!! – завопил я в полной панике. – Нет!.. Он ждал меня! ОН МЕНЯ ЖДАЛ!!! ОН ЖДАЛ МЕНЯ ЖИВОЙ, ОН ЖИВ И СЕЙЧАС!.. Я же его недавно слышал… Может быть, он болен… Мне кажется, что он ГДЕ ТО болен. Или куда-то уехал… Далеко. Потому что его было очень плохо слышно…
Никакого рюкзака – я просто сидел на коленях у Тимура, и мы оба были пристёгнуты к сиденью одним ремнём безопасности. Но для верности Тимур сильно прижимал меня к себе руками, и я всё время слышал, как стучит его сердце.
– Мамочка! Мамуленька!.. Ну что тебе стоит?! – умолял Тимур. – Пожалуйста, поставь на крышу свою полицейскую мигалку, вруби сирену!..
Но Рут ответила категорическим отказом:
– Остановят за превышение скорости – покажу полицейский жетон. Не остановят – слава Богу! А ездить с мигалкой и сиреной, когда все видят, что в машине сидит вполне благополучный ребёнок и Кот с мордой гангстера – элементарное свинство!.. Называется – использование служебного положения в личных целях. А ты, Мартын, немедленно прекрати истерику и возьми себя в лапы. ЕСЛИ ОН ЖИВ, мы его найдём. Это я тебе обещаю!
А потом Рут обозвала нас с Тимурчиком двумя юными русскими форменными идиотами. Потому что мы всё время Плоткина называли – «Шура», «Шура», «Шура», когда он вовсе никакой не Шура, а Александр! Она, Рут, понимает, что существуют укороченные и ласкательные имена: Роберт может называться – Бобби, а Уильям – Билли. И, слава Господи, Рут догадалась сегодня спросить у мистера Бориса Могилевского, как по-русски могут ещё называть Шуру. И ответ был ошеломляющим – АЛЕКСАНДР!..
Так что мы сами, Тимурчик и я, затруднили работу по поиску единственно необходимого нам «Плоткина».
И тут мы подъехали к этому дому…
* * *
У входа в палисадник нас встретили трое – сержант полиции Барри Грант – высокий, тощий человек, потрясающе непохожий на полицейского, хозяин этого трехэтажного «билдинга» – старый еврей лет семидесяти пяти и его С’обак, абсолютно повторивший внешность своего Хозяина. Казалось, что старый еврей и его С’обак – близнецы с разницей в возрасте не более трех лет в пользу С’обака.
Еврей-С’обак тут же потянулся носом ко мне, и хотя мне было не до него, я всё-таки принял оборонительную стойку.
– Не задирай хвост, сынок, – сказал мне этот удивительный С’обак по-нашему, по-Животному. – Я не ссорюсь ни с Котами, ни тем более с Кошками. Будет время – объясню почему. А сейчас – к делу. Слушай, что Мой будет говорить…
– …очень, очень милый молодой человек… – уже говорил Хозяин Собака и Дома. – Такой культурный… Из Петрограда. Столько книжек привёз!.. Я же беру с него всего триста пятьдесят долларов… Зачем ему столько книжек?..
– Кто-нибудь из вас сможет опознать по вещам интересующего вас Человека? – негромко спросил сержант Грант у Рут.
Рут посмотрела на меня. Я ей кивнул.
– Да, конечно, – с лёгкостью ответила Рут.
– Мы хотели бы осмотреть квартиру, – сказал Грант старому еврею. – У вас есть запасные ключи?
– Интересный вопрос. А почему у меня не должно быть запасных ключей? Идёмте.
И мы все потопали на второй этаж. С’обак на своих старческих, подагрических ногах поплёлся за нами следом.
А мне и в квартиру уже не нужно было заходить! Я уже здесь, на лестнице, почувствовал Шурины запахи!..
