Причем все это проис[444] ходило на
глазах у всех, с циничной наглостью и откровенностью.
Моя жизнь и деятельность протекали в кругах идеологов и сотрудников
аппарата высшей власти. Морально-идейное состояние правящих слоев общества
мне было хорошо известно. Я не мог быть равнодушным к тому, что творилось у
меня на глазах. Это в большой степени способствовало созреванию во мне
бунтарских настроений. Я сочувствовал лейтенанту Ильину. Но я был уже не
юноша, а зрелый человек. Я тоже хотел выстрелить в то состояние общества,
которое символизировал Брежнев, но выстрелить иначе и серьезнее, а именно
рассказав людям о том, что из себя представляет коммунистическое общество в
самих его основах и что из себя представляют люди, являющиеся его носителями
и оплотом.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Логические исследования и педагогическая работа отнимали все мои силы.
Мои социологические интересы были оттеснены куда-то далеко на задний план.
Они настолько ослабли, что их можно было бы совсем не принимать во внимание,
если бы они со временем не вспыхнули вновь. В эти годы в Советском Союзе
была допущена и стала поощряться конкретная социология в западном смысле.
Масса людей, никогда не читавших никаких социологических сочинений и
боявшихся самого слова "социология", вдруг стали социологами. Появились
группы, сектора, отделы и даже целые институты, занятые социологическими
исследованиями. Стали проводиться социологические конференции и симпозиумы,
издаваться монографии и сборники статей. Коммунистическое общество
демонстрировало на этом примере одну из своих особенностей: раз было принято
решение что-то допустить и поощрить, то в поразительно короткие сроки
создавалась армия паразитов и паразитических учреждений, создающих видимость
успешного выполнения этого решения. Социология была таким явлением, что
имитация дела вполне заменяла реальное дело, а с какой-то точки зрения была
предпочтительнее. Тучи [445] шарлатанов и имитаторов дела удовлетворяли
потребности в социологии, решая банальные частные задачки и не вникая
глубоко в запретные проблемы общества.
Я интересовался социологическими исследованиями спорадически и в порядке
хобби. Кое-что почитывал. Участвовал в конференциях. Иногда принимал участие
в работе социологических групп в секретных учреждениях. Но все это не
столько повышало мои познания в социологии, сколько способствовало
критическому отношению к тому, что делалось в ней. Я по опыту в логике уже
знал, что если для дела достаточно десяти хорошо подготовленных и
талантливых специалистов, а в это дело вовлекаются сотни и тысячи
посредственностей, то в этой сфере разрушаются всякие моральные нормы
творчества и справедливые критерии оценки. А в социологию вовлекалось
бесчисленное множество невежд, бездарностей и проходимцев. Так что самому
погружаться в интеллектуальную помойку еще худшего сорта, чем логическая, не
было никакого смысла. Но как бы то ни было, социологический бум
способствовал ослаблению идеологического контроля в кругах творческой
интеллигенции и большей свободе мысли.
И мой интерес к социальным исследованиям несколько подогревался. А
главное - я стал задумываться над тем, чтобы использовать мои логические
идеи и результаты для разработки точной теории коммунистического общества.
Это стимулировало сами мои логические исследования в определенном
направлении - в направлении разработки логики и методологии исследования
эмпирических явлений и особенно сложных эмпирических систем и процессов,
эмпирических связей и массовых явлений. Меня стали приглашать для
консультаций именно как специалиста такого рода, после того как я сделал
несколько докладов и опубликовал несколько работ на эту тему.
Постепенно я стал все больше и больше вовлекаться в размышления на такие
темы. Я никому не говорил о том, что интересуюсь именно социологией, а не
просто логико-математическими методами, обращаясь к социальным явлениям лишь
как к примерам. Почему я так делал? Дело тут вовсе не в том, что я опасался
КГБ. Последнее для меня, как и для прочих в моем окруже[446] нии, потеряло
прежние функции. В дело вступили другие, более глубокие факторы зрелого
коммунизма, а именно взаимоотношения людей в самих основах общества.
