Обратив в христианство знатных язычников Рима, Господь тем самым избрал Италию Своим оплотом. Рим – обитель папства, а самый институт папства принадлежит итальянцам. Вы иудей. Сопоставьте перемещение папского престола во Францию с господством Вавилона – и вам, возможно, откроется истинный смысл событий.
– Италия – миф, – не унимался шут. – Италия – плод тщеславного воображения так называемых ученых. Фантазия философа. Или поэта.
– Мечта об истине – это вам не фантазия.
– Почему же тогда последний итальянский папа вас, мягко говоря, недолюбливал?
– Верно, шут. Он меня недолюбливал. Зато французский папа вообще никого не любит.
Марьотто дернул Пьетро за рукав, и вместе они приблизились к группе молодых людей, до хрипоты споривших о войне. Солировал жених: он отвечал на вопросы, которые ему подбрасывал крупный щекастый парень с целой копной непослушных соломенно-желтых волос. Впрочем, большинство приятелей жениха были заняты в основном тем, что подливали ему в кубок с целью раскачать на любовное стихотворение.
– Ах, Констанца! – вздыхал жених под радостные вопли молодежи. Пьетро и Марьотто не замедлили присоединить к ним свои голоса.
– Повезло же тебе! – ворчал молодой человек лет двадцати, широкоплечий, мускулистый, с изящной бородкой. Поигрывая шнуровкой, он скроил печальную мину: – Я вот никогда не женюсь.
– Конечно, Бонавентура, где уж тебе! – немедленно отреагировал жених. – Ты умудрился поссориться со всеми почтенными отцами Вероны!
– Знаю, знаю, – печально молвил Бонавентура, и плечи его поникли, а пальцы отпустили шнуровку.
– С тех самых пор, как твой отец, упокой, Господи, его душу, сыграл в ящик, ты только и делал, что пил, с девками путался да песни пел! – вступил в разговор третий голос.
– Не так уж много он и пел, – уточнил жених. – В основном пил да путался.
– Не забудь, он еще держит сотню соколов!
– Если я не женюсь в ближайшее время, я разорюсь, – констатировал Бонавентура.
– В таком случае поищи себе невесту за стенами Вероны, – посоветовал жених.
– Вне стен Вероны жизни нет нигде!
– Не давай умереть надежде, иначе сам умрешь холостяком! – Жених уже опьянел, глаза его масляно поблескивали. – Как знать, может, мы выиграем войну с Падуей. Ты, Бонавентура, сможешь тогда похитить единственную дочь какого-нибудь богатого падуанца.
Бонавентура снова занялся своей шнуровкой.
– Единственная дочь богатого падуанца… Стоит подумать.
– Думай-думай. У женщин в Падуе самые большие… – Не договорив, жених вздохнул. – Ох, я же теперь женатый человек. Ах, Констанца!..
И остроты пошли по второму кругу.
На плечо Марьотто опустилась тяжелая рука.
– Сынок, не уделишь ли ты мне одну минуту своего драгоценного времени?
Синьор Монтекки говорил вкрадчивым тоном, слишком хорошо известным юному Алагьери.
Пьетро решил присоединиться к отцу, послушать его умные речи – просто в целях безопасности – и подошел поближе.
Аббат горячился. Тема папства была забыта: объектом праведного аббатова гнева стал сам Данте.
– Небо может быть только одно! С этим даже языческий еретик Аристотель соглашается. Почитайте девятую главу, в которой он говорит об устройстве небес.
– Благодарю вас. – Тонкие губы поэта сложились в зловещую улыбку, слишком хорошо знакомую Пьетро. Алагьери не выносил глупцов. – Именно это я и имел в виду. Только объясните мне, почему вы употребляете слово «небо» то в единственном, то во множественном числе. Где ваша логика?
Аббат, внешне похожий на Скалигера, прошипел:
– Вы цепляетесь к словам, как какой-нибудь иезуит. Небо, небеса… не все ли равно? Сути дела это не меняет.
– Святой отец, вы меня удивляете, – встрял колокольчатый карлик. – Вы делаете такие заявления, когда повсюду уши!
– Что вы имеете в виду?
Карлик ловко встал на голову.
– Чтение греческих книг – ересь и карается смертью. Не иначе, у святого отца имеются влиятельные друзья.
Аббат покраснел и зашипел, как кипящий котелок.
– Я составлю вам компанию на костре, святой отец, – я ведь тоже читал труды Аристотеля. Хуже того, я читал «Уничтожение». Насколько я помню, Аристотель, как и наш друг, не понаслышке знакомый с кругами ада, употреблял множественное число. Правда, в отличие от мессэра Данте, который настаивает на числе девять, грек применительно к небесам оказался экономнее. В его трудах фигурирует число три.
