Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пых-
тело, потом, дико матерясь, вывалился обуглившийся сосед Черемыкин. Его
карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.
- Это сорок шестая квартира? - спросил он, сплевывая сажу.
- Сорок девятая, - ответил Голицин, удерживая Жоржика, который отча-
янно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.
- Значит, ошибся, - сказал Черемыкин, направляясь к дверям. - А где
ваш кирпич? - как бы невзначай спросил он.
- Спрятал на черный день, - изрек Петр Сергеевич.
- Ага, - кивнул Черемыкин, - тогда "до свидания".
И по дому пошли разговоры.
"Одно из двух: или Голицин идиот, или мы! Может, правда, пора кирпи-
чом запасаться? Кругом инфляция. А кирпич всегда кирпич. Его и на хлеб
обменять можно будет. Твердая валюта. Говорят, за доллар дают одиннад-
цать кирпичей".
Жильцы начали запасаться на черный день кирпичом.
А Петру Сергеевичу безумно хотелось усесться с Жоржиком у пылающего
камина, облицованного по всем правилам.
И вот, явился, наконец, облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник
кладбища. Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни,
понимая, что по сравнению с мертвыми, дела не так плохи.
- Папаша, склеп задумали на века или на каждый день, подешевле? - ве-
село спросил гробовщик.
- Мне бы каминчик облицевать, для красоты восприятия!
- Домашний крематорий! - хохотнул мастер. - Сделаем! И не таких хоро-
нили! Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три
сотни - по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!
Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде.
Единственное, что смущало, - приблизившись, можно было разобрать на мра-
море, хоть и выскобленное, "Голицин. 1836-19...".
- Ну как вам надгробие? - спросил мастер, любуясь работой.
- Симпатично. Но вот надпись... Все-таки это камин, - неуверенно ска-
зал Петр Сергеевич. - Хотя фамилия моя тоже Голицин.
- Надо же, как удачно совпало! - обрадовался гробощик. - А может, вы
из князей Голициных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произо-
шел. Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь
телефон, надумаете умирать, - я к вашим услугам! Плита на могилку, счи-
тайте, у вас уже есть! Так что спите спокойно.
И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком
от соседей пронес семь полешек. Поужинав, сел на стул, раскурил трубоч-
ку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь,
прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами. Голицин заво-
роженно уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он, синим пламенем
горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у ка-
мина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось,
не иначе, Жорж почувствовал себя догом.
Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и на-
чал читать. Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски!
Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия,
где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое за-
был. Вот и вышло, что человеку для счастья нужен камин.
Голицину удалось кайфануть минут двадцать. Дым, заблудившись в разва-
линах дымоходов, вылез на лестницу и начал клубами спускаться вниз.
Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы.
"Горим, горим, горим!" Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицина и
забарабанили в дверь.
Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, вежливо спросил:
"Хау ду ю ду?". В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где
безмятежно трещали дровишки в камине.
Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушли-
во гарью, и все успокоились.
- Понятно! - радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. - Под-
жигаем памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет стро-
гого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? За-
мечательно! Осквернение могил без соответствующего разрешения гориспол-
кома! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в
тюрьме! Понимаю. Ну что ж, мы вам поможем!
- Да что я такого противозаконного сделал, - шептал Петр Сергеевич,
ощупывая голову. - Хотел посидеть сам с собой у камина! Неужели нельзя?
- Значит, так, - улыбнулся Тутышкин. - Стену заделать, чтобы камином
тут и не пахло. Плиту в течение суток вернуть покойнику! И скажите спа-
сибо, что не сдали в милицию, как положено!
Пришлось Петру Сергеевичу звонить гробовщику-облицовщику. Тот долго
смеялся, но все-таки согласился увезти плиту на ее законное место.
Голицин поехал вместе с плитой, которая стала ему дорога, как память
о любимом камине.
Могила Голицина давно никем не посещалась, заросла, валялись доски,
банки, мусор. Печальное зрелище.
