...Монады (те из них, которые нам известны,
называются душами) изменяют свое состояние в соответствии с законами
целевых причин или влечений, но в то же время царство целевых причин
согласуется с царством действующих причин, которое есть царство
феноменов... Непрерывное протяжение есть только идеальная вещь, состоящая
из возможностей, не имеющая в себе актуальных частей... Материя, которая
есть нечто актуальное, происходит (result) только от монад".
Письмо к Данжикуру, отрывок из которого мы процитировали, помечено 11
ноября 1716 г. Оно было написано за несколько дней до смерти Лейбница. Это
итог многолетних размышлений философа о том, что такое монады и как они
соотносятся с материей и пространством. Монады - это субстанции, т.е. вещи
сами по себе. Пространство, напротив, есть только идеальное образование,
оно "состоит из возможностей" и не содержит в себе ничего актуального.
Когда Лейбниц называет пространство "состоящим из возможностей", он тем
самым сближает его с аристотелевским понятием материи: оно непрерывно, т.е.
делимо до бесконечности, ибо в нем нет никаких актуальных частей. Лейбниц
при этом называет пространство "идеальной вещью", отличая его таким образом
от реальных вещей - монад. Мы могли бы решить, что здесь у Лейбница
идеальность пространства близка к кантовскому пониманию идеальности, однако
в другом месте Лейбниц поясняет, что протяжение - это не конкретная вещь, а
отвлечение от протяженного. А это уже не кантовская точка зрения.
От монад как реально существующих субстанций и от пространства как
идеальной вещи Лейбниц отличает материю, которая есть только феномен, но
Лейбниц опять-таки подчеркивает, что этот феномен - не простая иллюзия, он
нас "не обманывает", а значит, носит объективный характер. В отличие от
пространства материя есть нечто актуальное, но всем, что в ней содержится
актуального, она обязана монадам. В то же время это феномен упорядоченный и
точный, в нем с помощью правил разума мы можем вычленить фигуры и движения.
А это значит, что именно этот феномен и есть предмет изучения
математического естествознания, которое в силу своего понятийного
инструментария не может постигнуть саму сущность природы - монады.
9. Трудности в решении проблемы материи
Тут следует отметить два момента, существенных для философии Лейбница, так
же как и для науки XVII в. в целом. Лейбниц, как и весь XVII век, трактует
материю иначе, чем Аристотель и Платон. Для него материя в отличие от
пространства не есть просто возможность, как полагал Аристотель, а уж тем
более не "тень, или ничто", как мы это видели у платоников. Правда, в
отличие от атомистов - Гюйгенса, Гассенди, Бойля и других - Лейбниц считает
материю только феноменом, однако это такой феномен, в котором есть нечто
актуальное, а не чистая потенция, как в материи Аристотеля и средневековых
философов. Пространство для Лейбница - это абстракция ("идеальная вещь"),
отвлечение от чего-то протяженного; последнее же есть не абстракция, а
истинный феномен. От пространства материя отличается непроницаемостью, или
антитипией. В этом пункте Лейбниц близок к физическому атомизму XVII в.
Отличие Лейбница от атомистов состоит, однако, в том, что он не признает
абсолютно твердых физических атомов в качестве последних кирпичиков
мироздания, а считает непроницаемость формой проявления (отсюда и название
- "феномен") субстанций, которые сами по себе нематериальны.
В результате Лейбниц, в отличие от Декарта, Ньютона и Гюйгенса, не считает
математическое естествознание единственной и последней инстанцией в деле
познания природы. Как и Аристотель, он ставит выше физики метафизику,
которая только и способна дать адекватное познание сущности природного
бытия, так же как и бытия духовного. Не физика, а метафизика раскрывает
природу субстанций. Физика, по Лейбницу, изучает природу на менее высоком
уровне, чем метафизика, хотя и нельзя, может быть, сказать, что она берет
природу на уровне чисто феноменальном, поскольку физика имеет дело не
только с фигурой, протяжением и движением, но привлекает также и понятие
силы, не раскрывая, впрочем, природы последней. Тут проходит водораздел
между Лейбницем и Декартом, ибо, согласно последнему, в природе нет ничего,
кроме того, что изучает в ней механика. Сказать, что природное бытие не
сводится только к механизму, - это и значит сказать, что механика не может
дать исчерпывающего познания природы. Таков второй аспект лейбницева
положения о том, что материя есть только феномен.
