Пьетро запустил руку в переметную суму, что болталась на боку у Каниса, и извлек кусок сыра. О, сегодня настоящая идиллия. Погода великолепная. Пьетро возвращался из Римини, с лекции, и по пути обдумывал, услышанное. Ему казалось, что профессор совершенно прав: в современном мире беззаконий полно, а хороших судей раз-два и обчелся. «В наше время, – говорил профессор студентам, расположившимся на скамьях под открытым небом, – справедливость необходима как никогда прежде. Если миру нужны рыцари, чтобы защищать законы, разве ему не нужны судьи и адвокаты, чтобы решать, каковы эти законы и для чего они придуманы? Судьи важнее рыцарей, поскольку, в конце концов, именно судья определяет, что есть справедливость».
«Неужели человек, защищающий справедливость, столь же необходим, сколь и человек, определяющий, что такое справедливость?» – недоумевал Пьетро.
Пьетро поймал себя на мысли, что всерьез увлекся юриспруденцией. До поступления в университет он и представить себе не мог, что подобные чувства можно испытывать к концепции. Да, конечно, он знал, что отец его любит поэзию. Теперь он все понял. Юриспруденция стала для Пьетро тем же, чем поэзия – для его отца.
Правда, на это понадобилось два года. Пробыв недолго в Венеции, где Игнаццио и Теодоро напали на след Пугала, Пьетро уехал в Болонью. Предполагалось, что под видом студента он будет дожидаться известий о Пугале. Но недели превращались в месяцы, и средство постепенно стало для Пьетро целью.
Во Флоренции Пьетро учили основам грамматики, логики, музыки, арифметики, геометрии, астрономии, риторики. Однако в ста милях к северу от его родного города юноши изо дня в день прилагали огромные усилия для того, чтобы познания их не ограничивались только основами. Не довольствуясь стандартным набором сведений, они приезжали в La Cittia Grossa, где способы обучения были не менее парадоксальны, нежели способы приготовления славящейся на всю Италию колбасы. Подобно тому как вкуснейшее блюдо делалось из самых скверных, даже грязных, частей свиной туши – костей, хрящей и копыт, – Болонский университет использовал темные стороны жизни, чтобы выявить нелицеприятную, но столь необходимую истину.
По объему накопленных знаний Болонья уступала лишь Сорбонне. Однако в отличие от парижского университета, где студенты выбирали лекции как бог на душу положит, целый день хаотически перемещаясь от одного профессора к другому, в Болонье они сами устанавливали распорядок и нанимали преподавательский состав. Многие студенты параллельно с обучением имели практику юристов или врачей. Девизом университета было «Bolonia docet» – «Болонья обучает».
Пьетро такое положение вещей очень нравилось; вдобавок к нему сразу стали относиться как к знаменитости – он ведь был сыном великого поэта Данте. Вняв ненавязчивому совету Кангранде, Пьетро начал с лекций по юриспруденции, но вскоре уже не мог отказать себе в посещении лекций по другим дисциплинам. Новые, почти еретические идеи, согласно которым путь к истине лежал через познание человеческого тела, полностью захватили ум Пьетро. Новая практика вскрытия трупов с целью изучения анатомии, а также алхимия несказанно страшили юношу, но в то же время проливали свет на все, что страшило его прежде. Самые ожесточенные споры вызывала теория о том, что через половой акт человек познает Бога – на этой почве целый ряд теологов отделился от приверженцев традиционной концепции.
И вот, сразу после трагедии в Кальватоне, Пьетро получил от Кангранде шифрованное письмо. Зашифровывать письма было делом обычным – ведь каждый лист бумаги проходил через множество отнюдь не дружелюбных рук. Скалигер, конечно же, ни словом не обмолвился о пятне, появившемся на его репутации. Вместо этого он выказал по отношению к Пьетро прямо-таки отеческую заботу.
«Похоже, охота продлится дольше, чем мы предполагали. Я хочу, чтобы ты не предпринимал никаких поездок. Настоящее твое положение между Падуей и Флоренцией идеально для того, чтобы узнавать об интересующих меня событиях и слухах, тем более что все думают, будто ты у меня в немилости. К тому же я велел Игнаццио и еще нескольким своим осведомителям обо всем, что им удастся разузнать, сообщать тебе в письмах. События в Кальватоне – лишнее доказательство, что некто действует вопреки моим интересам, причем этот некто – человек из ближайшего моего окружения. Пока он на свободе, я не могу допустить, чтобы сведения, касающиеся лично меня, поступали в мой дом. Ты будешь последним звеном в цепи моих агентов. Я сам выберу надежных гонцов.