Голицин навел на могилке порядок, привел в божий вид. Убрал мусор,
песочку подсыпал, оградкой обнес, серебрянкой покрасил. Сделал скамееч-
ку. Посадил цветы. Славное местечко получилось. На кладбище тишина, воз-
дух чистый, живых людей нет!
Петр Сергеевич приходил на могилку, садился на скамеечку и чувство-
вал, что вокруг все свои. Спасибо князю Голицину! Оставил в наследство
кусочек земли два метра на полтора. Голицин чувствовал себя здесь как
дома. И Жоржик, обходя владения, держался так гордо, будто голубая кня-
жеская кровь текла если не в нем, то где-то рядом.
Невозможный человек
Поселился в доме сосед по имени Иван Петрович. С виду как все, а ока-
залось, невозможный человек. Ходит и зудит: "Так жить невозможно!" А сам
при этом живет. И приговаривает: "Так жить невозможно!" Ему говорят:
"Что ж вы себя мучаете, взяли бы да и умерли, как честный человек! А вы
только других подначиваете!"
Допустим, так жить невозможно, но зачем вслух говорить, настроение
портить? А Иван Петрович ходит и свое гнет: "Так жить невозможно!"
Ну и уговорил. Настасья Васильевна, старушка неполных восьмидесяти
лет, послушалась его, на сквозняке что-то съела, упала и умерла. Может и
не из-за Ивана Петровича, но в результате.
Михаил Романович, инженер пятидесяти лет под программу "Время" из ок-
на выпал, заслушавшись. А Иван Петрович ходит и бубнит: "Что я вам гово-
рил! Так жить невозможно!"
Судакова задумалась над его словами и восьмого марта с цветами и мы-
лом под машину ушла целиком.
Супроев с неизвестной болезнью слег. Его от всего подряд лечат, а он
на своем стоит, умирает.
Иван Петрович даже помолодел, сукин сын! Ходит, ручки потирает:
- А я что вам говорил! Так жить невозможно!
И вправду стало жить невозможно, когда вокруг косяком умирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
тело, потом, дико матерясь, вывалился обуглившийся сосед Черемыкин. Его
карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.
- Это сорок шестая квартира? - спросил он, сплевывая сажу.
- Сорок девятая, - ответил Голицин, удерживая Жоржика, который отча-
янно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.
- Значит, ошибся, - сказал Черемыкин, направляясь к дверям. - А где
ваш кирпич? - как бы невзначай спросил он.
- Спрятал на черный день, - изрек Петр Сергеевич.
- Ага, - кивнул Черемыкин, - тогда "до свидания".
И по дому пошли разговоры.
"Одно из двух: или Голицин идиот, или мы! Может, правда, пора кирпи-
чом запасаться? Кругом инфляция. А кирпич всегда кирпич. Его и на хлеб
обменять можно будет. Твердая валюта. Говорят, за доллар дают одиннад-
цать кирпичей".
Жильцы начали запасаться на черный день кирпичом.
А Петру Сергеевичу безумно хотелось усесться с Жоржиком у пылающего
камина, облицованного по всем правилам.
И вот, явился, наконец, облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник
кладбища. Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни,
понимая, что по сравнению с мертвыми, дела не так плохи.
- Папаша, склеп задумали на века или на каждый день, подешевле? - ве-
село спросил гробовщик.
- Мне бы каминчик облицевать, для красоты восприятия!
- Домашний крематорий! - хохотнул мастер. - Сделаем! И не таких хоро-
нили! Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три
сотни - по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!
Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде.
Единственное, что смущало, - приблизившись, можно было разобрать на мра-
море, хоть и выскобленное, "Голицин. 1836-19...".
- Ну как вам надгробие? - спросил мастер, любуясь работой.
- Симпатично. Но вот надпись... Все-таки это камин, - неуверенно ска-
зал Петр Сергеевич. - Хотя фамилия моя тоже Голицин.
