И играем их для самих
себя.
Моя идея была очень простая. Мы должны создать свое маленькое общество,
объединенное идеей какого-то дела. Члены общества регулярно встречаются,
обмениваются мыслями и информацией, обсуждают общие проблемы. В этом
миниатюрном обществе вырабатываются свои моральные и эстетические принципы,
свои критерии оценки явлений жизни, культуры, политики. Мой тогдашний друг и
ученик Г. Щедровицкий серьезно отнесся к этой идее и создал полулегальную
группу такого рода. Но из такого человеческого материала и на таком
интеллектуальном уровне, что получилась карикатура на мою идею. И я от нее
отказался. Многочисленные группки возникали в нашей среде постоянно, но они
даже в ничтожной мере не приближались к моему идеалу. Их участники
оставались полностью в рамках официального общества, практически живя как
обычные приспособленцы. Сама житейская практика разрушила мою идею
элитарного частичного общества внутри обычного общества как
бесперспективную. И я нашел для себя иное решение моей главной жизненной
проблемы на пути социального индивидуализма.
РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
К концу хрущевского периода я построил свою систему правил жизни. Она
отвечала на вопрос, как должен жить я сам, а не на вопрос, как должны жить
другие люди. Я шел фактически и намеревался идти и впредь своим путем, что
бы по этому поводу ни думали и ни говорили другие. Иду, чего бы это мне ни
стоило. Иду, независимо от того, идут другие тем же путем или нет.
Я не собирался записывать и предавать гласности мою концепцию жизни.
Впоследствии я использовал ее в литературных произведениях, приписав
отдельные ее принципы литературным персонажам, причем не всегда
положительным персонажам и не всегда в положительном виде. Я думаю, что на
Западе мало кто понял основную направленность моего творчества. Западным
людям проблема, как жить в условиях коммунистического обще[366] ства,
кажется совсем не актуальной. К тому же проблемы такого рода принципиально
важны лишь для одиночек, а не для масс людей. Интеллектуальная жизнь Запада
ориентирована на массовое сознание, а не на исключительных одиночек. Даже
интеллектуальная элита здесь живет категориями и интересами массовой
культуры, так или иначе подвержена влиянию индустрии массового сознания.
Зная это, я никогда не рассчитывал на массовое понимание и признание моих
идей. Я стал включать элементы моей концепции жития в литературные
произведения просто из потребности очистить душу от накопившегося в ней
содержания, а не с целью обратить в свою веру потенциальных читателей.
Исторически случилось так, что в России возникло первое коммунистическое
общество. Здесь оно впервые в истории достигло зрелости и обнаружило свою
натуру. Волею обстоятельств я был обречен на то, чтобы оно стало моей
всепоглощающей страстью и всю жизнь думать о том, как жить в нем. Герой моей
книги "Иди на Голгофу" Иван Лаптев сформулировал эту проблему так: проблема
теперь заключается не в том, как построить земной рай, а в том, как жить в
этом раю.
[367]
XI. МОЕ ГОСУДАРСТВО
ФОРМУЛА ЖИЗНИ
Уже находясь в эмиграции, я высказал в одном из интервью формулу моей
жизни: "Я есть суверенное государство". Ее истолковали как проявление мании
величия и ассоциировали ее с известным заявлением французского короля
Людовика Четырнадцатого: "Государство - это я". Истолкование абсолютно
ложное. Король был на вершине социальной иерархии, я же - на ее низших
ступенях. Король обладал властью над миллионами подданных, я же вообще не
имел подчиненных, а если таковые появлялись, я тяготился ролью начальника,
игнорировал ее и скоро терял. Король отождествлял себя с государством из
многих миллионов граждан, я же объявлял себя государством, состоящим всего
из одного гражданина - из самого себя. Для короля его формула выражала его
положение абсолютного монарха. Моя же формула выражала намерение рядового
гражданина коммунистического общества завоевать и отстаивать личную свободу
и независимость в условиях господства общества и коллектива над индивидом.
Еще во время допроса на Лубянке в 1939 году я заявил, что добровольно не
позволю никому, даже самому Сталину, распоряжаться мною по своему произволу.
