.. Большей
основательностью отличается сходное мнение людей образованных, которые
причину различной успешности таких машин, не находящую себе объяснения в
чистых и абстрактных положениях геометрии, видят в несовершенстве материи,
подверженной многим изменениям и недостаткам. Но, думается, я могу...
сказать, что одного несовершенства материи, могущего извратить все выводы
чистейшей математики, недостаточно для объяснения несоответствия
построенных машин машинам отвлеченным и идеальным. Смею утверждать, что
если мы, отвлекшись от всякого несовершенства материи и предположив таковую
неизменяемой и лишенной всяких случайных недостатков, построим большую
машину из того же самого материала и точно сохраним все пропорции меньшей,
то в силу самого свойства материи мы получим машину, соответствующую
меньшей во всех отношениях, кроме прочности и сопротивляемости внешнему
воздействию... Так как я предполагаю, что материя неизменяема, т.е.
постоянно остается одинаковой, то ясно, что такое вечное и необходимое
свойство может вполне быть основой для чисто математических рассуждений".
Как видим, создание математической физики требовало переосмысления понятия
материи. У Галилея материя предстает как всегда себе равная,
самотождественная, неизменная, т.е. получает характеристику, которую Платон
давал умопостигаемому бытию - идее, а Аристотель - форме. Это еще одно
свидетельство того, что галилеева механика не есть возвращение к
математической программе античности. И Койре был неправ, заявив, что
механика Галилея представляет собой реализацию платоновской научной
программы, - не случайно позднее он скорректировал свой тезис, что механика
Галилея - результат союза Демокрита с Платоном. Но и эта формула нуждается
в оговорках.
Хотя и в самом деле демокритовские атомы отвечают потребности Галилея и
вообще механики нового времени в неизменной и равной себе материи, почему,
собственно, атомизм и развертывается в новую научную программу, однако эта
программа создается уже позднее. У Галилея же понятие неделимых (атомов)
играет по большей части иную роль. С помощью этой идеи Галилей, как мы уже
видели, решает не столько задачу, связанную с неизменностью материи,
сколько проблему континуума. И бесконечно малые Галилея - это не атомы
Демокрита; в них появляются характеристики, которых не было у античного
философа.
В "Диалоге о двух главнейших системах мира", обсуждая вопрос о
неуничтожимости и неизменности небесных тел, Галилей категорически
отвергает мысль о том, что эта неизменность обусловлена их сферической (а
значит, самой совершенной) формой. "Различие формы, - говорит Сальвиати, -
может иметь влияние только в отношении тех материй, которые способны более
или менее длительно существовать; но в вечных материях, которые могут быть
только одинаково вечными, влияние формы прекращается. А потому, раз
небесная материя неуничтожаема не в силу формы, а в силу чего-то другого,
то не приходится так беспокоиться и о совершенной сферичности, так как если
материя неуничтожаема, то, какую бы форму она ни имела, она всегда
останется неуничтожаемой".
Здесь Галилей имеет в виду так называемый "небесный элемент" - эфир,
который перипатетическая физика считала неразрушаемым, вечным. Однако у
перипатетиков сами элементы - вода, воздух, земля, огонь, эфир -
рассматривались не как материя просто, а как оформленная материя; так, эфир
неразрушим в силу своей формы (эфирности), которая делает его чем-то уже
промежуточным между телесным и бестелесным началами, а потому
материальность эфира, так сказать, минимальна. У Галилея же мы видим совсем
иное толкование: он саму материю как таковую считает неразрушимой вне
зависимости от формы.
Новая трактовка понятия материи у Галилея была подготовлена развитием
философской и научной мысли XIV-XVI вв. Американский историк науки Э. Муди
показал, что серьезная модификация аристотелевского понятия материи имела
место в XIV в., в частности у Уильяма Оккама, рассматривавшего материю не
столько метафизически, сколько физически. Поэтому материя выступает у него
не столько как возможность, как это было у Аристотеля, сколько как телесное
начало, имеющее пространственную определенность, - воззрение, восходящее к
Симпликию. Оккам называет материю "формой телесности", приближаясь тем
самым к тому представлению о ней, которое сложилось в науке XVII-XVIII вв.
