Через два с половиной часа безуспешных поисков, особенно после того как Рэкс обнаружил в гараже, в ящике для рождественских ракет, петербургскую пластиковую сумку с одним лыжным ботинком Фридриха, Людьми из КРИПО было решено, что преступники чего-то испугались и решили отложить на время свою убийственную акцию.
Тем более что мужички из «взрывного» отдела своими умненькими приборами точно определили, что бомба лежала именно в этом яшике!
Но вот кто туда положил вместо бомбы один лыжный ботинок Фридриха фон Тифенбаха, было для всех загадкой. Только не для Рэкса!..
Тот сразу же незаметно загнал меня в угол кабинета, подальше от Людских глаз, и спросил меня прямо в лоб:
– Твоих лап дело?!
Я отвёл глаза в сторону и с понтом стал умываться. Дескать, о чём это вы, майн либе герр Рэксик? Впервые слышу…
Тогда этот настырный хам опрокинул меня на спину, прижал своей огромной лапой к полу и сказал:
– Я же говорил тебе, чтобы ты не совался не в своё дело! Мы в нашем отделе уже почти вышли на прямую – нащупали чуть ли не все связи, о которых ты даже представления не имеешь, а ты у нас из-под носа уволакиваешь куда-то одно из важнейших. доказательств! Тогда на кой чёрт ты мне всё это рассказывал?!
Конечно, я даже лёжа на спине мог надавать ему по рылу – особенно задними ногами. Но я даже не пошевелился. С точки зрения юридической – Рэкс был абсолютно прав!
Но с МОЕЙ точки зрения – прав был Я. И если всё пойдёт так, как Я ЭТО задумал, то сегодня же вечером…
Но я даже рта не раскрыл!
Я вспомнил неподвижного, окровавленного Водилу, застреленного дурака Лысого, в клочья растерзанного Алика, рассыпанный и смешавшийся с лужами крови кокаин на ночном автобане в десяти километрах от Мюнхена…
Я представил себе Фридриха фон Тифенбаха и его дочь Монику, да и себя самого, а может быть, и Таню Кох со своим профессором, разорванных взрывом именно в тот момент, когда мы все должны были бы весело встречать Рождество, и не оказал Рэксу ни слова.
Только постарался изобразить на своей морде такую искренность, которую Рэкс вряд ли когда-нибудь видел своей жизни, и жалобно просипел под его тяжеленной лапой:
– Рэксик, родненький… Ну о чём ты говоришь, браток? Разве бы я тебе не сказал?! Ну как ты можешь так обо мне подумать?!
Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово – ни с кем не разговаривать об этом, никого из окружающих не подозревать и вообще вести себя так, словно мы ничего не знаем и знать не хотим.
Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причём Фридриху пришлось даже шлёпнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко прийти в себя и оклематься от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы завалились в гостиной у ёлки немного передохнуть перед началом приведения себя в порядок и прихода гостей. Фридрих – на свой диван, я – в своё кресло.
Подремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
– Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!
– Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, – сказал я ему. – Мало ли что…
Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчётам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому что этот Швайне-Хунд в Человеческом образе всё равно меня не поймёт…
По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство – «швайне-хунд». То есть «свинячья собака»… Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, очень даже выразительное! Не вставая с кресла, я разглядывал „Свой собственный документ“, изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти всё тюрьмы Европы. Теперь этот документ, повествующий об „исторической“ любви „моих“ предков – Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя Всея Руси Петра Великого – был заключён под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймлённую настоящим чеканным серебром,
Замечательная по своей наивности и наглости, моя «родовая грамота» стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной – на камине тёмно-красного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи фон Тифенбах.
Но стояла она там как шутка. Как весёлое напоминание о нашем первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да и всем, кто к нам приходил, тоже. Даже сегодняшней полиции…
Однако сейчас я смотрел на эту дурацкую грамоту, почти не видя её. Мне нужно было на чём-то остановить свой взгляд, и на глаза случайно попалась эта рамочка красного дерева в серебре.
А в голове у меня всё время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего вечера. Которую я противопоставил всей Криминальной полиции Мюнхена. Только бы не сорвалось… Только бы не разрушилось!..
Я просчитывал десятки вариантов, понимал, что срыв может произойти в любом из звеньев: может быть, испугается Мозер, или перетрусит Гельмут, или кто-то из них случайно обнаружит матрёшку под сиденьем серебристого «мерседеса»; или – что самое страшное – Моника неожиданно согласится подождать, пока Франц и Гельмут «починят» их автомобиль, и поедет к отцу вместе с Гельмутом. А там ещё и Дженни…
Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим Котово-Кошачьим Богам, чтобы всё шло так, как придумал Я, как это должно было бы идти, если подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому, и звонка попросту не было.
А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?!
В смокинге (это мне когда-то Шура Плоткин объяснял…), в белой «бабочке», с маленьким ярким живым цветочком на чёрном шёлковом лацкане и в очень строгих, чёрных, почти без блеска, туфлях.
– Какой ты красивый, Фридрих! – восхитился я и увидел, что Фридрих очень обрадовался моему впечатлению.
– Тебе действительно нравится? – смущённо спросил он, словно надел смокинг впервые в жизни.
– Очень! – с удовольствием сказал я. – Ну просто – отпад!!!
– Что? – не понял Фридрих. – Как ты сказал?..
На моё счастье, раздался звонок в дверь, и мне не пришлось объяснять Фридриху значение слова «отпад». Для меня всегда это почти непосильная задача – растолковывать ему то или иное наше выраженьице и переводить его на удобоваримый язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161