На время школьных каникул я приезжал в
деревню из Москвы. Мы, мальчишки, лазили в брошенные дома. На чердаках и в
чуланах я находил книги и журналы, попавшие сюда еще до революции. И какие!
О таких книгах мои соученики по московской школе еще понятия не имели, а я
их уже прочитал в моем "медвежьем углу". В качестве примера назову сочинения
Гете, Гюго, Гамсуна. Сочинения классиков русской литературы можно было найти
в любом доме. Особенно сильно я тогда увлекался сочинениями Лермонтова,
Гамсуна и Гюго. Они в огромной мере способствовали развитию во мне
склонности к трагическому романтизму.
Та часть населения района, которая задавала тон, одевалась по-городскому
и по-городскому обставляла свои дома. Широко и щедро праздновались
религиозные праздники, крестины, именины, свадьбы. Сложилась [25]
своеобразная культура общения, местный этикет, иерархия родов. Описания
купеческой жизни в городах, которые мне приходилось читать, во многом
приложимы к нашему району. В меньших масштабах, конечно. И с одним
коррективом: отрицательные явления этого строя жизни, прекрасно описанные в
классической русской литературе, оставались там, где люди добывали
богатства, - в городах. В самом же нашем районе просто не было базы для
социальных конфликтов и страстей.
Разумеется, уровень культуры в нашем районе был высоким лишь в сравнении
с другими местами провинциальной России. Образование большинства людей
ограничивалось церковно-приходской школой. И культура была приносной, а не
результатом имманентного развития района. Это было отражение столичной
культуры в глухой провинции, оказавшейся в непосредственной сфере влияния
столицы.
НЕАДЕКВАТНОСТЬ ЭПОХЕ
Отмечу еще одну черту нашего "медвежьего угла": это высокий уровень
нравственности. Причем этот уровень был следствием недоразвитости, а не
прогресса. Все те блага, которые люди имели, добывались не путем обмана и
эксплуатации других людей, а благодаря усердию и личным способностям. В
наших краях вообще не было воров. Моральная деградация началась лишь в
советское время. Первый случай, когда девушка "согрешила" до замужества,
произошел уже в начале коллективизации. Инерция старой жизни была настолько
сильна, что этот случай произвел впечатление конца света. В такой атмосфере
нравственных ограничений выросли все дети в нашей семье. Преодолеть наш
нравственный примитивизм (так оценивали этот феномен мои друзья) нам так и
не удалось. Попав из мира примитивной нравственности в мир высокоразвитой
распущенности, я всегда ощущал себя пришельцем из другой эпохи и много
страдал из-за этого.
Неадекватность эпохе я ощущал не только в бытовой нравственности.
Несмотря на то, что я получил современное образование и выбрался на высоты
современной [26] культуры, в глубине души я так и остался человеком из
"медвежьего угла". Мои претензии к жизненным благам остались примитивными,
неадекватными внутреннему развитию и социальным потенциям. Потому я не
испытывал никакой радости и гордости по тому поводу, что приобрел какую-то
известность. Скорее, я испытывал горечь от мысли о том, что стал вести образ
жизни, о котором мог бы сказать словами из Библии: суета, суета сует и
всяческая суета.
ТРУД
Жизнь у нас была все же совсем не райской. Относительное благополучие
достигалось тяжким трудом. Работали с рассвета до заката солнца. А иногда и
по ночам. Работали не покладая рук. Работали все - взрослые, дети, старики.
Работали, несмотря на болезни. Болезнью считалось такое состояние, когда
человек сам не мог встать на ноги. Главная тяжесть труда выпадала на долю
женщин. Помимо полевых работ, на их плечах была работа по дому и забота о
семье. Женщины учились три-четыре года и уже в одиннадцать - двенадцать лет
начинали работать наравне со взрослыми. Мужчины, работавшие в городах, жили
в скверных бытовых условиях, без семей, экономя на всем. Я, как и мои братья
и сестры, был настолько глубоко с детства приучен к труду, что труд, как
таковой, стал навсегда содержанием всей моей жизнедеятельности. Я никогда не
уставал от труда. Уставал от безделья и отдыха. Если бы был Бог и в час
Страшного суда спросил бы меня, что я делал при жизни, я ответил бы одним
словом: работал. Особенностью нашего района было общинное землевладение.
