В определенных кругах москвичей книга стала сенсацией. И
это усугубило реакцию моего окружения на мой поступок.
Меня в конце концов уволили с работы, лишили всех ученых степеней и
званий, лишили наград. Мои работы были объявлены лишенными научного
значения. Сделали это те же люди, которые до этого присуждали им премии и
выдвигали на Государственную премию, рекомендовали к печати и к изданию на
иностранных языках. Мои бывшие ученики стали публиковать мои идеи и
результаты как свои собственные и, разумеется, без ссылок на меня.
Мою единственную ученицу, не порвавшую дружеских отношений с нашей семьей
- Анастасию Федину, - уволили с работы и вообще выбросили из логики, хотя
она была гораздо способнее большинства советских логиков. Меня начали
дискредитировать и всячески порочить люди, знавшие меня десятки лет и
дружившие со мною. Чтобы оправдать свое поведение, мою книгу объявили
доносом на творческую и либеральную интеллигенцию. И это делали люди,
прекрасно устраивавшиеся в жизни и делавшие успешную карьеру. Интересно, что
западные лотки и философы не прояви[470] ли в отношении меня никакой
профессиональной солидарности. Скорее наоборот, они проявили солидарность с
моими преследователями. Польский философ А. Шафф, ранее восторгавшийся моими
работами и способствовавший их изданию в Польше, отклонил мою кандидатуру в
Международный институт философии, предложив вместо меня П. Федосеева. А
известный историк логики Бохенский, считавший меня одним из трех крупнейших
логиков в мире, осудил тот факт, что я опубликовал "Зияющие высоты". Мои
логические работы перестали рецензироваться и упоминаться в издававшемся им
журнале.
В помещении, где раньше находился опорный пункт милиции, установили пункт
постоянного наблюдения за мною. У дома постоянно стали дежурить агенты КГБ.
Иногда дежурили целые группы на машинах. Они фотографировали всех,
посещавших нас, иногда снимали киноаппаратами. Меня стали регулярно вызывать
в милицию как тунеядца, угрожая выслать из Москвы куда-нибудь в Сибирь.
Предложили работу рядовым программистом в Омске. Куда бы мы ни шли, нас
повсюду сопровождали агенты КГБ. В одиночку выходить было небезопасно.
Случаи избиения диссидентов и даже убийства некими "хулиганами" уже имели
место в Москве. В первую же неделю после выхода "Зияющих высот" мы
почувствовали опасность прогулок в одиночку. Однажды я выбежал позвонить из
автомата какому-то западному журналисту - домашний телефон прослушивался.
Когда я возвращался домой, ко мне на лестничной площадке пристал "пьяный" -
огромного роста парень, изображавший пьяного. Хотя я был довольно крепок
физически и умел драться, справиться с таким верзилой я не мог. Ольга
услыхала возню на площадке, выбежала, пыталась оттащить "пьяного" от меня,
но и ее сил было мало. Тогда она сбегала на кухню, схватила металлический
пестик (довольно тяжелый) и ударила им по плечу "пьяного". И вовремя: он
начал душить меня. "Пьяный" от Ольгиного удара сразу "протрезвел", рука у
него повисла, обессиленная, он оставил меня и, спускаясь по лестнице, все
время оборачивался и произносил вполне трезвые угрозы.
Мои коллеги и сослуживцы потребовали предать меня суду. Позднее один мой
знакомый, имевший связи в ап[471] парате ЦК и в КГБ, рассказал при
"случайной" встрече о реакции на мою книгу Суслова. По его словам, Суслов
якобы сказал: "Мы возились лишь с диссидентами, а главную сволочь
проглядели". По его же словам, Суслов якобы настаивал на том, чтобы меня
осудили самым суровым образом, а Ю. Андропов, бывший тогда главою КГБ, якобы
предлагал выпустить меня на Запад работать в каком-нибудь университете. Не
берусь судить о том, насколько все это соответствовало истине. Но и из
других источников мне стало известно о таком распределении мнений "вверху".
Я склонен поверить в эту информацию. На собрании в Институте философии, на
котором единогласно меня подвергли публичному осуждению, мои коллеги и среди
них мои бывшие многолетние друзья требовали предать меня суду. А
присутствовавший на собрании под каким-то видом представитель КГБ сказал им,
что это не их дело. Я не хочу обелять КГБ. Я хочу сказать, что на Западе да
и многие в Советском Союзе думают, будто все зло исходит из КГБ. В этой
легенде заинтересованы и сотрудники аппарата ЦК КПСС: они хотят выглядеть
чистыми. На самом деле КГБ есть лишь исполнительный орган ЦК КПСС. За все
то, что кажется мрачными делами, ответствен прежде всего ЦК.