Характеристика материи как "истинного", или "хорошо обоснованного",
феномена представляет собой результат стремления Лейбница примирить
современное ему математическое естествознание с традициями античной
философии и науки, исходившей - как в лице математиков, так и в лице
физиков-аристотеликов - из понятий "единого" и "формы".
Но это примирение не вполне удается Лейбницу, о чем свидетельствует в
первую очередь противоречивость в объяснении того, что такое материя, тело
- реальность или феномен? Две трактовки этого вопроса - идеалистическая,
или феноменалистская, с одной стороны, и реалистическая - с другой,
отчетливо прослеживаются в сочинениях Лейбница. На это противоречие у
Лейбница указывал Г. Гаймсет. Феноменалистское понимание природы материи,
согласно Гаймсету, проистекает в результате обсуждения сознания, а
реалистическое ее понимание связано с необходимостью решить проблемы физики
и биологии.
В первом случае Лейбниц рассуждает как идеалист, во втором - как реалист. И
действительно, если принять, что существуют только монады и их состояния,
то все, что мы называем эмпирическим чувственным миром, есть лишь простая
видимость. "Реальными, - пишет Гаймсет, - будут только соответствующие
души, параллельный мир, из которого ни одна реальная связь не ведет к
телесному бытию, чтобы придать последнему какую-то, хотя бы лишь
производную, реальность в метафизическом смысле. То, что монады
репрезентируют в себе, есть только видимость (Scheingebilde); но поскольку
все эти содержания относятся к тождественному миру видимости, монады
репрезентируют также друг друга".
В отличие от Гаймсета Кассирер толкует лейбницеву концепцию тела как
последовательно феноменалистскую. "Душа и тело, - пишет Кассирер, - не
нуждаются ни в каком объединении... так как понятие тела следует понимать
не иначе, как в имманентном отношении к некоторому мыслящему сознанию...
Теперь действительность, по-видимому, распадается на необозримое множество
обособленных групп и рядов представлений: на место единой Природы встала
бесконечность самостоятельных и различных миров сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
называются душами) изменяют свое состояние в соответствии с законами
целевых причин или влечений, но в то же время царство целевых причин
согласуется с царством действующих причин, которое есть царство
феноменов... Непрерывное протяжение есть только идеальная вещь, состоящая
из возможностей, не имеющая в себе актуальных частей... Материя, которая
есть нечто актуальное, происходит (result) только от монад".
Письмо к Данжикуру, отрывок из которого мы процитировали, помечено 11
ноября 1716 г. Оно было написано за несколько дней до смерти Лейбница. Это
итог многолетних размышлений философа о том, что такое монады и как они
соотносятся с материей и пространством. Монады - это субстанции, т.е. вещи
сами по себе. Пространство, напротив, есть только идеальное образование,
оно "состоит из возможностей" и не содержит в себе ничего актуального.
Когда Лейбниц называет пространство "состоящим из возможностей", он тем
самым сближает его с аристотелевским понятием материи: оно непрерывно, т.е.
делимо до бесконечности, ибо в нем нет никаких актуальных частей. Лейбниц
при этом называет пространство "идеальной вещью", отличая его таким образом
от реальных вещей - монад. Мы могли бы решить, что здесь у Лейбница
идеальность пространства близка к кантовскому пониманию идеальности, однако
в другом месте Лейбниц поясняет, что протяжение - это не конкретная вещь, а
отвлечение от протяженного. А это уже не кантовская точка зрения.
От монад как реально существующих субстанций и от пространства как
идеальной вещи Лейбниц отличает материю, которая есть только феномен, но
Лейбниц опять-таки подчеркивает, что этот феномен - не простая иллюзия, он
нас "не обманывает", а значит, носит объективный характер. В отличие от
пространства материя есть нечто актуальное, но всем, что в ней содержится
актуального, она обязана монадам. В то же время это феномен упорядоченный и
точный, в нем с помощью правил разума мы можем вычленить фигуры и движения.
А это значит, что именно этот феномен и есть предмет изучения
математического естествознания, которое в силу своего понятийного
инструментария не может постигнуть саму сущность природы - монады.
