Если вы гневаетесь, используйте именно эти эмоции. Вычеркнуть никогда не поздно. А вот упускать такое волнение непростительно – ведь его, возможно, диктует Муза.
Данте нехотя кивнул, затем произнес уже решительнее:
– Ты права. Я заставлю трепетать весь Апеннинский полуостров, я покажу зачинщикам междоусобиц, до чего они довели нашу прекрасную землю! – Он взял перо, обмакнул его в чернила и принялся писать убористым почерком, так хорошо знакомым Антонии: «Ahi serva Italia, di dolore ostello…»
Несколько секунд девушка не сводила с отца глаз, затем выскользнула из кабинета и перевела дыхание.
«Как хорошо я сделала, что приехала. Я нужна ему».
Другая дочь обиделась бы на отца, который после долгих лет разлуки даже не поговорил с ней по душам. Но только не Антония: у нее было странное ощущение, что воплощение мечты лучше мечты как таковой.
Поко ушел – Антония подозревала, что отнюдь не греть воду. Антония велела заняться этим прислуге. Не в силах продолжать распаковывать вещи, пока отец пишет, она присела на краешек кровати и стала вспоминать все события длинного дня. Почти сразу она поймала себя на мыслях о крикливом коротышке, кузене Бонавентуры, как его там – кажется, Фердинандо? Это еще что за имя? И девушка стала обдумывать остроумные реплики, которыми можно было забросать нахала во время дуэли.
Она все еще тешилась запоздалыми остротами, когда хлопнула входная дверь. Слуга Данте кого-то приветствовал, и секундой позже в большую комнату вошел Пьетро в сопровождении собаки. Антонии досталась усталая улыбка.
– Добро пожаловать в Верону, сестричка.
Не зная, что отвечать, Антония встала.
– Как ты себя чувствуешь? Капитан очень сердился?
Лицо Пьетро приняло странное выражение. В глазах светилась грусть, но вместе с нею и волнение.
– Подойди-ка сюда, дай на тебя посмотреть. Боже, да ты совсем взрослая!
Антония тоже стала рассматривать брата. Тот ли это занудный книгочей, что три года назад покинул дом Джеммы? Теперь волосы его, жесткие, как у отца, только не черные, а каштановые, спадали мокрыми прядями на лоб. В ярких глазах появилась тревога, будто Пьетро взвалил на плечи всю мировую скорбь.
Повинуясь внезапному порыву, Антония бросилась брату на шею и крепко обняла его. Растроганный Пьетро тоже на секунду стиснул ее в объятиях, затем погладил по спине.
– Со мной все хорошо. По крайней мере, было.
– Мы все так тобой гордимся, – произнесла Антония, отступив на шаг. И добавила: – Только отец еще говорит, что он…
– Сердится? Кто бы сомневался. Кстати, где он? И где Поко? Я-то думал, они ждут не дождутся, чтобы на меня наброситься.
– Отец работает, а Джакопо куда-то запропастился.
– Небось жаждет отомстить за меня? Только этого нам и не хватало.
– Мне кажется, он просто хочет выйти из тени своего старшего брата.
Пьетро удивился.
– Не такая уж широкая у меня тень. Отцова куда больше впечатляет.
– Все зависит от того, с кем разговаривать. Подозреваю, что после сегодняшнего тебя все девушки в городе боготворят.
– А вот это как раз по части нашего Джакопо. – Пьетро уселся на кровать. – Впрочем, недолго ему осталось переживать из-за размеров моей тени. Я уезжаю.
Антония зажмурилась, как будто у брата ее внезапно выросла вторая голова.
– Что?
– Я уезжаю.
– Но я ведь только приехала! Да что я – ты сам совсем недавно приехал!
Пьетро хлопнул по кровати рядом с собой, и Антония тоже уселась.
– Я должен ехать. Скалигер – он вроде отца: и гордится, и сердится.
– Из-за поединка с падуанцем?
– Да. Скалигер добился бы того же результата – мне не обязательно было рисковать жизнью. Вдобавок я выставил его дураком перед всей Синьорией. О нет, он, конечно, об этом ни слова, но я-то знаю. Сам того не желая, я сегодня несколько пошатнул его позиции. Бог знает, какие последствия возымеет дуэль. Теперь Скалигеру не с руки держать меня при дворе. Мало того: я, похоже, стал персоной нон грата еще и в Падуе. По крайней мере на время. А поскольку Верона только что заключила с Падуей перемирие, мне нельзя здесь оставаться.
Причины были одна другой убедительнее, однако Пьетро перечислял их как-то заученно.
– Ты чего-то недоговариваешь, Пьетро.
Пьетро нахмурился, от уголков глаз разбежались морщинки.
– Чего-то! Да я всего недоговариваю.
– Но ведь Скалигер не отправил тебя в изгнание? Не разжаловал из рыцарей?