Ноги у меня подкашивались от волнения и страха, я принюхивался изо всех своих сил, стараясь уловить хотя бы малейший запах самого страшного…
Но нет. Пахло Шурой, пахло НАШИМИ книгами и фотографиями, Шуриной одеждой… Пахло, в конце концов, МНОЙ!!! Моими запахами, которые не выветрились из Шуриной жизни даже за эти несколько месяцев…
Как только старик открыл ЭТУ квартиру, то все тончайшие оттенки запахов, которые я почувствовал ещё на лестнице, обрушились на меня такой мощной волной, что я, не помня себя, словно в бреду заметался по совершенно незнакомой мне маленькой американской квартирке среди родных и близких мне НАШИХ ленинградских вещей!..
Уйма картонных коробок с книгами стояли повсюду, почти до потолка. Какие-то были уже распакованы. Валялись и уже висели на стенах масса наших любимых фотографий, рисунков, карикатур на Шуру, на меня с Шурой и пара картинок масляными красками… Всё это в разные времена было подарено нам с Шурой нашими знакомыми и Шуриными собутыльниками-художниками…
Над каким-то чужим диванчиком висела самая лучшая моя фотография величиной с кухонный поднос. Года три тому назад Шура снимал меня на нашем пустыре. Истратил целую плёнку, а потом мы вместе с ним отбирали лучший снимок из контрольных отпечатков, которые ему сделали в лаборатории одной газеты. Там же потом отпечатали и этот здоровенный портрет.
– Ёлки-палки! – вскричал в восторге Тимур. – Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!
Все тут же посмотрели на меня. Еврей-С’обак даже зашёл сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображён именно я. Но почему таким способом?…
– По-моему, это то, что мы ищем, – сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. – Мне кажется – здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно…
И несмотря на своё собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк – сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светло-шоколадного цвета, которые когда-либо встречались мне в жизни – с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой…
Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг что-то сместилось, будто я перешёл в некое совершенно иное состояние, словно-заглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нём…
…ПУСТЫННЫЙ ЖЁЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН… И НА ТЁПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО – РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я… А НЕПОДАЛЁКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА – ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЁ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЁННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..
…Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем – хозяином этого дома:
– С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал кого-то там встречать, мы его больше не видели.
– Абсолютно точно, – подтвердил мне его С’обак по-Животному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Никакого рюкзака – я просто сидел на коленях у Тимура, и мы оба были пристёгнуты к сиденью одним ремнём безопасности. Но для верности Тимур сильно прижимал меня к себе руками, и я всё время слышал, как стучит его сердце.
– Мамочка! Мамуленька!.. Ну что тебе стоит?! – умолял Тимур. – Пожалуйста, поставь на крышу свою полицейскую мигалку, вруби сирену!..
Но Рут ответила категорическим отказом:
– Остановят за превышение скорости – покажу полицейский жетон. Не остановят – слава Богу! А ездить с мигалкой и сиреной, когда все видят, что в машине сидит вполне благополучный ребёнок и Кот с мордой гангстера – элементарное свинство!.. Называется – использование служебного положения в личных целях. А ты, Мартын, немедленно прекрати истерику и возьми себя в лапы. ЕСЛИ ОН ЖИВ, мы его найдём. Это я тебе обещаю!
А потом Рут обозвала нас с Тимурчиком двумя юными русскими форменными идиотами. Потому что мы всё время Плоткина называли – «Шура», «Шура», «Шура», когда он вовсе никакой не Шура, а Александр! Она, Рут, понимает, что существуют укороченные и ласкательные имена: Роберт может называться – Бобби, а Уильям – Билли. И, слава Господи, Рут догадалась сегодня спросить у мистера Бориса Могилевского, как по-русски могут ещё называть Шуру. И ответ был ошеломляющим – АЛЕКСАНДР!..
Так что мы сами, Тимурчик и я, затруднили работу по поиску единственно необходимого нам «Плоткина».