В свете вышесказанного предлагаю следующее: пока ты снимаешь комнату, тебя считают чужаком. Я же хочу, чтобы твое имя ассоциировалось с Болоньей – или, точнее, чтобы оно не ассоциировалось с Вероной. Для этого я договорился с другом твоего отца, Гвидо Новелло из Поленты. Ты станешь пользоваться церковными бенефициями в Равенне. Поскольку эта должность не предполагает ни рукоположения, ни пострижения, тебе придется всего лишь собирать налоги на церковную десятину и разрешать второстепенные тяжбы. Вдобавок у тебя будет свой дом. Ты должен переехать немедленно и найми двоих слуг из местных. Близость к Болонье позволит тебе продолжать занятия в университете, вероятность же того, что тебя увидят с моими гонцами, существенно снизится.
Тебе также придется содержать и обучать военному делу небольшой отряд. Это приказ. Если тебе понадобятся деньги, напиши кузену Мануила в Венецию.
К.»
Прошло уже более года с тех пор, как Пьетро обосновался в Равенне. На целые недели он уезжал в Болонью учиться, затем возвращался, чтобы собрать налоги и разрешить тяжбу-другую между мирянами и священником. Пьетро считал такие занятия хорошей практикой, поскольку перед ним теперь открывались весьма неплохие перспективы. Впрочем, карьера юриста вызывала у него сомнения. Ведь, например, судья – это почти комедиант.
– Ну и жара, – буркнул Фацио, бок о бок с Пьетро вброд пересекавший реку.
Солнце действительно палило, небо было ослепительное. Канис грудью раздвигал волны. Пьетро, сидевший верхом, промочил сапоги до самых щиколоток, но не выше. Время от времени налетал освежающий ветерок.
– Фацио, остановимся на минуту, пусть кони остынут.
Фацио послушно спешился и повел коня к берегу. Пьетро поступил так же. Оба застыли, засмотревшись на реку.
– Подумать только, почти тысячу четыреста лет назад на том берегу перекусывал величайший воин всех времен и народов, – произнес Пьетро.
– О ком это вы, синьор? – спросил Фацио.
– Да о Цезаре же! – рассмеялся Пьетро.
– А, о Цезаре, – разочарованно протянул Фацио, теперь уже не малорослый тщедушный мальчик, а стройный юноша. Работой он не был перегружен и, к неудовольствию Пьетро, все свободное время проводил за игрой в кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
«Неужели человек, защищающий справедливость, столь же необходим, сколь и человек, определяющий, что такое справедливость?» – недоумевал Пьетро.
Пьетро поймал себя на мысли, что всерьез увлекся юриспруденцией. До поступления в университет он и представить себе не мог, что подобные чувства можно испытывать к концепции. Да, конечно, он знал, что отец его любит поэзию. Теперь он все понял. Юриспруденция стала для Пьетро тем же, чем поэзия – для его отца.
Правда, на это понадобилось два года. Пробыв недолго в Венеции, где Игнаццио и Теодоро напали на след Пугала, Пьетро уехал в Болонью. Предполагалось, что под видом студента он будет дожидаться известий о Пугале. Но недели превращались в месяцы, и средство постепенно стало для Пьетро целью.
Во Флоренции Пьетро учили основам грамматики, логики, музыки, арифметики, геометрии, астрономии, риторики. Однако в ста милях к северу от его родного города юноши изо дня в день прилагали огромные усилия для того, чтобы познания их не ограничивались только основами. Не довольствуясь стандартным набором сведений, они приезжали в La Cittia Grossa, где способы обучения были не менее парадоксальны, нежели способы приготовления славящейся на всю Италию колбасы. Подобно тому как вкуснейшее блюдо делалось из самых скверных, даже грязных, частей свиной туши – костей, хрящей и копыт, – Болонский университет использовал темные стороны жизни, чтобы выявить нелицеприятную, но столь необходимую истину.
По объему накопленных знаний Болонья уступала лишь Сорбонне. Однако в отличие от парижского университета, где студенты выбирали лекции как бог на душу положит, целый день хаотически перемещаясь от одного профессора к другому, в Болонье они сами устанавливали распорядок и нанимали преподавательский состав. Многие студенты параллельно с обучением имели практику юристов или врачей. Девизом университета было «Bolonia docet» – «Болонья обучает».