От этого мальчишеского заявления до моего заявления самому себе, что я есть
суверенное государство, прошла почти четверть века. Первое заявление
выражало эмоциональный и моральный протест против реальности сталинизма.
Второе же было формулировкой целой рациональной концепции. Первое было
проявлением отчаяния, второе - программой его преодоления. [368]
При моей склонности к коллективизму было не так-то легко встать на этот
путь. Я знал, что обрекал себя на судьбу одиночки. Но мысль о том, чего
может достичь одиночка в условиях, когда люди добиваются успеха лишь
группами и в группах, сыграла роль не столько предостережения, сколько
интригующей проблемы. Я отдавал себе отчет в том, что моя позиция есть лишь
индивидуальная защита от крайностей коллективизма, массовости, мафиозности,
идейного безумия и морального разложения, овладевшими миром.
Я не могу утверждать, что мой жизненный эксперимент удался полностью. Но
это не столь важно. Суть дела состоит не в том, чтобы создать свое личное
государство и жить в нем с душевным комфортом, а в том, чтобы стремиться к
этому, т. е. в самой попытке построения такого личного государства, пусть
эта попытка и кончается неудачей. Я отдавал себе отчет в том, что я затеял,
и не строил никаких иллюзий насчет успеха. Я знал, что пошел не просто
против отдельных людей, а против хода истории.
Мое намерение стать суверенным государством не осталось незамеченным.
Правда, мои коллеги и знакомые понятия не имели о масштабах моего замысла.
Если бы они об этом догадались, мой эксперимент закончился бы в самом
начале. Представьте себе муравья в огромном скоплении подобных себе
муравьев, который заявил бы о своем намерении создать свой индивидуальный
муравейник в рамках общего муравейника и начал бы это делать. Что сделали бы
с ним? Конечно, уничтожили бы. То же самое случилось бы и со мною.
Окружающие меня человеки-муравьи болезненно реагировали на все мои попытки
стать автономным государством-муравейником из одного человека. Человек,
выходящий из-под контроля коллектива и общества, воспринимается как угроза
существованию целого. Поэтому коммунистическое общество так нетерпимо по
отношению к независимым одиночкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
себя.
Моя идея была очень простая. Мы должны создать свое маленькое общество,
объединенное идеей какого-то дела. Члены общества регулярно встречаются,
обмениваются мыслями и информацией, обсуждают общие проблемы. В этом
миниатюрном обществе вырабатываются свои моральные и эстетические принципы,
свои критерии оценки явлений жизни, культуры, политики. Мой тогдашний друг и
ученик Г. Щедровицкий серьезно отнесся к этой идее и создал полулегальную
группу такого рода. Но из такого человеческого материала и на таком
интеллектуальном уровне, что получилась карикатура на мою идею. И я от нее
отказался. Многочисленные группки возникали в нашей среде постоянно, но они
даже в ничтожной мере не приближались к моему идеалу. Их участники
оставались полностью в рамках официального общества, практически живя как
обычные приспособленцы. Сама житейская практика разрушила мою идею
элитарного частичного общества внутри обычного общества как
бесперспективную. И я нашел для себя иное решение моей главной жизненной
проблемы на пути социального индивидуализма.
РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
К концу хрущевского периода я построил свою систему правил жизни. Она
отвечала на вопрос, как должен жить я сам, а не на вопрос, как должны жить
другие люди. Я шел фактически и намеревался идти и впредь своим путем, что
бы по этому поводу ни думали и ни говорили другие. Иду, чего бы это мне ни
стоило. Иду, независимо от того, идут другие тем же путем или нет.
Я не собирался записывать и предавать гласности мою концепцию жизни.
Впоследствии я использовал ее в литературных произведениях, приписав
отдельные ее принципы литературным персонажам, причем не всегда
положительным персонажам и не всегда в положительном виде. Я думаю, что на
Западе мало кто понял основную направленность моего творчества. Западным
людям проблема, как жить в условиях коммунистического обще[366] ства,
кажется совсем не актуальной. К тому же проблемы такого рода принципиально
важны лишь для одиночек, а не для масс людей. Интеллектуальная жизнь Запада
ориентирована на массовое сознание, а не на исключительных одиночек. Даже
интеллектуальная элита здесь живет категориями и интересами массовой
культуры, так или иначе подвержена влиянию индустрии массового сознания.
