В армии меня
избегали повышать в должности, так как я подавал команды, как "гнилой
интеллигент" (так оценил мое командование командир полка), хотя в других
отношениях я был образцовым солдатом и офицером. Во мне все противилось
тому, чтобы навязывать свою волю другим. Я не мог наказывать провинившихся
подчиненных, скрывал их проступки и часто делал за них сам то, что они были
обязаны делать. Я согласился стать заведующим кафедрой в университете лишь
на том условии, что всеми административными делами будет заниматься мой
заместитель. Я вздохнул с облегчением, когда меня освободили от этой
должности. В начале войны случайно получилось так, что меня вытолкнули на
роль командира отряда из нескольких десятков человек. Это произошло потому,
что я был единственным, кто не снял знаки отличия командира (я был
сержантом). Я чувствовал себя прекрасно, пока надо было решить "шахматную"
задачу, т. е. наилучшим образом выполнять задание - выбить немцев с
территории, где находилась база горючего, и поджечь эту базу. После
выполнения задания инициативой овладел какой-то ловкий проходимец, и я не
стал с ним конкурировать. Очевидно, мой индивидуализм с самого начала жизни
был настолько глубоким, что исключал стремление к подчинению других людей.
Я всегда был образцовым учащимся, служащим и работником не из желания
повысить мою социальную по[11] зицию, а из повышенного чувства собственного
достоинства. Последнее проявлялось не только в позитивной, но и в негативной
форме, например в бешеных вспышках, когда кто-нибудь пытался меня унизить
или навязать мне свою волю, не связанную со служебными обязанностями или
превышающую меру деловых отношений. Эту черту моего характера замечали сразу
и избегали повышать и вообще как-то улучшать мой социальный статус.
Мои встречи с историческими личностями либо не состоялись совсем, либо
были до анекдотичности короткими. О Ленине я узнал, когда его уже не было на
свете. О Сталине я узнал рано. К семнадцати годам у меня созрело страстное
желание повидаться с ним, но с целью выстрелить или бросить бомбу в него. Но
наша встреча не состоялась по причинам чисто технического порядка: не было
пистолета и не было бомбы, а минимальное расстояние до Сталина, на которое я
мог быть допущен, исключало возможность использования пистолета и бомбы,
если бы они были. Уже после войны маршал Ворошилов пожал мне руку среди
других офицеров, случайно оказавшихся на его пути. Мое лицо показалось ему
знакомым, и он спросил меня, где мы встречались раньше. Я ответил, что мы
вместе служили в Первой Конной армии в Гражданскую войну. Маршал сказал мне,
что я - молодец, и велел и дальше служить так же. За эту шутку я получил
пять суток ареста.
После демобилизации из армии я как-то помогал отцу красить здание
ипподрома. Ипподром посетил другой маршал (как видите, мне везло на
маршалов) - Буденный, заведовавший всем, что было так или иначе связано с
лошадьми. Он тоже жал мне руку среди прочих маляров. И ему тоже мое лицо
показалось знакомым. Я сказал, что до войны служил в такой-то кавалерийской
дивизии, которую Буденный тогда посетил. И это было правдой. И этот маршал
тоже сказал мне, что я - молодец, и велел и дальше служить так же. Маршал
приказал выдать нам, малярам, водки. Выпив даровую водку, маляры добавили
еще от себя. Мы с отцом в оргии не участвовали, и это нас спасло. Упившись
до потери чувств, маляры устроили пожар. Здание ипподрома сгорело дотла.
Виновных судили. На месте сгоревшего деревянного здания построили новое в
духе "архитектурных излишеств" сталинской эпохи.
[12]
П. МИР
НАЧАЛО МИРА
Однажды вечером я проходил по улице Дзержинского мимо главного здания КГБ
и чуть было не налетел на Ю.В. Андропова - его охрана почему-то проглядела
меня. Андропов в испуге спрятался в свою машину. А меня потом несколько
часов с пристрастием допрашивали, кто я такой и с какой целью оказался в
этом месте. Один из близких людей Андропова рассказал мне уже после
опубликования "Зияющих высот" и "Светлого будущего", будто Андропов читал и
перечитывал мои книги и будто благодаря ему меня не посадили на двенадцать
лет (семь лет лагерей и пять лет ссылки), на чем якобы настаивал Суслов. Я
допускаю такую возможность. Но я не усматриваю проявления гуманизма в том,
что меня выбросили из страны и вычеркнули мое имя из советской науки и
литературы.