Почему, спрашивается, в Советском Союзе не нашлось ни одного ученого и ни
одного писателя, которые открыто выступили бы в мою защиту? Почему мои
ученики и соратники в логике, которым ничто не угрожало со стороны властей,
поспешили предать меня и "отмежеваться" от меня? Этот вопрос еще более
серьезный, чем вопрос об отношении КГБ и ЦК КПСС. Это вопрос о реальной
социальной структуре населения коммунистической страны. Я на эту тему уже
писал выше. Здесь хочу остановиться на ней еще раз специально.
УЧЕНЫЕ И ПИСАТЕЛИ
На Западе была распространена легенда, будто многочисленные талантливые и
моральные деятели советской культуры стремятся творить во имя истины и
красоты, но злодейское руководство мешало им делать это [472] благородное
дело. Эту легенду поддерживали сами представители советской интеллигенции.
Она удобна для них - дает оправдание их поведению и возможность выглядеть
жертвой в глазах Запада, да и в своих собственных. Но эта легенда не имеет
ничего общего с советской реальностью. В среде советской интеллигенции
появляются и настоящие жертвы, но как редкое исключение. И многие
представители интеллигенции в чем-то страдают, но эти страдания суть
неизбежная плата за совсем не жертвенное положение и роль интеллигенции в
обществе. В этом смысле и работники аппарата власти являются жертвами своей
собственной системы власти. В этом смысле даже короли были жертвами своей
роли королей.
В коммунистическом обществе сохраняются и разрастаются профессии ученых и
писателей. Но наличие таких категорий граждан не характеризует социальную
структуру советского общества по существу, как и наличие рабочих и крестьян.
Тот факт, что человек является ученым или писателем, еще не определяет сам
по себе его социальное положение и поведение. Возьмите любое научное
учреждение коммунистической страны, проанализируйте его социальную структуру
и положение людей в ней, и вы увидите, что поведение людей определяется
принципами, ничего общего не имеющими с принципами морали и некоей
профессиональной солидарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
это усугубило реакцию моего окружения на мой поступок.
Меня в конце концов уволили с работы, лишили всех ученых степеней и
званий, лишили наград. Мои работы были объявлены лишенными научного
значения. Сделали это те же люди, которые до этого присуждали им премии и
выдвигали на Государственную премию, рекомендовали к печати и к изданию на
иностранных языках. Мои бывшие ученики стали публиковать мои идеи и
результаты как свои собственные и, разумеется, без ссылок на меня.
Мою единственную ученицу, не порвавшую дружеских отношений с нашей семьей
- Анастасию Федину, - уволили с работы и вообще выбросили из логики, хотя
она была гораздо способнее большинства советских логиков. Меня начали
дискредитировать и всячески порочить люди, знавшие меня десятки лет и
дружившие со мною. Чтобы оправдать свое поведение, мою книгу объявили
доносом на творческую и либеральную интеллигенцию. И это делали люди,
прекрасно устраивавшиеся в жизни и делавшие успешную карьеру. Интересно, что
западные лотки и философы не прояви[470] ли в отношении меня никакой
профессиональной солидарности. Скорее наоборот, они проявили солидарность с
моими преследователями. Польский философ А. Шафф, ранее восторгавшийся моими
работами и способствовавший их изданию в Польше, отклонил мою кандидатуру в
Международный институт философии, предложив вместо меня П. Федосеева. А
известный историк логики Бохенский, считавший меня одним из трех крупнейших
логиков в мире, осудил тот факт, что я опубликовал "Зияющие высоты". Мои
логические работы перестали рецензироваться и упоминаться в издававшемся им
журнале.
В помещении, где раньше находился опорный пункт милиции, установили пункт
постоянного наблюдения за мною. У дома постоянно стали дежурить агенты КГБ.
Иногда дежурили целые группы на машинах. Они фотографировали всех,
посещавших нас, иногда снимали киноаппаратами. Меня стали регулярно вызывать
в милицию как тунеядца, угрожая выслать из Москвы куда-нибудь в Сибирь.
Предложили работу рядовым программистом в Омске. Куда бы мы ни шли, нас
повсюду сопровождали агенты КГБ. В одиночку выходить было небезопасно.
