– Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да остановитесь же, чёрт вас всех побери!..
Наверное, мой волевой напор был столь силён, что меня поняли одновременно все – во всех трех машинах.
Герр Лемке даже без приказания Фридриха съехал на обочину. Следом затормозил «ягуар» профессора. И только «фольксваген» Клауса и Рэкса проехал чуть вперёд и встал перед нашим «роллс-ройсом».
Клаус вынул из-под сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил её на крышу своего совершенно «неполицейского» автомобиля. На всякий случай, как мне потом объяснил Рэкс.
Я бросился открывать дверцу «роллс-ройса», но это оказалось мне не по силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
Вокруг всё выглядело совершенно иначе, чем тогда…
Было раннее утро.
А тогда была ночь…
Сейчас всё было покрыто холодным, слежавшимся снегом, а тогда была тёплая немецкая осень. По существу, конец лета.
И по автобану сейчас спокойненько бежали машины – кому куда было нужно.
А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были чёрными, а лица убитых и раненых – сине-белыми…
– Тебе плохо, Кыся? – спросил меня Фридрих.
– Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. – ответил я.
И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая из-под колёс мчащихся автомобилей. Я нёсся наперерез движению к знакомой полосе густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной…
Слышал, как Фридрих сказал всем остальным:
– Не волнуйтесь. Он сейчас вернётся.
А Клаус негромко добавил:
– Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь… Помнишь, Рэкс?
А я уже лихорадочно разгребал смёрзшиеся пласты грязного снега, разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку «Картье», потерянную Гельмутом Хартманном, найденную мной и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели подарить моему Водиле…
Но вот из-под мёрзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши, и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил её из мёрзлой земли.
– Тебе помочь? – мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
– Обойдусь… – ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку «Картье»!
Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересёк проезжую часть.
Подошёл к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у её ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чём…
* * *
Аэропорта я практически даже и не видел.
Несмотря на то что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене! И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил, что это – что-то особенное!..
Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.
Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру и попросил, чтобы до самолёта меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы на дорогу.
Хотя Дженни уверяла меня, что в самолёте обычно потрясающе вкусно кормят, и причём абсолютно «на халяву». У Дженни был большой опыт полётов…
За своё категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом. Во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хвалёный мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до Санкт-Петербурга я летел в рождественской красно-золотой жилетке! Они ещё хотели, чтобы я надел и манишку с «бабочкой», но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с «бабочкой» отказался наотрез.
С пограничниками была предварительная договорённость, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они так проверят мой бумаги и меня самого – на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех садящихся в самолёт. И если с этим делом у меня будет всё в порядке – Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесёт меня в сумке через Специальный служебный проход, по Специальному выдвижному коридору прямо в самолёт – на моё место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом «специальный» немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчёркивать исключительность положения, доступного не каждому.
* * *
Прощание было каким-то расслабленным, грустным, словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было…
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу.
Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой и перекрестила меня…
«Полицайхундефюрер» Клаус приподнял меня, поднёс к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом шелдрейсовском языке:
– Найдёшь своего приятеля-шофёра, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
– Спасибо, – ответил я ему и неловко лизнул его в нос.
Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы.
Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я чётко видел, как она положила глаз на Рэкса…
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я… И что я принёс ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!..
Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-шелдрейсовски, и поэтому я, весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котёнок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете…
– Ты не вернёшься, – тихо сказал Фридрих. – Я знаю. Я вижу тебя в последний раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161