Трижды встречался с Молотовым. После его падения, конечно. Один раз я
стоял с ним рядом в очереди за молоком в продуктовом магазине на улице
Волхонка, где находился мой институт. Другой раз сидел неподалеку от него в
профессорском зале Библиотеки имени Ленина. Третий раз стоял в коридоре в
группе других читателей, разговаривавших с ним. Разговор мне показался
банальным и скучным. Я в нем участия не принял. И вообще я заметил, что
лица, потерявшие свои прежние высокие позиции, становятся чрезвычайно
серыми, пустыми, скучными. Вернее, не становятся таковыми, а обнаруживают
себя в качестве таковых. Вот, пожалуй, самые значительные мои встречи с
сильными мира [13] сего, которыми я могу похвастаться. Были и другие встречи
но менее значительные, чем эти.
Я нисколько не жалею о том, что не был близок с "королями" советского
общества и не был вхож в их дома. Я всегда относился к ним с презрением,
считая их лишь объектом для сатиры. Самые значительные с точки зрения ума,
талантов и нравственности личности, с которыми мне приходилось встречаться в
Советском Союзе, либо погибли, либо потерпели крах при попытках добиться
жизненного успеха, либо сознательно и добровольно застряли на низших
ступенях социальной иерархии. Те же из моих знакомых, которые там преуспели,
и те преуспевшие личности, с которыми меня там сталкивала судьба, были
ничтожествами в отношении именно ума, талантов и нравственности. Поэтому я
не собираюсь прилагать особых усилий к тому, чтобы припомнить, когда, при
каких обстоятельствах и с какими партийными и государственными чиновниками
меня сталкивала судьба.
Имена многих из них стали мелькать в прессе. Но эти люди все равно не
выросли в значительные личности, которым стоило бы посвятить особые главы в
воспоминаниях. Они сообща дали мне много материала для обобщенных
литературных персонажей. Но каждый из них по отдельности не дал мне
материала даже для одной страницы индивидуализированного описания. Они суть
элементы массовых явлений. И в качестве таковых они могут быть описаны лишь
средствами, адекватными именно массовым явлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
избегали повышать в должности, так как я подавал команды, как "гнилой
интеллигент" (так оценил мое командование командир полка), хотя в других
отношениях я был образцовым солдатом и офицером. Во мне все противилось
тому, чтобы навязывать свою волю другим. Я не мог наказывать провинившихся
подчиненных, скрывал их проступки и часто делал за них сам то, что они были
обязаны делать. Я согласился стать заведующим кафедрой в университете лишь
на том условии, что всеми административными делами будет заниматься мой
заместитель. Я вздохнул с облегчением, когда меня освободили от этой
должности. В начале войны случайно получилось так, что меня вытолкнули на
роль командира отряда из нескольких десятков человек. Это произошло потому,
что я был единственным, кто не снял знаки отличия командира (я был
сержантом). Я чувствовал себя прекрасно, пока надо было решить "шахматную"
задачу, т. е. наилучшим образом выполнять задание - выбить немцев с
территории, где находилась база горючего, и поджечь эту базу. После
выполнения задания инициативой овладел какой-то ловкий проходимец, и я не
стал с ним конкурировать. Очевидно, мой индивидуализм с самого начала жизни
был настолько глубоким, что исключал стремление к подчинению других людей.
Я всегда был образцовым учащимся, служащим и работником не из желания
повысить мою социальную по[11] зицию, а из повышенного чувства собственного
достоинства. Последнее проявлялось не только в позитивной, но и в негативной
форме, например в бешеных вспышках, когда кто-нибудь пытался меня унизить
или навязать мне свою волю, не связанную со служебными обязанностями или
превышающую меру деловых отношений. Эту черту моего характера замечали сразу
и избегали повышать и вообще как-то улучшать мой социальный статус.
Мои встречи с историческими личностями либо не состоялись совсем, либо
были до анекдотичности короткими. О Ленине я узнал, когда его уже не было на
свете. О Сталине я узнал рано. К семнадцати годам у меня созрело страстное
желание повидаться с ним, но с целью выстрелить или бросить бомбу в него. Но
наша встреча не состоялась по причинам чисто технического порядка: не было
пистолета и не было бомбы, а минимальное расстояние до Сталина, на которое я
мог быть допущен, исключало возможность использования пистолета и бомбы,
если бы они были. Уже после войны маршал Ворошилов пожал мне руку среди
других офицеров, случайно оказавшихся на его пути. Мое лицо показалось ему
знакомым, и он спросил меня, где мы встречались раньше. Я ответил, что мы
вместе служили в Первой Конной армии в Гражданскую войну. Маршал сказал мне,
что я - молодец, и велел и дальше служить так же. За эту шутку я получил
пять суток ареста.