И тут мы подъехали к этому дому…
* * *
У входа в палисадник нас встретили трое – сержант полиции Барри Грант – высокий, тощий человек, потрясающе непохожий на полицейского, хозяин этого трехэтажного «билдинга» – старый еврей лет семидесяти пяти и его С’обак, абсолютно повторивший внешность своего Хозяина. Казалось, что старый еврей и его С’обак – близнецы с разницей в возрасте не более трех лет в пользу С’обака.
Еврей-С’обак тут же потянулся носом ко мне, и хотя мне было не до него, я всё-таки принял оборонительную стойку.
– Не задирай хвост, сынок, – сказал мне этот удивительный С’обак по-нашему, по-Животному. – Я не ссорюсь ни с Котами, ни тем более с Кошками. Будет время – объясню почему. А сейчас – к делу. Слушай, что Мой будет говорить…
– …очень, очень милый молодой человек… – уже говорил Хозяин Собака и Дома. – Такой культурный… Из Петрограда. Столько книжек привёз!.. Я же беру с него всего триста пятьдесят долларов… Зачем ему столько книжек?..
– Кто-нибудь из вас сможет опознать по вещам интересующего вас Человека? – негромко спросил сержант Грант у Рут.
Рут посмотрела на меня. Я ей кивнул.
– Да, конечно, – с лёгкостью ответила Рут.
– Мы хотели бы осмотреть квартиру, – сказал Грант старому еврею. – У вас есть запасные ключи?
– Интересный вопрос. А почему у меня не должно быть запасных ключей? Идёмте.
И мы все потопали на второй этаж. С’обак на своих старческих, подагрических ногах поплёлся за нами следом.
А мне и в квартиру уже не нужно было заходить! Я уже здесь, на лестнице, почувствовал Шурины запахи!..
Ноги у меня подкашивались от волнения и страха, я принюхивался изо всех своих сил, стараясь уловить хотя бы малейший запах самого страшного…
Но нет. Пахло Шурой, пахло НАШИМИ книгами и фотографиями, Шуриной одеждой… Пахло, в конце концов, МНОЙ!!! Моими запахами, которые не выветрились из Шуриной жизни даже за эти несколько месяцев…
Как только старик открыл ЭТУ квартиру, то все тончайшие оттенки запахов, которые я почувствовал ещё на лестнице, обрушились на меня такой мощной волной, что я, не помня себя, словно в бреду заметался по совершенно незнакомой мне маленькой американской квартирке среди родных и близких мне НАШИХ ленинградских вещей!..
Уйма картонных коробок с книгами стояли повсюду, почти до потолка. Какие-то были уже распакованы. Валялись и уже висели на стенах масса наших любимых фотографий, рисунков, карикатур на Шуру, на меня с Шурой и пара картинок масляными красками… Всё это в разные времена было подарено нам с Шурой нашими знакомыми и Шуриными собутыльниками-художниками…
Над каким-то чужим диванчиком висела самая лучшая моя фотография величиной с кухонный поднос. Года три тому назад Шура снимал меня на нашем пустыре. Истратил целую плёнку, а потом мы вместе с ним отбирали лучший снимок из контрольных отпечатков, которые ему сделали в лаборатории одной газеты. Там же потом отпечатали и этот здоровенный портрет.
– Ёлки-палки! – вскричал в восторге Тимур. – Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!
Все тут же посмотрели на меня. Еврей-С’обак даже зашёл сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображён именно я. Но почему таким способом?…
– По-моему, это то, что мы ищем, – сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. – Мне кажется – здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно…
И несмотря на своё собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк – сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светло-шоколадного цвета, которые когда-либо встречались мне в жизни – с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой…
Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг что-то сместилось, будто я перешёл в некое совершенно иное состояние, словно-заглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нём…
…ПУСТЫННЫЙ ЖЁЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН… И НА ТЁПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО – РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я… А НЕПОДАЛЁКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА – ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЁ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЁННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..
…Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем – хозяином этого дома:
– С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал кого-то там встречать, мы его больше не видели.
– Абсолютно точно, – подтвердил мне его С’обак по-Животному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161