– Не искушай меня, шут, – кипятился аббат. – Мессэр Данте иезуитствовал на родстве слов «небо» и «небеса», в то время как Аристотель утверждает, что небо всего одно, ибо за его пределами ничего не может существовать.
Кангранде подался вперед, сверкнув великолепной улыбкой:
– Синьоры, я, к стыду своему, не читал трудов Аристотеля. Следует ли из его концепции, что мы сейчас на небесах? Похоже, нам не так уж многого остается желать.
В зале раздались слабые смешки; зато все они были искренние. Скалигер, нагнувшись, потрепал собаку по холке. Глаза его сузились.
– Однако, синьоры, мне нравится идея объединить три в одно. Возможно, в своей теории Аристотель предвосхитил Святую Троицу? Не следует ли считать Аристотеля пророком?
Аббат насупился.
– Синьор Алигьери, без сомнения, с вами согласится. Он уже и так причислил к лику святых языческого писаку Вергилия. Он покрыл лаврами немало языческих поэтов и философов, в то время как слуги Господа нашего прозябают в безвестности. Но, мессэр Алигьери, вы кое-кого забыли! В вашей «Комедии» почему-то не упоминается греческий философ Зенон!
Данте поджал узкие губы.
– Если Зенон не упоминается, это еще не значит, что он не подразумевается. Душ слишком много, не могу же я назвать всех поименно. Если вас интересует конкретная историческая личность, в следующее мое сошествие я наведу соответствующие справки.
По толпе прошел ропот. Один лишь Пьетро знал, чего стоило отцу сохранять самообладание. Гениальный поэт не любил толпы и даже боялся ее. С годами он научился скрывать свой страх под маской презрения.
Аббат воздел правую руку и, потрясая указательным пальцем, изрек:
– Вы, мессэр Данте, язычник! Вы только притворяетесь христианином.
– Что, несомненно, лучше, нежели ослу притворяться агнцем Божьим.
Услышав смешок, Данте повернул свою орлиную голову. Взгляд его остановился на Пьетро.
«О нет», – подумал юноша.
Было поздно – Данте пальцем поманил сына к себе.
– Синьоры, это мой старший сын. Пьетро, напомни нашему покровителю, какие три вида небес описывает Аристотель.
Пьетро готов был спрятаться в занавеси, как маленький.
«Вот она, расплата за опоздание. А заодно и за шляпу. Сначала аббату досталось за то, что назвал Вергилия писакой, а теперь моя очередь».
Среди гостей он заметил ухмыляющегося Джакопо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
– Италия – миф, – не унимался шут. – Италия – плод тщеславного воображения так называемых ученых. Фантазия философа. Или поэта.
– Мечта об истине – это вам не фантазия.
– Почему же тогда последний итальянский папа вас, мягко говоря, недолюбливал?
– Верно, шут. Он меня недолюбливал. Зато французский папа вообще никого не любит.
Марьотто дернул Пьетро за рукав, и вместе они приблизились к группе молодых людей, до хрипоты споривших о войне. Солировал жених: он отвечал на вопросы, которые ему подбрасывал крупный щекастый парень с целой копной непослушных соломенно-желтых волос. Впрочем, большинство приятелей жениха были заняты в основном тем, что подливали ему в кубок с целью раскачать на любовное стихотворение.
– Ах, Констанца! – вздыхал жених под радостные вопли молодежи. Пьетро и Марьотто не замедлили присоединить к ним свои голоса.
– Повезло же тебе! – ворчал молодой человек лет двадцати, широкоплечий, мускулистый, с изящной бородкой. Поигрывая шнуровкой, он скроил печальную мину: – Я вот никогда не женюсь.
– Конечно, Бонавентура, где уж тебе! – немедленно отреагировал жених. – Ты умудрился поссориться со всеми почтенными отцами Вероны!
– Знаю, знаю, – печально молвил Бонавентура, и плечи его поникли, а пальцы отпустили шнуровку.
– С тех самых пор, как твой отец, упокой, Господи, его душу, сыграл в ящик, ты только и делал, что пил, с девками путался да песни пел! – вступил в разговор третий голос.
– Не так уж много он и пел, – уточнил жених. – В основном пил да путался.
– Не забудь, он еще держит сотню соколов!
– Если я не женюсь в ближайшее время, я разорюсь, – констатировал Бонавентура.
– В таком случае поищи себе невесту за стенами Вероны, – посоветовал жених.
– Вне стен Вероны жизни нет нигде!
– Не давай умереть надежде, иначе сам умрешь холостяком! – Жених уже опьянел, глаза его масляно поблескивали. – Как знать, может, мы выиграем войну с Падуей. Ты, Бонавентура, сможешь тогда похитить единственную дочь какого-нибудь богатого падуанца.