Аналогичный ход мысли можно встретить также у Жана Буридана, крупнейшего
представителя физики импетуса, в рамках которой формировались первоначально
и естественнонаучные воззрения Галилея.
В том же направлении, хотя и другим путем, шло формирование нового понятия
материи в рамках философии, в частности у Джордано Бруно. Как и Кузанец,
Бруно отождествляет античное понятие единого с бесконечным; соответственно
античное понятие материи, которая в отличие от единого понималась как
бесконечно делимое (беспредельное), в свете учения о совпадении
противоположностей получает у Бруно характеристику "неделимого". Правда,
Бруно различает материю "телесную" (здесь уместно вспомнить Оккама и
Буридана) и материю "бестелесную": первая делима, а неделимой является
только вторая. При этом Бруно апеллирует к неоплатоникам, которые тоже
различали чувственную и умопостигаемую материю. Однако у неоплатоников
умопостигаемая материя не характеризуется как неделимая: неделима у
неоплатоников, как и у Аристотеля, лишь форма. У Бруно материя как
неделимая "совпадает с действительностью" и, следовательно, "не отличается
от формы". В античности форма понималась как начало творческое, которое,
внедряясь в материю, создает, таким образом, все существующее, поскольку
оно оформлено. Бруно отклоняет такое понимание.
Здесь понятия античной (и по большей части средневековой) науки и философии
получают не просто иное, а прямо-таки противоположное прежнему содержание.
Согласно Аристотелю, материя стремится к форме как высшему началу. Бруно
возражает: "Если, как мы сказали, она (материя. - П.Г.) производит формы из
своего лона, а следовательно, имеет их в себе, то как можете вы утверждать,
что она к ним стремится?" Согласно Аристотелю, материя - начало
изменчивого, преходящего, временного, а форма - начало постоянства,
устойчивости. У Бруно все наоборот: cкорее форма должна страстно желать
материи, чтобы продолжаться.
Таким образом, в своем понимании материи как начала неизменного и
самотождественного Галилей имел непосредственных предшественников - ему не
нужно было для этого возвращаться к античности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
основательностью отличается сходное мнение людей образованных, которые
причину различной успешности таких машин, не находящую себе объяснения в
чистых и абстрактных положениях геометрии, видят в несовершенстве материи,
подверженной многим изменениям и недостаткам. Но, думается, я могу...
сказать, что одного несовершенства материи, могущего извратить все выводы
чистейшей математики, недостаточно для объяснения несоответствия
построенных машин машинам отвлеченным и идеальным. Смею утверждать, что
если мы, отвлекшись от всякого несовершенства материи и предположив таковую
неизменяемой и лишенной всяких случайных недостатков, построим большую
машину из того же самого материала и точно сохраним все пропорции меньшей,
то в силу самого свойства материи мы получим машину, соответствующую
меньшей во всех отношениях, кроме прочности и сопротивляемости внешнему
воздействию... Так как я предполагаю, что материя неизменяема, т.е.
постоянно остается одинаковой, то ясно, что такое вечное и необходимое
свойство может вполне быть основой для чисто математических рассуждений".
Как видим, создание математической физики требовало переосмысления понятия
материи. У Галилея материя предстает как всегда себе равная,
самотождественная, неизменная, т.е. получает характеристику, которую Платон
давал умопостигаемому бытию - идее, а Аристотель - форме. Это еще одно
свидетельство того, что галилеева механика не есть возвращение к
математической программе античности. И Койре был неправ, заявив, что
механика Галилея представляет собой реализацию платоновской научной
программы, - не случайно позднее он скорректировал свой тезис, что механика
Галилея - результат союза Демокрита с Платоном. Но и эта формула нуждается
в оговорках.
Хотя и в самом деле демокритовские атомы отвечают потребности Галилея и
вообще механики нового времени в неизменной и равной себе материи, почему,
собственно, атомизм и развертывается в новую научную программу, однако эта
программа создается уже позднее. У Галилея же понятие неделимых (атомов)
играет по большей части иную роль. С помощью этой идеи Галилей, как мы уже
видели, решает не столько задачу, связанную с неизменностью материи,
сколько проблему континуума. И бесконечно малые Галилея - это не атомы
Демокрита; в них появляются характеристики, которых не было у античного
философа.
