Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь…
– Да! Да, конечно!.. – прошептал я всё-таки по-шелдрейсовски. – Я буду звонить тебе… И пожалуйста, не забывай: полтаблетки от давления и таблетку «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни…
– Спасибо, – сказал Фридрих, и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
* * *
Описывать два с половиной часа полёта от Мюнхена до Санкт-Петербурга – вряд ли имеет смысл.
Первую половину полёта я ещё как-то бодрствовал; то меня кормили (действительно очень вкусно!), то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины – с понтом, будто бы он идёт в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как «Мартын-Кыся фон Тифенбах» и находящегося на борту самолёта под индексом VIP. Это, как мне ещё вчера объяснил Фридрих, международный английский Термин – VIP. «Very Important Person». Что по-русски означает – «Очень важная персона».
Несколько раз меня напрягала красоточка стюардессочка, которой я был поручен. Она всё время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причём делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолётной связи с землёй.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи – сильно нетрезвый русский мужик – глава какой-то профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним. И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию…
Я вежливо уклонился от поглаживаний баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях – что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это – первое. И второе – как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса… Помню только, что как-то Водила обронил, что живёт в районе Невского…
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолётном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня тёплым пледом…
* * *
…Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:
– Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом – телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
Колючий, ледяной ветер кружил позёмку по лётному полю, а у самого трапа нашего самолёта стоял белый «Мерседес – 300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнажённой головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния её владельца, – в распахнутой дублёнке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» – ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко – автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвлённого на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалёку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды…
ИТАК – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть – круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то…
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
– Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю…
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
– Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулём Васька (тоже – хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
– Ну, Иван Афанасьевич, ты даёшь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты – хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
– Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
– Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
– Фрау Кох? Всё в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полёте всё, всё было в порядке. Передаю телефон…
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
– Герр фон Тифенбах – вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад…
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: – Ну как ты, Кыся?..
– Нормально, – по-шелдрейсовски ответил я. – Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я ещё буду звонить…
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся…
* * *
Ах, как мне отчётливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да ещё и обматерил с ног до головы!
«Будет и на нашей улице праздник!.. – сказал тогда Пилипенко Ваське. – Сейчас время революционное – кто был ничем, тот станет всем!..»
А я ещё тогда подумал – всё может быть…
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дублёнка – которые ему раньше и во сне не снились… И Васька прикинут – будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
– Да! Да, конечно!.. – прошептал я всё-таки по-шелдрейсовски. – Я буду звонить тебе… И пожалуйста, не забывай: полтаблетки от давления и таблетку «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни…
– Спасибо, – сказал Фридрих, и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
* * *
Описывать два с половиной часа полёта от Мюнхена до Санкт-Петербурга – вряд ли имеет смысл.
Первую половину полёта я ещё как-то бодрствовал; то меня кормили (действительно очень вкусно!), то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины – с понтом, будто бы он идёт в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как «Мартын-Кыся фон Тифенбах» и находящегося на борту самолёта под индексом VIP. Это, как мне ещё вчера объяснил Фридрих, международный английский Термин – VIP. «Very Important Person». Что по-русски означает – «Очень важная персона».
Несколько раз меня напрягала красоточка стюардессочка, которой я был поручен. Она всё время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причём делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолётной связи с землёй.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи – сильно нетрезвый русский мужик – глава какой-то профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним. И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию…
Я вежливо уклонился от поглаживаний баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях – что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это – первое. И второе – как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса… Помню только, что как-то Водила обронил, что живёт в районе Невского…
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолётном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня тёплым пледом…
* * *
…Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:
– Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом – телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
Колючий, ледяной ветер кружил позёмку по лётному полю, а у самого трапа нашего самолёта стоял белый «Мерседес – 300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнажённой головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния её владельца, – в распахнутой дублёнке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» – ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко – автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвлённого на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалёку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды…
ИТАК – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть – круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то…
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
– Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю…
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
– Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулём Васька (тоже – хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
– Ну, Иван Афанасьевич, ты даёшь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты – хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
– Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
– Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
– Фрау Кох? Всё в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полёте всё, всё было в порядке. Передаю телефон…
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
– Герр фон Тифенбах – вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад…
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: – Ну как ты, Кыся?..
– Нормально, – по-шелдрейсовски ответил я. – Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я ещё буду звонить…
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся…
* * *
Ах, как мне отчётливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да ещё и обматерил с ног до головы!
«Будет и на нашей улице праздник!.. – сказал тогда Пилипенко Ваське. – Сейчас время революционное – кто был ничем, тот станет всем!..»
А я ещё тогда подумал – всё может быть…
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дублёнка – которые ему раньше и во сне не снились… И Васька прикинут – будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161