Почувствовав, что я начал делать нечто оригинальное и значительное в области
логики и методологии науки, мои либеральные и прогрессивные коллеги,
сослуживцы и друзья насторожились и начали не сговариваясь предпринимать
меры, чтобы помешать мне выделиться из их среды. Я на своей шкуре ощутил
действие тогда уже открытого мною социального принципа препятствования,
вытеснившего на задний план принцип конкуренции в форме соревнования. А если
бы в моем окружении узнали, что я, ко всему прочему, еще и занимаюсь
социологическими исследованиями в нестандартном "зиновьевском" духе, мне не
дали бы никакой возможности работать и в области логики. Я до некоторой
степени мог свободно работать в логике, поскольку имел какую-то защиту от
коллег со стороны вышестоящих властей и более широкой общественности. Как
только я этой защиты лишился, меня "сожрали". В социологии же меня "сожрали"
бы уже в самом начале. Кроме того, я не имел явного намерения делать научную
карьеру за счет социологии. Самое большее, что я держал в голове, это
применение моих методологических идей для построения теории коммунизма.
Некоторое время я работал в физико-техническом институте, вел специальный
семинар с аспирантами. Здесь я познакомился с математиком Н.Н. Моисеевым,
деканом одного из факультетов института, впоследствии академиком,
заместителем начальника вычислительного центра. Он интересовался проблемами
"математического обеспечения социальных исследований" (это его выражение).
Мы с ним не раз разговаривали на эти темы. Мне пришлось консультировать
студентов, придумавших математическую модель капиталистических кризисов.
После этого я сам начал выдумывать такого рода математические модели для
отдельных проблем теории советского общества. У меня стали получаться
любопытные результаты.
Мои социологические исследования в Советском Союзе шли по двум линиям: 1)
по линии создания общей картины коммунистического общества; 2) по линии
раз[447] работки точных методов решения отдельных проблем. По второй линии
я, например, построил логико-математическую модель абстрактного
коммунистического общества, с помощью которой доказал неизбежность кризисных
ситуаций в этом обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
глазах у всех, с циничной наглостью и откровенностью.
Моя жизнь и деятельность протекали в кругах идеологов и сотрудников
аппарата высшей власти. Морально-идейное состояние правящих слоев общества
мне было хорошо известно. Я не мог быть равнодушным к тому, что творилось у
меня на глазах. Это в большой степени способствовало созреванию во мне
бунтарских настроений. Я сочувствовал лейтенанту Ильину. Но я был уже не
юноша, а зрелый человек. Я тоже хотел выстрелить в то состояние общества,
которое символизировал Брежнев, но выстрелить иначе и серьезнее, а именно
рассказав людям о том, что из себя представляет коммунистическое общество в
самих его основах и что из себя представляют люди, являющиеся его носителями
и оплотом.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Логические исследования и педагогическая работа отнимали все мои силы.
Мои социологические интересы были оттеснены куда-то далеко на задний план.
Они настолько ослабли, что их можно было бы совсем не принимать во внимание,
если бы они со временем не вспыхнули вновь. В эти годы в Советском Союзе
была допущена и стала поощряться конкретная социология в западном смысле.
Масса людей, никогда не читавших никаких социологических сочинений и
боявшихся самого слова "социология", вдруг стали социологами. Появились
группы, сектора, отделы и даже целые институты, занятые социологическими
исследованиями. Стали проводиться социологические конференции и симпозиумы,
издаваться монографии и сборники статей. Коммунистическое общество
демонстрировало на этом примере одну из своих особенностей: раз было принято
решение что-то допустить и поощрить, то в поразительно короткие сроки
создавалась армия паразитов и паразитических учреждений, создающих видимость
успешного выполнения этого решения. Социология была таким явлением, что
имитация дела вполне заменяла реальное дело, а с какой-то точки зрения была
предпочтительнее. Тучи [445] шарлатанов и имитаторов дела удовлетворяли
потребности в социологии, решая банальные частные задачки и не вникая
глубоко в запретные проблемы общества.