Крестьяне не обладали землей как частной собственностью. Земля делилась
на участки в зависимости от состава семей и предоставлялась во временное
пользование им. Земли было мало. Разбогатеть за ее счет было невозможно. Был
исключен наемный труд в больших масштабах. Самое большее, что можно было
себе позволить, - это один или два наемных работника. Обычно это были
женщины. Нанимались они не с целью экс[27] плуатации, а в качестве
помощников остающимся в деревнях женщинам с детьми. Такие работники не
приносили прибыли нанимателям. На них приходилось тратиться. Жили они в
чужих семьях на правах членов этих семей. Нанимала таких работников и моя
мать. Они потом навсегда становились чем-то вроде родственников для нас.
РЕВОЛЮЦИЯ
В русском дореволюционном обществе сосуществовали следующие три
социальных фактора: отмирающий дворянский строй, нарождающийся капитализм и
государственно-бюрократическая система. В нашем "медвежьем углу" доминировал
третий. Доминировал настолько, что основная масса населения два первых уже
почти не ощущала. Поэтому Февральская революция прошла тут незаметно. Люди
констатировали факт, что "сбросили царя", и продолжали жить по-прежнему.
Известие об Октябрьской революции принесли солдаты, дезертировавшие из
армии. Старые учреждения власти переименовали. К ним добавили новые.
Изобрели новые печати. Произошла замена лиц у власти. Но власть, как
таковая, осталась. Остались и расширились ее полномочия. Исчезли куда-то
известные богачи, бросив недвижимую собственность в распоряжении новой
власти. Основная же масса населения продолжала жить так, как будто ничего
особенного не случилось. Ленина, а потом Сталина восприняли как нового царя.
В слово "царь" при этом не вкладывали того феодального смысла, в каком его
употребляли марксисты. Царь считался самым высшим начальником, а не главой
помещиков и капиталистов.
Население нашего района приняло революцию как нечто само собой
разумеющееся, как распоряжение высшего начальства. Последствия ее,
сказавшиеся в последующие годы, в какой-то мере вызвали недовольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
деревню из Москвы. Мы, мальчишки, лазили в брошенные дома. На чердаках и в
чуланах я находил книги и журналы, попавшие сюда еще до революции. И какие!
О таких книгах мои соученики по московской школе еще понятия не имели, а я
их уже прочитал в моем "медвежьем углу". В качестве примера назову сочинения
Гете, Гюго, Гамсуна. Сочинения классиков русской литературы можно было найти
в любом доме. Особенно сильно я тогда увлекался сочинениями Лермонтова,
Гамсуна и Гюго. Они в огромной мере способствовали развитию во мне
склонности к трагическому романтизму.
Та часть населения района, которая задавала тон, одевалась по-городскому
и по-городскому обставляла свои дома. Широко и щедро праздновались
религиозные праздники, крестины, именины, свадьбы. Сложилась [25]
своеобразная культура общения, местный этикет, иерархия родов. Описания
купеческой жизни в городах, которые мне приходилось читать, во многом
приложимы к нашему району. В меньших масштабах, конечно. И с одним
коррективом: отрицательные явления этого строя жизни, прекрасно описанные в
классической русской литературе, оставались там, где люди добывали
богатства, - в городах. В самом же нашем районе просто не было базы для
социальных конфликтов и страстей.
Разумеется, уровень культуры в нашем районе был высоким лишь в сравнении
с другими местами провинциальной России. Образование большинства людей
ограничивалось церковно-приходской школой. И культура была приносной, а не
результатом имманентного развития района. Это было отражение столичной
культуры в глухой провинции, оказавшейся в непосредственной сфере влияния
столицы.
НЕАДЕКВАТНОСТЬ ЭПОХЕ
Отмечу еще одну черту нашего "медвежьего угла": это высокий уровень
нравственности. Причем этот уровень был следствием недоразвитости, а не
прогресса. Все те блага, которые люди имели, добывались не путем обмана и
эксплуатации других людей, а благодаря усердию и личным способностям. В
наших краях вообще не было воров. Моральная деградация началась лишь в
советское время. Первый случай, когда девушка "согрешила" до замужества,
произошел уже в начале коллективизации. Инерция старой жизни была настолько
сильна, что этот случай произвел впечатление конца света. В такой атмосфере
нравственных ограничений выросли все дети в нашей семье. Преодолеть наш
нравственный примитивизм (так оценивали этот феномен мои друзья) нам так и
не удалось. Попав из мира примитивной нравственности в мир высокоразвитой
распущенности, я всегда ощущал себя пришельцем из другой эпохи и много
страдал из-за этого.
