Он поступил потом в театральное училище. Но во время
войны умер от туберкулеза.
Я тоже попробовал артистическую карьеру, но неудачно. Я принимал участие
в постановке пьесы про классовую борьбу в США. Пьеса называлась "Бей,
барабан!". Моя роль была без слов: я изображал пионера, которого убивал
полицейский. Над моим телом амери[83] канские юные революционеры произносили
речи. Затем меня укладывали на импровизированные носилки и торжественно
уносили со сцены под грохот барабана. Однажды я схватил насморк. В тот
момент, когда я лежал якобы мертвый и в зале и на сцене наступила гробовая
тишина, я громко шмыгнул носом. В зале начался смех, а когда меня уносили, я
громко чихнул. На этот раз рассмеялись и артисты. Меня уронили, и я сам ушел
со сцены под общий хохот в зале. На этом моя артистическая карьера
закончилась.
В школе был кружок рисования. Руководил им студент какого-то
художественного училища (по имени Женя). Была специальная комната для
занятий кружка. В обязанности этого студента входило также художественное
оформление школы - лозунги, плакаты, стенды к важным датам с композициями
фотографий и вырезок из журналов и газет. У нас были также уроки рисования.
Учитель рисования также принимал участие в художественном оформлении школы.
Наша школа с этой точки зрения была лучшей в районе и одной из лучших в
Москве. Десятки способных к рисованию учеников были вовлечены в это дело. В
школе, кроме того, была Ленинская комната - небольшая комната, в которой
собиралось все, что касалось Ленина. Оформлением ее заведовал также
упомянутый студент. Меня в кружок рисования не взяли, так как я не стремился
к точному изображению предметов. У меня получались скорее карикатуры на
предметы и на людей.
У нас были даже уроки музыки. Учитель, заметив, что у меня не было ни
голоса, ни слуха, но что я что-то постоянно рисовал, предложил мне "рисовать
музыку", т. е. изображать в рисунках то, как я воспринимал музыку. Я целый
учебный год усердно занимался этим. Учитель коллекционировал мои рисунки и
рассказывал нам непонятные вещи о соотношении звуковых и зрительных образов.
Учитель был стар. На следующий год он умер и уроки музыки прекратились, но
появился музыкальный кружок. В него я, конечно, не записался по причине, о
которой уже говорил выше.
Наконец, в школе были прекрасно организованы спортивные уроки и
спортивные внеурочные секции Ученики нашей школы неоднократно становились
чем[84] пионами страны по гимнастике среди юношей. Я еще в деревне здорово
бегал, прыгал и плавал. И в Москве я обнаружил хорошие спортивные
способности в легкой атлетике, а также в бегании на лыжах на большие
дистанции. Но заниматься в спортивных секциях не стал из отвращения к
соревнованиям всякого рода.
Большинству учеников школа давала то, что они не имели в семьях. Родители
их были, как правило, плохо образованными. Они испытывали уважение к своим
более культурным детям, надеялись на то, что образование выведет их детей на
более высокий социальный уровень. Тогда многие делали стремительные взлеты
на вершины общества в самых различных сферах. Казалось, что это становится
общедоступным. Выпускники школ практически все (за редким исключением) могли
поступить в институты. Для них проблемой был выбор института,
соответствующего их способностям и желаниям. Хотя нам всячески прививали
идеологию грядущего равенства, большинство учеников воспринимали школу как
возможность подняться в привилегированные слои общества. Хотя все с
почтением говорили о рабочем классе как о главном классе общества, рабочими
мало кто хотел быть. Лишь самые неспособные и испорченные улицей дети шли в
рабочие. Эта возможность подняться в верхи общества в гораздо большей
степени делала жизнь радостней и интересней, чем идеи всеобщего равенства, в
которые мало кто верил.
В 1933 году еще существовала педология, разгромленная вскоре как
"буржуазная псевдонаука". Педологи изучали наши способности и предсказывали
наше будущее, вернее, зачисляли нас заранее в какую-то социальную категорию.
Одним из тестов было продевание ниток через дырочки в палках. Я это делал
очень быстро, и меня педологи зачислили в рабочие, причем в текстильщики.