Случаи избиения диссидентов и даже убийства некими "хулиганами" уже имели
место в Москве. В первую же неделю после выхода "Зияющих высот" мы
почувствовали опасность прогулок в одиночку. Однажды я выбежал позвонить из
автомата какому-то западному журналисту - домашний телефон прослушивался.
Когда я возвращался домой, ко мне на лестничной площадке пристал "пьяный" -
огромного роста парень, изображавший пьяного. Хотя я был довольно крепок
физически и умел драться, справиться с таким верзилой я не мог. Ольга
услыхала возню на площадке, выбежала, пыталась оттащить "пьяного" от меня,
но и ее сил было мало. Тогда она сбегала на кухню, схватила металлический
пестик (довольно тяжелый) и ударила им по плечу "пьяного". И вовремя: он
начал душить меня. "Пьяный" от Ольгиного удара сразу "протрезвел", рука у
него повисла, обессиленная, он оставил меня и, спускаясь по лестнице, все
время оборачивался и произносил вполне трезвые угрозы.
Мои коллеги и сослуживцы потребовали предать меня суду. Позднее один мой
знакомый, имевший связи в ап[471] парате ЦК и в КГБ, рассказал при
"случайной" встрече о реакции на мою книгу Суслова. По его словам, Суслов
якобы сказал: "Мы возились лишь с диссидентами, а главную сволочь
проглядели". По его же словам, Суслов якобы настаивал на том, чтобы меня
осудили самым суровым образом, а Ю. Андропов, бывший тогда главою КГБ, якобы
предлагал выпустить меня на Запад работать в каком-нибудь университете. Не
берусь судить о том, насколько все это соответствовало истине. Но и из
других источников мне стало известно о таком распределении мнений "вверху".
Я склонен поверить в эту информацию. На собрании в Институте философии, на
котором единогласно меня подвергли публичному осуждению, мои коллеги и среди
них мои бывшие многолетние друзья требовали предать меня суду. А
присутствовавший на собрании под каким-то видом представитель КГБ сказал им,
что это не их дело. Я не хочу обелять КГБ. Я хочу сказать, что на Западе да
и многие в Советском Союзе думают, будто все зло исходит из КГБ. В этой
легенде заинтересованы и сотрудники аппарата ЦК КПСС: они хотят выглядеть
чистыми. На самом деле КГБ есть лишь исполнительный орган ЦК КПСС. За все
то, что кажется мрачными делами, ответствен прежде всего ЦК.
Почему, спрашивается, в Советском Союзе не нашлось ни одного ученого и ни
одного писателя, которые открыто выступили бы в мою защиту? Почему мои
ученики и соратники в логике, которым ничто не угрожало со стороны властей,
поспешили предать меня и "отмежеваться" от меня? Этот вопрос еще более
серьезный, чем вопрос об отношении КГБ и ЦК КПСС. Это вопрос о реальной
социальной структуре населения коммунистической страны. Я на эту тему уже
писал выше. Здесь хочу остановиться на ней еще раз специально.
УЧЕНЫЕ И ПИСАТЕЛИ
На Западе была распространена легенда, будто многочисленные талантливые и
моральные деятели советской культуры стремятся творить во имя истины и
красоты, но злодейское руководство мешало им делать это [472] благородное
дело. Эту легенду поддерживали сами представители советской интеллигенции.
Она удобна для них - дает оправдание их поведению и возможность выглядеть
жертвой в глазах Запада, да и в своих собственных. Но эта легенда не имеет
ничего общего с советской реальностью. В среде советской интеллигенции
появляются и настоящие жертвы, но как редкое исключение. И многие
представители интеллигенции в чем-то страдают, но эти страдания суть
неизбежная плата за совсем не жертвенное положение и роль интеллигенции в
обществе. В этом смысле и работники аппарата власти являются жертвами своей
собственной системы власти. В этом смысле даже короли были жертвами своей
роли королей.
В коммунистическом обществе сохраняются и разрастаются профессии ученых и
писателей. Но наличие таких категорий граждан не характеризует социальную
структуру советского общества по существу, как и наличие рабочих и крестьян.
Тот факт, что человек является ученым или писателем, еще не определяет сам
по себе его социальное положение и поведение. Возьмите любое научное
учреждение коммунистической страны, проанализируйте его социальную структуру
и положение людей в ней, и вы увидите, что поведение людей определяется
принципами, ничего общего не имеющими с принципами морали и некоей
профессиональной солидарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156