– Нет, ничего подобного. Просто для него лучше, чтобы я на время уехал. Да и для отца тоже! Если мое присутствие будет компрометировать Кангранде в глазах падуанцев и Синьории, представь, какие беды свалятся на моих родных.
Это-то Антония моментально представила. Именно последний аргумент стал для нее решающим.
– Мне очень жаль, что ты должен ехать.
– Да и мне ехать не хочется. Мне здесь нравится; кроме того, обидно, что я так и не увижу, как моя сестренка управляется с книгоиздателями. Я слышал, они из-за тебя света белого невзвидели.
Антония хихикнула было, но сразу смутилась и осеклась. Взрослой девушке не пристало хихикать, ей же необходимо быть взрослой, особенно сейчас.
– Насколько я понимаю, Джакопо ты с собой не берешь?
– Боже сохрани! Хватит с меня и хромой ноги в качестве довеска. А такого, как Поко, никому не пожелаю.
Антония бросила взгляд на его правую ногу.
– Болит?
Пьетро подвинул ногу, так что она вытянулась на полу во всю длину.
– Болит, будто сам дьявол в нее раскаленные иглы втыкает. Но знаешь, что я тебе скажу? Если это и есть сегодняшняя цена за мою жизнь, я торговаться не стану.
– Ты сегодня даже бегал.
– Со страху еще и не то сделаешь, – рассмеялся Пьетро.
Антония не сводила с него глаз.
– Ты правда очень храбрый. Только не обижайся: от тебя я такого не ожидала.
Пьетро усмехнулся.
– Я сам от себя не ожидал. Просто обстоятельства так складывались. Никто не желает казаться хуже, чем сам о себе думает. По-моему, в этом все дело. Что такое храбрость? Это когда не хочешь, чтобы тебя считали трусом. Я, например, такие поступки совершал, на которые при здравом рассуждении никогда бы не решился.
– Отец говорит, что у тебя обостренное чувство справедливости.
– Отец слишком много говорит, – очень мягко заметил Пьетро. – Расскажи-ка лучше о себе. Как доехала? Как дела дома?
Антония рассказала, как добиралась до Вероны, затем перешла к флорентийским новостям. Она перечислила все события, какие только смогла припомнить, но главным образом говорила о новом соборе. За двадцать лет строители не продвинулись дальше каркаса. Ходили слухи, будто Джотто заказаны фрески, однако вся Флоренция острила, что ему придется нарисовать эскизы, по которым его внуки эти фрески напишут.
Антония рассказывала и о старых друзьях Пьетро. Некоторые из них собирались жениться, кое-кто уже женился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
Данте нехотя кивнул, затем произнес уже решительнее:
– Ты права. Я заставлю трепетать весь Апеннинский полуостров, я покажу зачинщикам междоусобиц, до чего они довели нашу прекрасную землю! – Он взял перо, обмакнул его в чернила и принялся писать убористым почерком, так хорошо знакомым Антонии: «Ahi serva Italia, di dolore ostello…»
Несколько секунд девушка не сводила с отца глаз, затем выскользнула из кабинета и перевела дыхание.
«Как хорошо я сделала, что приехала. Я нужна ему».
Другая дочь обиделась бы на отца, который после долгих лет разлуки даже не поговорил с ней по душам. Но только не Антония: у нее было странное ощущение, что воплощение мечты лучше мечты как таковой.
Поко ушел – Антония подозревала, что отнюдь не греть воду. Антония велела заняться этим прислуге. Не в силах продолжать распаковывать вещи, пока отец пишет, она присела на краешек кровати и стала вспоминать все события длинного дня. Почти сразу она поймала себя на мыслях о крикливом коротышке, кузене Бонавентуры, как его там – кажется, Фердинандо? Это еще что за имя? И девушка стала обдумывать остроумные реплики, которыми можно было забросать нахала во время дуэли.
Она все еще тешилась запоздалыми остротами, когда хлопнула входная дверь. Слуга Данте кого-то приветствовал, и секундой позже в большую комнату вошел Пьетро в сопровождении собаки. Антонии досталась усталая улыбка.
– Добро пожаловать в Верону, сестричка.
Не зная, что отвечать, Антония встала.
– Как ты себя чувствуешь? Капитан очень сердился?
Лицо Пьетро приняло странное выражение. В глазах светилась грусть, но вместе с нею и волнение.
– Подойди-ка сюда, дай на тебя посмотреть. Боже, да ты совсем взрослая!
Антония тоже стала рассматривать брата. Тот ли это занудный книгочей, что три года назад покинул дом Джеммы? Теперь волосы его, жесткие, как у отца, только не черные, а каштановые, спадали мокрыми прядями на лоб. В ярких глазах появилась тревога, будто Пьетро взвалил на плечи всю мировую скорбь.
Повинуясь внезапному порыву, Антония бросилась брату на шею и крепко обняла его. Растроганный Пьетро тоже на секунду стиснул ее в объятиях, затем погладил по спине.