Большинство других учеников класса педологи зачислили в категорию
инженерно-технических работников. Некоторое время все они смотрели на меня
свысока, как будущие инженеры должны были бы смотреть на простого работягу.
Но вот педологию ликвидировали, их выводы о нас объявили ложными и даже
враждебными. Будущие инженерно-технические работники приуныли. Я их
успокаивал, обещая стать рабочим-текстильщиком.
[85]
МОИ ШКОЛЬНЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ
У нас в школе особенно хорошо преподавали математику и литературу. И
очень многие ученики стали одержимы ими. Я был в их числе. С первого года
учебы в этой школе (с пятого класса) я стал первым учеником в классе по
математике и до конца был одним из лучших математиков школы среди учеников.
Я принимал участие в математических олимпиадах, причем успешно. Но я не
отдавал предпочтения математике перед другими увлечениями, и потому я не был
в числе любимых учеников учителей математики. И потому они не проявляли
особой заинтересованности во мне как в математике. Впоследствии я убедился в
том, что для успеха в какой-то сфере человеческой деятельности мало иметь
способности к этой деятельности. Даже при выдающихся способностях, но при
отсутствии тех, кто способен тебя поддержать и отстаивать признание твоих
способностей, успех невозможен. В одной математической олимпиаде я на
двадцать минут раньше всех решил все задачи, причем кратчайшим способом, но
не был даже упомянут в числе лучших. Я потом поинтересовался, в чем дело.
Один из членов комиссии сказал мне, что мои решения были действительно
самыми простыми. Но требовалось не это. Требовалось продемонстрировать более
широкие познания. Кроме того, я не имел никакой поддержки и известности, я
был тут человеком случайным. Впоследствии, став известным логиком и решив
ряд важнейших проблем, я столкнулся с той же ситуацией. Мое решение проблем
оказалось слишком простым в наш век, стремящийся к возможно сложному решению
пустяковых проблем. И у меня не оказалось никакой серьезной социальной
поддержки, т. е. не оказалось людей и организаций, заинтересованных в
признании сделанного мною. Тогда, в юности, я испытал первую горечь от
фактической несправедливости людей и организации человеческой жизни вообще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
войны умер от туберкулеза.
Я тоже попробовал артистическую карьеру, но неудачно. Я принимал участие
в постановке пьесы про классовую борьбу в США. Пьеса называлась "Бей,
барабан!". Моя роль была без слов: я изображал пионера, которого убивал
полицейский. Над моим телом амери[83] канские юные революционеры произносили
речи. Затем меня укладывали на импровизированные носилки и торжественно
уносили со сцены под грохот барабана. Однажды я схватил насморк. В тот
момент, когда я лежал якобы мертвый и в зале и на сцене наступила гробовая
тишина, я громко шмыгнул носом. В зале начался смех, а когда меня уносили, я
громко чихнул. На этот раз рассмеялись и артисты. Меня уронили, и я сам ушел
со сцены под общий хохот в зале. На этом моя артистическая карьера
закончилась.
В школе был кружок рисования. Руководил им студент какого-то
художественного училища (по имени Женя). Была специальная комната для
занятий кружка. В обязанности этого студента входило также художественное
оформление школы - лозунги, плакаты, стенды к важным датам с композициями
фотографий и вырезок из журналов и газет. У нас были также уроки рисования.
Учитель рисования также принимал участие в художественном оформлении школы.
Наша школа с этой точки зрения была лучшей в районе и одной из лучших в
Москве. Десятки способных к рисованию учеников были вовлечены в это дело. В
школе, кроме того, была Ленинская комната - небольшая комната, в которой
собиралось все, что касалось Ленина. Оформлением ее заведовал также
упомянутый студент. Меня в кружок рисования не взяли, так как я не стремился
к точному изображению предметов. У меня получались скорее карикатуры на
предметы и на людей.
У нас были даже уроки музыки. Учитель, заметив, что у меня не было ни
голоса, ни слуха, но что я что-то постоянно рисовал, предложил мне "рисовать
музыку", т. е. изображать в рисунках то, как я воспринимал музыку. Я целый
учебный год усердно занимался этим. Учитель коллекционировал мои рисунки и
рассказывал нам непонятные вещи о соотношении звуковых и зрительных образов.