Я интересовался социологическими исследованиями спорадически и в порядке
хобби. Кое-что почитывал. Участвовал в конференциях. Иногда принимал участие
в работе социологических групп в секретных учреждениях. Но все это не
столько повышало мои познания в социологии, сколько способствовало
критическому отношению к тому, что делалось в ней. Я по опыту в логике уже
знал, что если для дела достаточно десяти хорошо подготовленных и
талантливых специалистов, а в это дело вовлекаются сотни и тысячи
посредственностей, то в этой сфере разрушаются всякие моральные нормы
творчества и справедливые критерии оценки. А в социологию вовлекалось
бесчисленное множество невежд, бездарностей и проходимцев. Так что самому
погружаться в интеллектуальную помойку еще худшего сорта, чем логическая, не
было никакого смысла. Но как бы то ни было, социологический бум
способствовал ослаблению идеологического контроля в кругах творческой
интеллигенции и большей свободе мысли.
И мой интерес к социальным исследованиям несколько подогревался. А
главное - я стал задумываться над тем, чтобы использовать мои логические
идеи и результаты для разработки точной теории коммунистического общества.
Это стимулировало сами мои логические исследования в определенном
направлении - в направлении разработки логики и методологии исследования
эмпирических явлений и особенно сложных эмпирических систем и процессов,
эмпирических связей и массовых явлений. Меня стали приглашать для
консультаций именно как специалиста такого рода, после того как я сделал
несколько докладов и опубликовал несколько работ на эту тему.
Постепенно я стал все больше и больше вовлекаться в размышления на такие
темы. Я никому не говорил о том, что интересуюсь именно социологией, а не
просто логико-математическими методами, обращаясь к социальным явлениям лишь
как к примерам. Почему я так делал? Дело тут вовсе не в том, что я опасался
КГБ. Последнее для меня, как и для прочих в моем окруже[446] нии, потеряло
прежние функции. В дело вступили другие, более глубокие факторы зрелого
коммунизма, а именно взаимоотношения людей в самих основах общества.
Почувствовав, что я начал делать нечто оригинальное и значительное в области
логики и методологии науки, мои либеральные и прогрессивные коллеги,
сослуживцы и друзья насторожились и начали не сговариваясь предпринимать
меры, чтобы помешать мне выделиться из их среды. Я на своей шкуре ощутил
действие тогда уже открытого мною социального принципа препятствования,
вытеснившего на задний план принцип конкуренции в форме соревнования. А если
бы в моем окружении узнали, что я, ко всему прочему, еще и занимаюсь
социологическими исследованиями в нестандартном "зиновьевском" духе, мне не
дали бы никакой возможности работать и в области логики. Я до некоторой
степени мог свободно работать в логике, поскольку имел какую-то защиту от
коллег со стороны вышестоящих властей и более широкой общественности. Как
только я этой защиты лишился, меня "сожрали". В социологии же меня "сожрали"
бы уже в самом начале. Кроме того, я не имел явного намерения делать научную
карьеру за счет социологии. Самое большее, что я держал в голове, это
применение моих методологических идей для построения теории коммунизма.
Некоторое время я работал в физико-техническом институте, вел специальный
семинар с аспирантами. Здесь я познакомился с математиком Н.Н. Моисеевым,
деканом одного из факультетов института, впоследствии академиком,
заместителем начальника вычислительного центра. Он интересовался проблемами
"математического обеспечения социальных исследований" (это его выражение).
Мы с ним не раз разговаривали на эти темы. Мне пришлось консультировать
студентов, придумавших математическую модель капиталистических кризисов.
После этого я сам начал выдумывать такого рода математические модели для
отдельных проблем теории советского общества. У меня стали получаться
любопытные результаты.
Мои социологические исследования в Советском Союзе шли по двум линиям: 1)
по линии создания общей картины коммунистического общества; 2) по линии
раз[447] работки точных методов решения отдельных проблем. По второй линии
я, например, построил логико-математическую модель абстрактного
коммунистического общества, с помощью которой доказал неизбежность кризисных
ситуаций в этом обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156