– Со мной все хорошо. По крайней мере, было.
– Мы все так тобой гордимся, – произнесла Антония, отступив на шаг. И добавила: – Только отец еще говорит, что он…
– Сердится? Кто бы сомневался. Кстати, где он? И где Поко? Я-то думал, они ждут не дождутся, чтобы на меня наброситься.
– Отец работает, а Джакопо куда-то запропастился.
– Небось жаждет отомстить за меня? Только этого нам и не хватало.
– Мне кажется, он просто хочет выйти из тени своего старшего брата.
Пьетро удивился.
– Не такая уж широкая у меня тень. Отцова куда больше впечатляет.
– Все зависит от того, с кем разговаривать. Подозреваю, что после сегодняшнего тебя все девушки в городе боготворят.
– А вот это как раз по части нашего Джакопо. – Пьетро уселся на кровать. – Впрочем, недолго ему осталось переживать из-за размеров моей тени. Я уезжаю.
Антония зажмурилась, как будто у брата ее внезапно выросла вторая голова.
– Что?
– Я уезжаю.
– Но я ведь только приехала! Да что я – ты сам совсем недавно приехал!
Пьетро хлопнул по кровати рядом с собой, и Антония тоже уселась.
– Я должен ехать. Скалигер – он вроде отца: и гордится, и сердится.
– Из-за поединка с падуанцем?
– Да. Скалигер добился бы того же результата – мне не обязательно было рисковать жизнью. Вдобавок я выставил его дураком перед всей Синьорией. О нет, он, конечно, об этом ни слова, но я-то знаю. Сам того не желая, я сегодня несколько пошатнул его позиции. Бог знает, какие последствия возымеет дуэль. Теперь Скалигеру не с руки держать меня при дворе. Мало того: я, похоже, стал персоной нон грата еще и в Падуе. По крайней мере на время. А поскольку Верона только что заключила с Падуей перемирие, мне нельзя здесь оставаться.
Причины были одна другой убедительнее, однако Пьетро перечислял их как-то заученно.
– Ты чего-то недоговариваешь, Пьетро.
Пьетро нахмурился, от уголков глаз разбежались морщинки.
– Чего-то! Да я всего недоговариваю.
– Но ведь Скалигер не отправил тебя в изгнание? Не разжаловал из рыцарей?
– Нет, ничего подобного. Просто для него лучше, чтобы я на время уехал. Да и для отца тоже! Если мое присутствие будет компрометировать Кангранде в глазах падуанцев и Синьории, представь, какие беды свалятся на моих родных.
Это-то Антония моментально представила. Именно последний аргумент стал для нее решающим.
– Мне очень жаль, что ты должен ехать.
– Да и мне ехать не хочется. Мне здесь нравится; кроме того, обидно, что я так и не увижу, как моя сестренка управляется с книгоиздателями. Я слышал, они из-за тебя света белого невзвидели.
Антония хихикнула было, но сразу смутилась и осеклась. Взрослой девушке не пристало хихикать, ей же необходимо быть взрослой, особенно сейчас.
– Насколько я понимаю, Джакопо ты с собой не берешь?
– Боже сохрани! Хватит с меня и хромой ноги в качестве довеска. А такого, как Поко, никому не пожелаю.
Антония бросила взгляд на его правую ногу.
– Болит?
Пьетро подвинул ногу, так что она вытянулась на полу во всю длину.
– Болит, будто сам дьявол в нее раскаленные иглы втыкает. Но знаешь, что я тебе скажу? Если это и есть сегодняшняя цена за мою жизнь, я торговаться не стану.
– Ты сегодня даже бегал.
– Со страху еще и не то сделаешь, – рассмеялся Пьетро.
Антония не сводила с него глаз.
– Ты правда очень храбрый. Только не обижайся: от тебя я такого не ожидала.
Пьетро усмехнулся.
– Я сам от себя не ожидал. Просто обстоятельства так складывались. Никто не желает казаться хуже, чем сам о себе думает. По-моему, в этом все дело. Что такое храбрость? Это когда не хочешь, чтобы тебя считали трусом. Я, например, такие поступки совершал, на которые при здравом рассуждении никогда бы не решился.
– Отец говорит, что у тебя обостренное чувство справедливости.
– Отец слишком много говорит, – очень мягко заметил Пьетро. – Расскажи-ка лучше о себе. Как доехала? Как дела дома?
Антония рассказала, как добиралась до Вероны, затем перешла к флорентийским новостям. Она перечислила все события, какие только смогла припомнить, но главным образом говорила о новом соборе. За двадцать лет строители не продвинулись дальше каркаса. Ходили слухи, будто Джотто заказаны фрески, однако вся Флоренция острила, что ему придется нарисовать эскизы, по которым его внуки эти фрески напишут.
Антония рассказывала и о старых друзьях Пьетро. Некоторые из них собирались жениться, кое-кто уже женился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192