- Надо же, как удачно совпало! - обрадовался гробощик. - А может, вы
из князей Голициных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произо-
шел. Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь
телефон, надумаете умирать, - я к вашим услугам! Плита на могилку, счи-
тайте, у вас уже есть! Так что спите спокойно.
И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком
от соседей пронес семь полешек. Поужинав, сел на стул, раскурил трубоч-
ку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь,
прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами. Голицин заво-
роженно уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он, синим пламенем
горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у ка-
мина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось,
не иначе, Жорж почувствовал себя догом.
Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и на-
чал читать. Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски!
Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия,
где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое за-
был. Вот и вышло, что человеку для счастья нужен камин.
Голицину удалось кайфануть минут двадцать. Дым, заблудившись в разва-
линах дымоходов, вылез на лестницу и начал клубами спускаться вниз.
Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы.
"Горим, горим, горим!" Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицина и
забарабанили в дверь.
Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, вежливо спросил:
"Хау ду ю ду?". В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где
безмятежно трещали дровишки в камине.
Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушли-
во гарью, и все успокоились.
- Понятно! - радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. - Под-
жигаем памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет стро-
гого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? За-
мечательно! Осквернение могил без соответствующего разрешения гориспол-
кома! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в
тюрьме! Понимаю. Ну что ж, мы вам поможем!
- Да что я такого противозаконного сделал, - шептал Петр Сергеевич,
ощупывая голову. - Хотел посидеть сам с собой у камина! Неужели нельзя?
- Значит, так, - улыбнулся Тутышкин. - Стену заделать, чтобы камином
тут и не пахло. Плиту в течение суток вернуть покойнику! И скажите спа-
сибо, что не сдали в милицию, как положено!
Пришлось Петру Сергеевичу звонить гробовщику-облицовщику. Тот долго
смеялся, но все-таки согласился увезти плиту на ее законное место.
Голицин поехал вместе с плитой, которая стала ему дорога, как память
о любимом камине.
Могила Голицина давно никем не посещалась, заросла, валялись доски,
банки, мусор. Печальное зрелище.
Голицин навел на могилке порядок, привел в божий вид. Убрал мусор,
песочку подсыпал, оградкой обнес, серебрянкой покрасил. Сделал скамееч-
ку. Посадил цветы. Славное местечко получилось. На кладбище тишина, воз-
дух чистый, живых людей нет!
Петр Сергеевич приходил на могилку, садился на скамеечку и чувство-
вал, что вокруг все свои. Спасибо князю Голицину! Оставил в наследство
кусочек земли два метра на полтора. Голицин чувствовал себя здесь как
дома. И Жоржик, обходя владения, держался так гордо, будто голубая кня-
жеская кровь текла если не в нем, то где-то рядом.
Невозможный человек
Поселился в доме сосед по имени Иван Петрович. С виду как все, а ока-
залось, невозможный человек. Ходит и зудит: "Так жить невозможно!" А сам
при этом живет. И приговаривает: "Так жить невозможно!" Ему говорят:
"Что ж вы себя мучаете, взяли бы да и умерли, как честный человек! А вы
только других подначиваете!"
Допустим, так жить невозможно, но зачем вслух говорить, настроение
портить? А Иван Петрович ходит и свое гнет: "Так жить невозможно!"
Ну и уговорил. Настасья Васильевна, старушка неполных восьмидесяти
лет, послушалась его, на сквозняке что-то съела, упала и умерла. Может и
не из-за Ивана Петровича, но в результате.
Михаил Романович, инженер пятидесяти лет под программу "Время" из ок-
на выпал, заслушавшись. А Иван Петрович ходит и бубнит: "Что я вам гово-
рил! Так жить невозможно!"
Судакова задумалась над его словами и восьмого марта с цветами и мы-
лом под машину ушла целиком.
Супроев с неизвестной болезнью слег. Его от всего подряд лечат, а он
на своем стоит, умирает.
Иван Петрович даже помолодел, сукин сын! Ходит, ручки потирает:
- А я что вам говорил! Так жить невозможно!
И вправду стало жить невозможно, когда вокруг косяком умирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119