Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles и cantos, издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»:
– Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий – наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?
«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, – подумал Пьетро. – Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».
Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:
– Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий – конечно, вашими словами.
– Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, – отвечал Данте. – Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.
Муссато взглянул на Скалигера.
– Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
– У нас в отряде был парень, который умел читать, – кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. – И Беззубый зареготал.
– Так вот, – продолжал Муссато. – Вы великолепно используете contrapasso. Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову! Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
Вино передали. Данте вытянул руки на столе.
– Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?
– Эпическая поэма в честь Кангранде? – вмешался Пассерино Бонаццолси. – Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!
– Чертовски везучий юнец, – проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. – Всегда получает, что захочет.
– Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, – усмехнулся Кангранде. – Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.
Асденте хихикнул.
– Падуя выстоит против любых врагов – кроме тебя, Щенок!
– Щенок? – просиял Кангранде. – Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?
– Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, – произнес Джакомо Гранде. – Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.
– Причем с огромными клыками, – добавил Муссато. – Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.
– Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, – терпеливо сказал Данте. – Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?
– Я пишу пьесу, – отвечал чрезвычайно довольный Муссато. – Сенека бы мною гордился.
– Пьеса в стиле Сенеки? – воскликнул Данте. – Восхитительно!
– Ради бога! – комично взмолился Асденте. – Я-то думал, поговорим по-человечески – о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! – Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.
Данте реплику Беззубого проигнорировал.
– Значит, это будет темная трагедия?
– Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.
– А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? – не без гордости спросил Кангранде.
– Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо. Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях – совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.
Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.
– Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.
– И не жаль на это денег! – проворчал Асденте. – Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.
– То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.
Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара – единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.
Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.
– Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?
– Разве к белому гвельфу применимо слово «преданный»? – встрял Марцилио.
Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:
– А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?
– Да.
– Боже, – пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. – Вот и до Папы добрались.
– Ведь и война на этой почве началась! – воскликнул Марцилио да Каррара.
– Вовсе не на этой, – проворчал Асденте. – Война как война, из-за земель и налогов.
– По-моему, вы недооцениваете людей, – произнес венецианец Дандоло. – Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.
Кангранде поднял указательный палец.
– Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.
– Он прав, – сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. – Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
– Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий – наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?
«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, – подумал Пьетро. – Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».
Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:
– Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий – конечно, вашими словами.
– Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, – отвечал Данте. – Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.
Муссато взглянул на Скалигера.
– Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
– У нас в отряде был парень, который умел читать, – кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. – И Беззубый зареготал.
– Так вот, – продолжал Муссато. – Вы великолепно используете contrapasso. Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову! Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
Вино передали. Данте вытянул руки на столе.
– Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?
– Эпическая поэма в честь Кангранде? – вмешался Пассерино Бонаццолси. – Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!
– Чертовски везучий юнец, – проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. – Всегда получает, что захочет.
– Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, – усмехнулся Кангранде. – Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.
Асденте хихикнул.
– Падуя выстоит против любых врагов – кроме тебя, Щенок!
– Щенок? – просиял Кангранде. – Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?
– Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, – произнес Джакомо Гранде. – Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.
– Причем с огромными клыками, – добавил Муссато. – Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.
– Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, – терпеливо сказал Данте. – Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?
– Я пишу пьесу, – отвечал чрезвычайно довольный Муссато. – Сенека бы мною гордился.
– Пьеса в стиле Сенеки? – воскликнул Данте. – Восхитительно!
– Ради бога! – комично взмолился Асденте. – Я-то думал, поговорим по-человечески – о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! – Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.
Данте реплику Беззубого проигнорировал.
– Значит, это будет темная трагедия?
– Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.
– А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? – не без гордости спросил Кангранде.
– Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо. Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях – совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.
Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.
– Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.
– И не жаль на это денег! – проворчал Асденте. – Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.
– То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.
Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара – единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.
Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.
– Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?
– Разве к белому гвельфу применимо слово «преданный»? – встрял Марцилио.
Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:
– А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?
– Да.
– Боже, – пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. – Вот и до Папы добрались.
– Ведь и война на этой почве началась! – воскликнул Марцилио да Каррара.
– Вовсе не на этой, – проворчал Асденте. – Война как война, из-за земель и налогов.
– По-моему, вы недооцениваете людей, – произнес венецианец Дандоло. – Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.
Кангранде поднял указательный палец.
– Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.
– Он прав, – сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. – Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192