Учитель был стар. На следующий год он умер и уроки музыки прекратились, но
появился музыкальный кружок. В него я, конечно, не записался по причине, о
которой уже говорил выше.
Наконец, в школе были прекрасно организованы спортивные уроки и
спортивные внеурочные секции Ученики нашей школы неоднократно становились
чем[84] пионами страны по гимнастике среди юношей. Я еще в деревне здорово
бегал, прыгал и плавал. И в Москве я обнаружил хорошие спортивные
способности в легкой атлетике, а также в бегании на лыжах на большие
дистанции. Но заниматься в спортивных секциях не стал из отвращения к
соревнованиям всякого рода.
Большинству учеников школа давала то, что они не имели в семьях. Родители
их были, как правило, плохо образованными. Они испытывали уважение к своим
более культурным детям, надеялись на то, что образование выведет их детей на
более высокий социальный уровень. Тогда многие делали стремительные взлеты
на вершины общества в самых различных сферах. Казалось, что это становится
общедоступным. Выпускники школ практически все (за редким исключением) могли
поступить в институты. Для них проблемой был выбор института,
соответствующего их способностям и желаниям. Хотя нам всячески прививали
идеологию грядущего равенства, большинство учеников воспринимали школу как
возможность подняться в привилегированные слои общества. Хотя все с
почтением говорили о рабочем классе как о главном классе общества, рабочими
мало кто хотел быть. Лишь самые неспособные и испорченные улицей дети шли в
рабочие. Эта возможность подняться в верхи общества в гораздо большей
степени делала жизнь радостней и интересней, чем идеи всеобщего равенства, в
которые мало кто верил.
В 1933 году еще существовала педология, разгромленная вскоре как
"буржуазная псевдонаука". Педологи изучали наши способности и предсказывали
наше будущее, вернее, зачисляли нас заранее в какую-то социальную категорию.
Одним из тестов было продевание ниток через дырочки в палках. Я это делал
очень быстро, и меня педологи зачислили в рабочие, причем в текстильщики.
Большинство других учеников класса педологи зачислили в категорию
инженерно-технических работников. Некоторое время все они смотрели на меня
свысока, как будущие инженеры должны были бы смотреть на простого работягу.
Но вот педологию ликвидировали, их выводы о нас объявили ложными и даже
враждебными. Будущие инженерно-технические работники приуныли. Я их
успокаивал, обещая стать рабочим-текстильщиком.
[85]
МОИ ШКОЛЬНЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ
У нас в школе особенно хорошо преподавали математику и литературу. И
очень многие ученики стали одержимы ими. Я был в их числе. С первого года
учебы в этой школе (с пятого класса) я стал первым учеником в классе по
математике и до конца был одним из лучших математиков школы среди учеников.
Я принимал участие в математических олимпиадах, причем успешно. Но я не
отдавал предпочтения математике перед другими увлечениями, и потому я не был
в числе любимых учеников учителей математики. И потому они не проявляли
особой заинтересованности во мне как в математике. Впоследствии я убедился в
том, что для успеха в какой-то сфере человеческой деятельности мало иметь
способности к этой деятельности. Даже при выдающихся способностях, но при
отсутствии тех, кто способен тебя поддержать и отстаивать признание твоих
способностей, успех невозможен. В одной математической олимпиаде я на
двадцать минут раньше всех решил все задачи, причем кратчайшим способом, но
не был даже упомянут в числе лучших. Я потом поинтересовался, в чем дело.
Один из членов комиссии сказал мне, что мои решения были действительно
самыми простыми. Но требовалось не это. Требовалось продемонстрировать более
широкие познания. Кроме того, я не имел никакой поддержки и известности, я
был тут человеком случайным. Впоследствии, став известным логиком и решив
ряд важнейших проблем, я столкнулся с той же ситуацией. Мое решение проблем
оказалось слишком простым в наш век, стремящийся к возможно сложному решению
пустяковых проблем. И у меня не оказалось никакой серьезной социальной
поддержки, т. е. не оказалось людей и организаций, заинтересованных в
признании сделанного мною. Тогда, в юности, я испытал первую горечь от
фактической несправедливости людей и организации человеческой жизни вообще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156