9. Трудности в решении проблемы материи
Тут следует отметить два момента, существенных для философии Лейбница, так
же как и для науки XVII в. в целом. Лейбниц, как и весь XVII век, трактует
материю иначе, чем Аристотель и Платон. Для него материя в отличие от
пространства не есть просто возможность, как полагал Аристотель, а уж тем
более не "тень, или ничто", как мы это видели у платоников. Правда, в
отличие от атомистов - Гюйгенса, Гассенди, Бойля и других - Лейбниц считает
материю только феноменом, однако это такой феномен, в котором есть нечто
актуальное, а не чистая потенция, как в материи Аристотеля и средневековых
философов. Пространство для Лейбница - это абстракция ("идеальная вещь"),
отвлечение от чего-то протяженного; последнее же есть не абстракция, а
истинный феномен. От пространства материя отличается непроницаемостью, или
антитипией. В этом пункте Лейбниц близок к физическому атомизму XVII в.
Отличие Лейбница от атомистов состоит, однако, в том, что он не признает
абсолютно твердых физических атомов в качестве последних кирпичиков
мироздания, а считает непроницаемость формой проявления (отсюда и название
- "феномен") субстанций, которые сами по себе нематериальны.
В результате Лейбниц, в отличие от Декарта, Ньютона и Гюйгенса, не считает
математическое естествознание единственной и последней инстанцией в деле
познания природы. Как и Аристотель, он ставит выше физики метафизику,
которая только и способна дать адекватное познание сущности природного
бытия, так же как и бытия духовного. Не физика, а метафизика раскрывает
природу субстанций. Физика, по Лейбницу, изучает природу на менее высоком
уровне, чем метафизика, хотя и нельзя, может быть, сказать, что она берет
природу на уровне чисто феноменальном, поскольку физика имеет дело не
только с фигурой, протяжением и движением, но привлекает также и понятие
силы, не раскрывая, впрочем, природы последней. Тут проходит водораздел
между Лейбницем и Декартом, ибо, согласно последнему, в природе нет ничего,
кроме того, что изучает в ней механика. Сказать, что природное бытие не
сводится только к механизму, - это и значит сказать, что механика не может
дать исчерпывающего познания природы. Таков второй аспект лейбницева
положения о том, что материя есть только феномен.
Характеристика материи как "истинного", или "хорошо обоснованного",
феномена представляет собой результат стремления Лейбница примирить
современное ему математическое естествознание с традициями античной
философии и науки, исходившей - как в лице математиков, так и в лице
физиков-аристотеликов - из понятий "единого" и "формы".
Но это примирение не вполне удается Лейбницу, о чем свидетельствует в
первую очередь противоречивость в объяснении того, что такое материя, тело
- реальность или феномен? Две трактовки этого вопроса - идеалистическая,
или феноменалистская, с одной стороны, и реалистическая - с другой,
отчетливо прослеживаются в сочинениях Лейбница. На это противоречие у
Лейбница указывал Г. Гаймсет. Феноменалистское понимание природы материи,
согласно Гаймсету, проистекает в результате обсуждения сознания, а
реалистическое ее понимание связано с необходимостью решить проблемы физики
и биологии.
В первом случае Лейбниц рассуждает как идеалист, во втором - как реалист. И
действительно, если принять, что существуют только монады и их состояния,
то все, что мы называем эмпирическим чувственным миром, есть лишь простая
видимость. "Реальными, - пишет Гаймсет, - будут только соответствующие
души, параллельный мир, из которого ни одна реальная связь не ведет к
телесному бытию, чтобы придать последнему какую-то, хотя бы лишь
производную, реальность в метафизическом смысле. То, что монады
репрезентируют в себе, есть только видимость (Scheingebilde); но поскольку
все эти содержания относятся к тождественному миру видимости, монады
репрезентируют также друг друга".
В отличие от Гаймсета Кассирер толкует лейбницеву концепцию тела как
последовательно феноменалистскую. "Душа и тело, - пишет Кассирер, - не
нуждаются ни в каком объединении... так как понятие тела следует понимать
не иначе, как в имманентном отношении к некоторому мыслящему сознанию...
Теперь действительность, по-видимому, распадается на необозримое множество
обособленных групп и рядов представлений: на место единой Природы встала
бесконечность самостоятельных и различных миров сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155