ответил Витя. - Будешь у моря, о легких забудешь,
станешь большим художником, купишь дом, яхту!
- Скажете тоже - яхту! - Художник задумчиво покачал головой. - Разве
что лодку, а?
- Конечно! А еще лучше - и мальчик, и девочка! Здесь на балконе у те-
бя запросто девчушка поместится! - Бурчихин обнял художника за плечи, на
что ушло полруки от локтя до ладони. - Слушай, друг, продай полотно!
Художника передернуло.
- Как вы можете?! Вам никогда не продам! Хотите - подарю?!
- Спасибо тебе, - сказал Витя. - Спасибо, друг! Только сними с шеи
галстук: не могу на себе его видеть - дышать тяжело!
Художник чиркнул по бумаге, и галстук превратился в тень пиджака.
Бурчихин осторожно взял лист и, держа его перед собой, пошел между сто-
ликами, улыбаясь нарисованной улыбкой, шагая все тверже и уверенней. Ху-
дожник допил пиво, достал чистый лист и положил на мокрый столик. Улыб-
нувшись, нежно погладил боковой карман, где лежал нераспечатанный тюбик
с ультрамарином. Потом поднял глаза на сопливого паренька за соседним
столом. На руке у него было вытатуировано: "Нет счастья в жизни". Худож-
ник нарисовал фиолетовое море. Алый кораблик. Зеленого бравого капитана
на палубе...
Именинница
- Еще больше внимания каждому! - сказал директор. - Поэтому проведем
День именинника. Попрошу вас, Галочка, выписать лиц, которым в этом году
исполняется сорок лет, пятьдесят, шестьдесят и так далее до конца. В
пятницу всех разом и отметим. А чтоб этот день врезался в память людям,
- сорокалетним дадим по десятке, пятидесятилетним по двадцатке и так да-
лее до конца.
Через час список был готов. Директор пробежал его глазами и вздрог-
нул:
- Что такое?! Почему Ефимовой М. И. исполняется сто сорок лет?! Вы
думаете, что пишете?!
Секретарша обиделась:
- А сколько ей может быть лет, если она 1836-го года рождения?
- Ерунда какая-то. - Директор набрал номер. - Петров?! Опять непоря-
док! Почему Ефимовой М. И. сто сорок лет? Она что, памятником у нас ра-
ботает?! В паспорте так написано?.. Сам видел?! М-да. Вот заработалась
женщина.
Директор бросил трубку и закурил. "Какой-то идиотизм! Если за сорок
лет даем десять рублей, за сто сорок... сто десять рублей, вынь да по-
ложь, так?! Хитрющая баба эта Ефимова М. И.! Черт с ней! Пусть все будет
красиво. Заодно остальным стимул будет. За такие деньги любой до ста со-
рока дотянет!"
На следующий день в вестибюле появился плакат: "Поздравляем именинни-
ков!" Ниже тремя столбиками шли фамилии, возраст и соответствующие воз-
расту суммы. Против фамилии Ефимовой М. И. стояло: "140 лет - 110 руб-
лей".
Люди толпились у плаката, сверяли свои фамилии с написанными, как с
лотерейной таблицей, вздыхали и шли поздравлять счастливчиков. К Марье
Ивановне Ефимовой подходили неуверенно. Долго разглядывали ее. Пожимали
плечами и поздравляли.
Сначала Марья Ивановна, смеясь, говорила: "Перестаньте! Это же шутка!
Мне в паспорте по ошибке написали 1836-й год рождения, а на самом деле
1936-й! Это опечатка, понимаете?!"
Сослуживцы кивали головой, пожимали ей руку и говорили: "Ну, ничего,
ничего, не расстраивайся! Выглядишь прекрасно! Больше восьмидесяти тебе
никто не даст, честное слово!" От таких комплиментов Марье Ивановне ста-
ло плохо.
Дома она выпила валерьянки, легла на диван, и тут начал звонить теле-
фон. Звонили друзья, родственники и совсем незнакомые люди, которые от
души поздравляли Марью Ивановну с замечательной годовщиной.
Потом принесли еще три телеграммы, два букета и один венок. А в де-
сять вечера звонкий детский голос в телефонной трубке произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119