Зная это, я никогда не рассчитывал на массовое понимание и признание моих
идей. Я стал включать элементы моей концепции жития в литературные
произведения просто из потребности очистить душу от накопившегося в ней
содержания, а не с целью обратить в свою веру потенциальных читателей.
Исторически случилось так, что в России возникло первое коммунистическое
общество. Здесь оно впервые в истории достигло зрелости и обнаружило свою
натуру. Волею обстоятельств я был обречен на то, чтобы оно стало моей
всепоглощающей страстью и всю жизнь думать о том, как жить в нем. Герой моей
книги "Иди на Голгофу" Иван Лаптев сформулировал эту проблему так: проблема
теперь заключается не в том, как построить земной рай, а в том, как жить в
этом раю.
[367]
XI. МОЕ ГОСУДАРСТВО
ФОРМУЛА ЖИЗНИ
Уже находясь в эмиграции, я высказал в одном из интервью формулу моей
жизни: "Я есть суверенное государство". Ее истолковали как проявление мании
величия и ассоциировали ее с известным заявлением французского короля
Людовика Четырнадцатого: "Государство - это я". Истолкование абсолютно
ложное. Король был на вершине социальной иерархии, я же - на ее низших
ступенях. Король обладал властью над миллионами подданных, я же вообще не
имел подчиненных, а если таковые появлялись, я тяготился ролью начальника,
игнорировал ее и скоро терял. Король отождествлял себя с государством из
многих миллионов граждан, я же объявлял себя государством, состоящим всего
из одного гражданина - из самого себя. Для короля его формула выражала его
положение абсолютного монарха. Моя же формула выражала намерение рядового
гражданина коммунистического общества завоевать и отстаивать личную свободу
и независимость в условиях господства общества и коллектива над индивидом.
Еще во время допроса на Лубянке в 1939 году я заявил, что добровольно не
позволю никому, даже самому Сталину, распоряжаться мною по своему произволу.
От этого мальчишеского заявления до моего заявления самому себе, что я есть
суверенное государство, прошла почти четверть века. Первое заявление
выражало эмоциональный и моральный протест против реальности сталинизма.
Второе же было формулировкой целой рациональной концепции. Первое было
проявлением отчаяния, второе - программой его преодоления. [368]
При моей склонности к коллективизму было не так-то легко встать на этот
путь. Я знал, что обрекал себя на судьбу одиночки. Но мысль о том, чего
может достичь одиночка в условиях, когда люди добиваются успеха лишь
группами и в группах, сыграла роль не столько предостережения, сколько
интригующей проблемы. Я отдавал себе отчет в том, что моя позиция есть лишь
индивидуальная защита от крайностей коллективизма, массовости, мафиозности,
идейного безумия и морального разложения, овладевшими миром.
Я не могу утверждать, что мой жизненный эксперимент удался полностью. Но
это не столь важно. Суть дела состоит не в том, чтобы создать свое личное
государство и жить в нем с душевным комфортом, а в том, чтобы стремиться к
этому, т. е. в самой попытке построения такого личного государства, пусть
эта попытка и кончается неудачей. Я отдавал себе отчет в том, что я затеял,
и не строил никаких иллюзий насчет успеха. Я знал, что пошел не просто
против отдельных людей, а против хода истории.
Мое намерение стать суверенным государством не осталось незамеченным.
Правда, мои коллеги и знакомые понятия не имели о масштабах моего замысла.
Если бы они об этом догадались, мой эксперимент закончился бы в самом
начале. Представьте себе муравья в огромном скоплении подобных себе
муравьев, который заявил бы о своем намерении создать свой индивидуальный
муравейник в рамках общего муравейника и начал бы это делать. Что сделали бы
с ним? Конечно, уничтожили бы. То же самое случилось бы и со мною.
Окружающие меня человеки-муравьи болезненно реагировали на все мои попытки
стать автономным государством-муравейником из одного человека. Человек,
выходящий из-под контроля коллектива и общества, воспринимается как угроза
существованию целого. Поэтому коммунистическое общество так нетерпимо по
отношению к независимым одиночкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156