Бонавентура снова занялся своей шнуровкой.
– Единственная дочь богатого падуанца… Стоит подумать.
– Думай-думай. У женщин в Падуе самые большие… – Не договорив, жених вздохнул. – Ох, я же теперь женатый человек. Ах, Констанца!..
И остроты пошли по второму кругу.
На плечо Марьотто опустилась тяжелая рука.
– Сынок, не уделишь ли ты мне одну минуту своего драгоценного времени?
Синьор Монтекки говорил вкрадчивым тоном, слишком хорошо известным юному Алагьери.
Пьетро решил присоединиться к отцу, послушать его умные речи – просто в целях безопасности – и подошел поближе.
Аббат горячился. Тема папства была забыта: объектом праведного аббатова гнева стал сам Данте.
– Небо может быть только одно! С этим даже языческий еретик Аристотель соглашается. Почитайте девятую главу, в которой он говорит об устройстве небес.
– Благодарю вас. – Тонкие губы поэта сложились в зловещую улыбку, слишком хорошо знакомую Пьетро. Алагьери не выносил глупцов. – Именно это я и имел в виду. Только объясните мне, почему вы употребляете слово «небо» то в единственном, то во множественном числе. Где ваша логика?
Аббат, внешне похожий на Скалигера, прошипел:
– Вы цепляетесь к словам, как какой-нибудь иезуит. Небо, небеса… не все ли равно? Сути дела это не меняет.
– Святой отец, вы меня удивляете, – встрял колокольчатый карлик. – Вы делаете такие заявления, когда повсюду уши!
– Что вы имеете в виду?
Карлик ловко встал на голову.
– Чтение греческих книг – ересь и карается смертью. Не иначе, у святого отца имеются влиятельные друзья.
Аббат покраснел и зашипел, как кипящий котелок.
– Я составлю вам компанию на костре, святой отец, – я ведь тоже читал труды Аристотеля. Хуже того, я читал «Уничтожение». Насколько я помню, Аристотель, как и наш друг, не понаслышке знакомый с кругами ада, употреблял множественное число. Правда, в отличие от мессэра Данте, который настаивает на числе девять, грек применительно к небесам оказался экономнее. В его трудах фигурирует число три.
– Не искушай меня, шут, – кипятился аббат. – Мессэр Данте иезуитствовал на родстве слов «небо» и «небеса», в то время как Аристотель утверждает, что небо всего одно, ибо за его пределами ничего не может существовать.
Кангранде подался вперед, сверкнув великолепной улыбкой:
– Синьоры, я, к стыду своему, не читал трудов Аристотеля. Следует ли из его концепции, что мы сейчас на небесах? Похоже, нам не так уж многого остается желать.
В зале раздались слабые смешки; зато все они были искренние. Скалигер, нагнувшись, потрепал собаку по холке. Глаза его сузились.
– Однако, синьоры, мне нравится идея объединить три в одно. Возможно, в своей теории Аристотель предвосхитил Святую Троицу? Не следует ли считать Аристотеля пророком?
Аббат насупился.
– Синьор Алигьери, без сомнения, с вами согласится. Он уже и так причислил к лику святых языческого писаку Вергилия. Он покрыл лаврами немало языческих поэтов и философов, в то время как слуги Господа нашего прозябают в безвестности. Но, мессэр Алигьери, вы кое-кого забыли! В вашей «Комедии» почему-то не упоминается греческий философ Зенон!
Данте поджал узкие губы.
– Если Зенон не упоминается, это еще не значит, что он не подразумевается. Душ слишком много, не могу же я назвать всех поименно. Если вас интересует конкретная историческая личность, в следующее мое сошествие я наведу соответствующие справки.
По толпе прошел ропот. Один лишь Пьетро знал, чего стоило отцу сохранять самообладание. Гениальный поэт не любил толпы и даже боялся ее. С годами он научился скрывать свой страх под маской презрения.
Аббат воздел правую руку и, потрясая указательным пальцем, изрек:
– Вы, мессэр Данте, язычник! Вы только притворяетесь христианином.
– Что, несомненно, лучше, нежели ослу притворяться агнцем Божьим.
Услышав смешок, Данте повернул свою орлиную голову. Взгляд его остановился на Пьетро.
«О нет», – подумал юноша.
Было поздно – Данте пальцем поманил сына к себе.
– Синьоры, это мой старший сын. Пьетро, напомни нашему покровителю, какие три вида небес описывает Аристотель.
Пьетро готов был спрятаться в занавеси, как маленький.
«Вот она, расплата за опоздание. А заодно и за шляпу. Сначала аббату досталось за то, что назвал Вергилия писакой, а теперь моя очередь».
Среди гостей он заметил ухмыляющегося Джакопо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192