Пьетро такое положение вещей очень нравилось; вдобавок к нему сразу стали относиться как к знаменитости – он ведь был сыном великого поэта Данте. Вняв ненавязчивому совету Кангранде, Пьетро начал с лекций по юриспруденции, но вскоре уже не мог отказать себе в посещении лекций по другим дисциплинам. Новые, почти еретические идеи, согласно которым путь к истине лежал через познание человеческого тела, полностью захватили ум Пьетро. Новая практика вскрытия трупов с целью изучения анатомии, а также алхимия несказанно страшили юношу, но в то же время проливали свет на все, что страшило его прежде. Самые ожесточенные споры вызывала теория о том, что через половой акт человек познает Бога – на этой почве целый ряд теологов отделился от приверженцев традиционной концепции.
И вот, сразу после трагедии в Кальватоне, Пьетро получил от Кангранде шифрованное письмо. Зашифровывать письма было делом обычным – ведь каждый лист бумаги проходил через множество отнюдь не дружелюбных рук. Скалигер, конечно же, ни словом не обмолвился о пятне, появившемся на его репутации. Вместо этого он выказал по отношению к Пьетро прямо-таки отеческую заботу.
«Похоже, охота продлится дольше, чем мы предполагали. Я хочу, чтобы ты не предпринимал никаких поездок. Настоящее твое положение между Падуей и Флоренцией идеально для того, чтобы узнавать об интересующих меня событиях и слухах, тем более что все думают, будто ты у меня в немилости. К тому же я велел Игнаццио и еще нескольким своим осведомителям обо всем, что им удастся разузнать, сообщать тебе в письмах. События в Кальватоне – лишнее доказательство, что некто действует вопреки моим интересам, причем этот некто – человек из ближайшего моего окружения. Пока он на свободе, я не могу допустить, чтобы сведения, касающиеся лично меня, поступали в мой дом. Ты будешь последним звеном в цепи моих агентов. Я сам выберу надежных гонцов.
В свете вышесказанного предлагаю следующее: пока ты снимаешь комнату, тебя считают чужаком. Я же хочу, чтобы твое имя ассоциировалось с Болоньей – или, точнее, чтобы оно не ассоциировалось с Вероной. Для этого я договорился с другом твоего отца, Гвидо Новелло из Поленты. Ты станешь пользоваться церковными бенефициями в Равенне. Поскольку эта должность не предполагает ни рукоположения, ни пострижения, тебе придется всего лишь собирать налоги на церковную десятину и разрешать второстепенные тяжбы. Вдобавок у тебя будет свой дом. Ты должен переехать немедленно и найми двоих слуг из местных. Близость к Болонье позволит тебе продолжать занятия в университете, вероятность же того, что тебя увидят с моими гонцами, существенно снизится.
Тебе также придется содержать и обучать военному делу небольшой отряд. Это приказ. Если тебе понадобятся деньги, напиши кузену Мануила в Венецию.
К.»
Прошло уже более года с тех пор, как Пьетро обосновался в Равенне. На целые недели он уезжал в Болонью учиться, затем возвращался, чтобы собрать налоги и разрешить тяжбу-другую между мирянами и священником. Пьетро считал такие занятия хорошей практикой, поскольку перед ним теперь открывались весьма неплохие перспективы. Впрочем, карьера юриста вызывала у него сомнения. Ведь, например, судья – это почти комедиант.
– Ну и жара, – буркнул Фацио, бок о бок с Пьетро вброд пересекавший реку.
Солнце действительно палило, небо было ослепительное. Канис грудью раздвигал волны. Пьетро, сидевший верхом, промочил сапоги до самых щиколоток, но не выше. Время от времени налетал освежающий ветерок.
– Фацио, остановимся на минуту, пусть кони остынут.
Фацио послушно спешился и повел коня к берегу. Пьетро поступил так же. Оба застыли, засмотревшись на реку.
– Подумать только, почти тысячу четыреста лет назад на том берегу перекусывал величайший воин всех времен и народов, – произнес Пьетро.
– О ком это вы, синьор? – спросил Фацио.
– Да о Цезаре же! – рассмеялся Пьетро.
– А, о Цезаре, – разочарованно протянул Фацио, теперь уже не малорослый тщедушный мальчик, а стройный юноша. Работой он не был перегружен и, к неудовольствию Пьетро, все свободное время проводил за игрой в кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192