Неадекватность эпохе я ощущал не только в бытовой нравственности.
Несмотря на то, что я получил современное образование и выбрался на высоты
современной [26] культуры, в глубине души я так и остался человеком из
"медвежьего угла". Мои претензии к жизненным благам остались примитивными,
неадекватными внутреннему развитию и социальным потенциям. Потому я не
испытывал никакой радости и гордости по тому поводу, что приобрел какую-то
известность. Скорее, я испытывал горечь от мысли о том, что стал вести образ
жизни, о котором мог бы сказать словами из Библии: суета, суета сует и
всяческая суета.
ТРУД
Жизнь у нас была все же совсем не райской. Относительное благополучие
достигалось тяжким трудом. Работали с рассвета до заката солнца. А иногда и
по ночам. Работали не покладая рук. Работали все - взрослые, дети, старики.
Работали, несмотря на болезни. Болезнью считалось такое состояние, когда
человек сам не мог встать на ноги. Главная тяжесть труда выпадала на долю
женщин. Помимо полевых работ, на их плечах была работа по дому и забота о
семье. Женщины учились три-четыре года и уже в одиннадцать - двенадцать лет
начинали работать наравне со взрослыми. Мужчины, работавшие в городах, жили
в скверных бытовых условиях, без семей, экономя на всем. Я, как и мои братья
и сестры, был настолько глубоко с детства приучен к труду, что труд, как
таковой, стал навсегда содержанием всей моей жизнедеятельности. Я никогда не
уставал от труда. Уставал от безделья и отдыха. Если бы был Бог и в час
Страшного суда спросил бы меня, что я делал при жизни, я ответил бы одним
словом: работал. Особенностью нашего района было общинное землевладение.
Крестьяне не обладали землей как частной собственностью. Земля делилась
на участки в зависимости от состава семей и предоставлялась во временное
пользование им. Земли было мало. Разбогатеть за ее счет было невозможно. Был
исключен наемный труд в больших масштабах. Самое большее, что можно было
себе позволить, - это один или два наемных работника. Обычно это были
женщины. Нанимались они не с целью экс[27] плуатации, а в качестве
помощников остающимся в деревнях женщинам с детьми. Такие работники не
приносили прибыли нанимателям. На них приходилось тратиться. Жили они в
чужих семьях на правах членов этих семей. Нанимала таких работников и моя
мать. Они потом навсегда становились чем-то вроде родственников для нас.
РЕВОЛЮЦИЯ
В русском дореволюционном обществе сосуществовали следующие три
социальных фактора: отмирающий дворянский строй, нарождающийся капитализм и
государственно-бюрократическая система. В нашем "медвежьем углу" доминировал
третий. Доминировал настолько, что основная масса населения два первых уже
почти не ощущала. Поэтому Февральская революция прошла тут незаметно. Люди
констатировали факт, что "сбросили царя", и продолжали жить по-прежнему.
Известие об Октябрьской революции принесли солдаты, дезертировавшие из
армии. Старые учреждения власти переименовали. К ним добавили новые.
Изобрели новые печати. Произошла замена лиц у власти. Но власть, как
таковая, осталась. Остались и расширились ее полномочия. Исчезли куда-то
известные богачи, бросив недвижимую собственность в распоряжении новой
власти. Основная же масса населения продолжала жить так, как будто ничего
особенного не случилось. Ленина, а потом Сталина восприняли как нового царя.
В слово "царь" при этом не вкладывали того феодального смысла, в каком его
употребляли марксисты. Царь считался самым высшим начальником, а не главой
помещиков и капиталистов.
Население нашего района приняло революцию как нечто само собой
разумеющееся, как распоряжение высшего начальства. Последствия ее,
сказавшиеся в последующие годы, в какой-то мере вызвали недовольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156