Приподнялся я, встал на задние лапы, навалился на неё, передними лапами обхватил всю наружную заднюю часть её фигуры, отодвинул в сторону её хвост и…
Это, я вам скажу, было нечто!!!
Картинка маслом – пол-Лисицы в норе, пол-Лисицы снаружи. В аду. Я вовсю трахаю ту половину, которая торчит снаружи, а из норы уже никакая земля не летит, а только слышен негромкий скулёж, но уже не с плачущими, а явно с восторженными интонациями. С таким сексуальным захлебом и подвыванием, что я благодаря Шрёдеровско-Манфредиевским стимуляторам и ежедневным инъекциям поливитаминов действительно начинаю себя чувствовать ДИКИМ КОТОМ – ГРОЗОЙ СИБИРИ, ОТТОБРУННА И ВСЕЙ БАВАРИИ, чёрт меня побери!
Трахаю её, а сам думаю: как только кончу, надо будет рвать когти и уносить ноги раньше, чем она свою морду из норы высунет. Она же дикая, дура! Загрызёт же к чертям Собачьим!..
Но не вышло моё дело… Всё ЭТО завершилось так бурно, что я свалился, у самой норы и лапой пошевелить не могу. Честно признаюсь: жду самого худшего. Ни сопротивляться, ни бороться за жизнь сил нету…
А Лисица этак задом, задом выбирается из своего футляра – морда в земле, передние лапы грязнущие, рот раскрыт, язык наружу. И разглядывает меня, лежащего и обессиленного, и мне бы впору зажмуриться, попрощаться с жизнью и ждать скорого конца, а я вдруг чувствую – она облизывает меня! И тявкает так весело, так забавно… И катается по земле абсолютно как Кошка… Я прибалдел! Вот это да…
Ну я тоже лизнул её раза два-три. Это мне ещё Шура, помню, баечку рассказывал про вежливость. Вроде бы английские короли утверждали, что ничего, дескать, нам не стоит так дёшево и ничего не ценится нами так дорого, как вежливость.
И точно! Она меня в ответ как давай лизать, чуть ли не взасос! Ну я так поднапрягся, собрал остатки сил и говорю ей по-нашему, по-Животному:
– Ты что, давно на просушке?
Вижу, она на меня так смотрит и не понимает, о чём это я. Ну, я ей снова, в более доступной форме:
– Я говорю: с тобой ЭТОГО давно не делали?
А она мне и отвечает:
– Со мной ЭТОГО вообще никто никогда не делал. Я даже и не знала, что ЭТО так прекрасно!.. Давай ещё разок, а?
– Погоди, – говорю. – Дай хоть отдохнуть немного.
– Зачем? – спрашивает она так наивно, что я даже рот раскрываю от удивления.
– Ну как тебе сказать… – мямлю я. – Мне, понимаешь, нужно немного передохнуть, чтобы ЭТО сделать тебе ещё лучше.
– ЭТО ты и так прекрасно делаешь! – убеждённо говорит Лисица. – И «лучше» ЭТО делать не надо, а то я совсем с ума сойду…
И улыбается во все свои страшненькие зубки. И спрашивает:
– Мне что, опять с головой в дырку лезть? Ты мне советуй, подсказывай, а то ведь я с ЭТИМ впервые сталкиваюсь.
Я вспомнил дыру в полу клетки, поглядел на её клыкастую мордашку и на всякий случай говорю:
– Да, знаешь, пока лучше, как и в прошлый раз – передними лапами и мордой туда, а всё остальное пусть будет снаружи.
– Нет вопросов, любимый, – с готовностью отвечает Лисица и тут же на полтуловища сигает в свою нору.
Я как увидел снова её задранную вверх попку, расставленные, дрожащие от нетерпения рыжие задние лапы, её роскошный хвост – уже отведённый в сторону, так в меня, откуда ни возьмись, стало вливаться такое неукротимое желание, что я в одно мгновение взлетел на эти оставшиеся снаружи пол-Лисицы и…
И, как частенько кого-то цитировал Шура Плоткин, – «процесс пошёл»!..
Ну, потом, сами понимаете, разные там облизывания, взвизгивания, мурлыканья. Всякие там шутливые покусывания, от которых у меня, честно говоря, кровь стыла в жилах. Заверения в вечной любви, клятвы…
А под утро, после её бессчётного ныряния мордой в нору, – совершенно конкретное предложение, поразившее меня своей прямотой: она, Лисица, прорывает эту нору под оградой насквозь к дороге, и мы уходим с ней вдвоём в лес и начинаем жить там вместе в счастье и дикости.
И где бы мы потом ни поселились, она, Лисица, помимо подземного дома со множеством помещений и несколькими выходами на свет Божий, обязательно выроет рядом ещё и вот такую короткую, всего на пол – Лисьей длины, «слепую» нору – раз уж я только ТАК хочу ЭТО с ней ДЕЛАТЬ. И это у нас будет называться «Тупик любви»…
Но вот тут я был вынужден мягко и решительно отказаться от столь заманчивого предложения.
– Почему? – искренне удивилась Лисица. – А мне мама когда-то говорила, что из всех домашних животных Коты – самые независимые и вольнолюбивые ребята!
– Так-то оно так, – согласился я. – Но на мне лежит ответственность за жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург…
– А что это такое? – простодушно спросила Лисица. И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности, которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чём-то серьёзном и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других слов, сказал Лисице:
– Родина…
А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затёртого и исшарканного слова, добавил:
– Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина, которую я очень люблю.

* * *

Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора, проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами.
Выяснилось, что пока я дрых без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница всё-таки прорыла ход под оградой и навсегда покинула дом Шрёдеров, унося в своём сердце пламенную любовь ко мне, а в зубах – самого большого и толстого Кролика, у которого с вечера забыли запереть клетку.
Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было всё равно очень жалко…
Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику мошеннику – специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене – симпатичной толстухе, бывшей в своё время секретарём партийной организации отдела народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!..
В разговоре она всё время старалась напомнить обо всём этом, чтобы её не приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает.
Бойко переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик тоже не мог сдержать тщеславно-горделивых ноток в голосе. Ему льстило столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался скрывать.
Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский костюм, который ему очень шёл: короткие кожаный штанишки, высокие шерстяные чулки грубой вязки, толстые тяжёлые башмаки, расшитая рубаха с тесёмочкой бантиком вместо галстука, какая-то жилетка-расписуха и легкомысленная зелёная шляпчонка с короткими полями и весёлым султанчиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161