После демобилизации из армии я как-то помогал отцу красить здание
ипподрома. Ипподром посетил другой маршал (как видите, мне везло на
маршалов) - Буденный, заведовавший всем, что было так или иначе связано с
лошадьми. Он тоже жал мне руку среди прочих маляров. И ему тоже мое лицо
показалось знакомым. Я сказал, что до войны служил в такой-то кавалерийской
дивизии, которую Буденный тогда посетил. И это было правдой. И этот маршал
тоже сказал мне, что я - молодец, и велел и дальше служить так же. Маршал
приказал выдать нам, малярам, водки. Выпив даровую водку, маляры добавили
еще от себя. Мы с отцом в оргии не участвовали, и это нас спасло. Упившись
до потери чувств, маляры устроили пожар. Здание ипподрома сгорело дотла.
Виновных судили. На месте сгоревшего деревянного здания построили новое в
духе "архитектурных излишеств" сталинской эпохи.
[12]
П. МИР
НАЧАЛО МИРА
Однажды вечером я проходил по улице Дзержинского мимо главного здания КГБ
и чуть было не налетел на Ю.В. Андропова - его охрана почему-то проглядела
меня. Андропов в испуге спрятался в свою машину. А меня потом несколько
часов с пристрастием допрашивали, кто я такой и с какой целью оказался в
этом месте. Один из близких людей Андропова рассказал мне уже после
опубликования "Зияющих высот" и "Светлого будущего", будто Андропов читал и
перечитывал мои книги и будто благодаря ему меня не посадили на двенадцать
лет (семь лет лагерей и пять лет ссылки), на чем якобы настаивал Суслов. Я
допускаю такую возможность. Но я не усматриваю проявления гуманизма в том,
что меня выбросили из страны и вычеркнули мое имя из советской науки и
литературы.
Трижды встречался с Молотовым. После его падения, конечно. Один раз я
стоял с ним рядом в очереди за молоком в продуктовом магазине на улице
Волхонка, где находился мой институт. Другой раз сидел неподалеку от него в
профессорском зале Библиотеки имени Ленина. Третий раз стоял в коридоре в
группе других читателей, разговаривавших с ним. Разговор мне показался
банальным и скучным. Я в нем участия не принял. И вообще я заметил, что
лица, потерявшие свои прежние высокие позиции, становятся чрезвычайно
серыми, пустыми, скучными. Вернее, не становятся таковыми, а обнаруживают
себя в качестве таковых. Вот, пожалуй, самые значительные мои встречи с
сильными мира [13] сего, которыми я могу похвастаться. Были и другие встречи
но менее значительные, чем эти.
Я нисколько не жалею о том, что не был близок с "королями" советского
общества и не был вхож в их дома. Я всегда относился к ним с презрением,
считая их лишь объектом для сатиры. Самые значительные с точки зрения ума,
талантов и нравственности личности, с которыми мне приходилось встречаться в
Советском Союзе, либо погибли, либо потерпели крах при попытках добиться
жизненного успеха, либо сознательно и добровольно застряли на низших
ступенях социальной иерархии. Те же из моих знакомых, которые там преуспели,
и те преуспевшие личности, с которыми меня там сталкивала судьба, были
ничтожествами в отношении именно ума, талантов и нравственности. Поэтому я
не собираюсь прилагать особых усилий к тому, чтобы припомнить, когда, при
каких обстоятельствах и с какими партийными и государственными чиновниками
меня сталкивала судьба.
Имена многих из них стали мелькать в прессе. Но эти люди все равно не
выросли в значительные личности, которым стоило бы посвятить особые главы в
воспоминаниях. Они сообща дали мне много материала для обобщенных
литературных персонажей. Но каждый из них по отдельности не дал мне
материала даже для одной страницы индивидуализированного описания. Они суть
элементы массовых явлений. И в качестве таковых они могут быть описаны лишь
средствами, адекватными именно массовым явлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156