В "Диалоге о двух главнейших системах мира", обсуждая вопрос о
неуничтожимости и неизменности небесных тел, Галилей категорически
отвергает мысль о том, что эта неизменность обусловлена их сферической (а
значит, самой совершенной) формой. "Различие формы, - говорит Сальвиати, -
может иметь влияние только в отношении тех материй, которые способны более
или менее длительно существовать; но в вечных материях, которые могут быть
только одинаково вечными, влияние формы прекращается. А потому, раз
небесная материя неуничтожаема не в силу формы, а в силу чего-то другого,
то не приходится так беспокоиться и о совершенной сферичности, так как если
материя неуничтожаема, то, какую бы форму она ни имела, она всегда
останется неуничтожаемой".
Здесь Галилей имеет в виду так называемый "небесный элемент" - эфир,
который перипатетическая физика считала неразрушаемым, вечным. Однако у
перипатетиков сами элементы - вода, воздух, земля, огонь, эфир -
рассматривались не как материя просто, а как оформленная материя; так, эфир
неразрушим в силу своей формы (эфирности), которая делает его чем-то уже
промежуточным между телесным и бестелесным началами, а потому
материальность эфира, так сказать, минимальна. У Галилея же мы видим совсем
иное толкование: он саму материю как таковую считает неразрушимой вне
зависимости от формы.
Новая трактовка понятия материи у Галилея была подготовлена развитием
философской и научной мысли XIV-XVI вв. Американский историк науки Э. Муди
показал, что серьезная модификация аристотелевского понятия материи имела
место в XIV в., в частности у Уильяма Оккама, рассматривавшего материю не
столько метафизически, сколько физически. Поэтому материя выступает у него
не столько как возможность, как это было у Аристотеля, сколько как телесное
начало, имеющее пространственную определенность, - воззрение, восходящее к
Симпликию. Оккам называет материю "формой телесности", приближаясь тем
самым к тому представлению о ней, которое сложилось в науке XVII-XVIII вв.
Аналогичный ход мысли можно встретить также у Жана Буридана, крупнейшего
представителя физики импетуса, в рамках которой формировались первоначально
и естественнонаучные воззрения Галилея.
В том же направлении, хотя и другим путем, шло формирование нового понятия
материи в рамках философии, в частности у Джордано Бруно. Как и Кузанец,
Бруно отождествляет античное понятие единого с бесконечным; соответственно
античное понятие материи, которая в отличие от единого понималась как
бесконечно делимое (беспредельное), в свете учения о совпадении
противоположностей получает у Бруно характеристику "неделимого". Правда,
Бруно различает материю "телесную" (здесь уместно вспомнить Оккама и
Буридана) и материю "бестелесную": первая делима, а неделимой является
только вторая. При этом Бруно апеллирует к неоплатоникам, которые тоже
различали чувственную и умопостигаемую материю. Однако у неоплатоников
умопостигаемая материя не характеризуется как неделимая: неделима у
неоплатоников, как и у Аристотеля, лишь форма. У Бруно материя как
неделимая "совпадает с действительностью" и, следовательно, "не отличается
от формы". В античности форма понималась как начало творческое, которое,
внедряясь в материю, создает, таким образом, все существующее, поскольку
оно оформлено. Бруно отклоняет такое понимание.
Здесь понятия античной (и по большей части средневековой) науки и философии
получают не просто иное, а прямо-таки противоположное прежнему содержание.
Согласно Аристотелю, материя стремится к форме как высшему началу. Бруно
возражает: "Если, как мы сказали, она (материя. - П.Г.) производит формы из
своего лона, а следовательно, имеет их в себе, то как можете вы утверждать,
что она к ним стремится?" Согласно Аристотелю, материя - начало
изменчивого, преходящего, временного, а форма - начало постоянства,
устойчивости. У Бруно все наоборот: cкорее форма должна страстно желать
материи, чтобы продолжаться.
Таким образом, в своем понимании материи как начала неизменного и
самотождественного Галилей имел непосредственных предшественников - ему не
нужно было для этого возвращаться к античности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155