Если бы Кант, как и Лейбниц, допускал возможность умозрительного
познания, то он сказал бы, что вещь в себе доступна только чистому
мышлению, без всякого обращения к созерцанию; вещь в себе - это нечто
неделимое, а неделимое нельзя ни видеть, ни как-нибудь иначе чувственно
воспринять, ибо оно доступно только мысли.
Не признавая никаких прав за чистым умозрением, Кант не согласен даже с тем
определением вещи в себе, которое дал Лейбниц, назвав ее монадой (т.е.
"единым"). По Канту, о вещи в себе мы ничего не знаем; сами категории
единства и множества могут быть по праву применимы только к предметам,
данным в созерцании, а потому вещи в себе мы не вправе приписать даже
атрибут неделимости.
Поскольку Кант отверг реалистическое истолкование мира явлений, которое
было одним из вариантов объяснения связи дискретных монад с непрерывностью
пространственных явлений у Лейбница, то у него осталась только одна
возможность: истолковать явления идеалистически (феноменалистски) как
результат воздействия вещей самих по себе на человеческую чувственность, то
есть как "феноменологическое пятно", предстающее нашему взору вместо
"дискретных метафизических точек", существующих сами по себе. В "Критике
чистого разума" Кант говорит не о "вещи в себе", а о "вещах в себе", хотя
сам понимает, что таким образом дает повод к натурализации, к эмпирическому
истолкованию "непознаваемого икса".
Между "вещами в себе" и явлениями сохраняется отношение причины и
следствия: в том и только в том смысле, в каком без причины не может быть
следствия - без вещей в себе не может быть и явлений. Вот недвусмысленное
разъяснение Канта по этому вопросу: "...Считая, как и следует, предметы
чувств за простые явления, мы однако вместе с тем признаем, что в основе их
лежит вещь сама по себе, хотя мы познаем не ее самое, а только ее явление,
т.е. способ, каким это неизвестное нечто действует на наши чувства. Таким
образом, рассудок, принимая явления, тем самым признает и существование
вещей самих по себе; так что мы можем сказать, что представление таких
сущностей, лежащих в основе явлений, т.е. чистых мысленных сущностей, не
только допустимо, но и неизбежно" (курсив мой. - П.Г.).
Но Кант при этом прекрасно отдает себе отчет в том, что в строгом смысле
слова категории причины и следствия суть продукты рассудка и потому могут
быть применены только к предметам опыта и, следовательно, к вещам в себе мы
не имеем права их применять. В разделе "Критики чистого разума", носящем
название "Об основании различения всех предметов вообще на phaenomena и
noumena", Кант как раз и пытается ответить на естественно возникающий
вопрос: что же такое вещь в себе и какое основание мы имеем вообще говорить
о ней, коль скоро оказывается неясным, как она связана с миром явлений -
ведь считать ее "причиной ощущений" мы тоже не имеем права.
Задача трудная: с одной стороны, для нашего знания нет ничего, кроме мира
явлений, или феноменов; но, с другой - если мы признаем, что мир феноменов
есть только единственно существующий мир, то почему мы называем его
феноменальным (чувственным), а не реальным, единственно сущим? "...С самого
начала, - пишет Кант, - мы встречаемся здесь с двусмысленностью, которая
может быть источником серьезных ошибок. Называя предмет в каком-то
отношении только феноменом, рассудок создает себе в то же время, помимо
этого отношения, еще представление о предмете самом по себе и потому
воображает, что может образовать также понятия о подобном предмете... но
тем самым рассудок ошибочно принимает совершенно неопределенное понятие
умопостигаемого объекта как некоторого нечто вообще, находящегося вне нашей
чувственности, за определенное понятие сущности, которую мы могли бы
некоторым образом познать с помощью рассудка". Поскольку никакого понятия о
вещи в себе в действительности образовать невозможно, то Кант отвергает
возможность употреблять понятие ноумена в положительном смысле, но признает
необходимость употреблять это понятие в проблематическом смысле, иначе, как
он указывает, пришлось бы мир явлений принять за нечто, существующее
независимо от нашей чувственности. "Понятие ноумена, взятое в чисто
проблематическом значении, остается не только допустимым, но и необходимым,
как понятие, указывающее пределы чувственности. Но в таком случае оно не
есть особый умопостигаемый предмет для нашего рассудка... Таким путем (т.е.
допуская ноумен как проблематическое понятие, а значит, как непознаваемую
вещь в себе. - П.Г.) наш рассудок приобретает негативное расширение, т.е.,
называя вещи в себе (рассматриваемые не как явления) ноуменами, он
оказывается не ограниченным чувственностью, а скорее ограничивающим ее. Но
вместе с тем он тотчас ставит границы и самому себе, признавая, что не
может познать вещи в себе посредством категорий, стало быть, может мыслить
их только как неизвестное нечто".
Противоречие, возникшее у Канта в связи с необходимостью объяснить природу
связи вещей в себе и явлений, в рамках кантовского трансцендентального
идеализма разрешить невозможно. "Неизвестное нечто" действует на наши
чувства - это тезис; категория причины (и действия) к миру вещей в себе
неприменима - это антитезис. Синтеза Канту достигнуть не удалось.
Тезис о непознаваемости вещей в себе Кант распространяет даже на ту сферу,
которая послужила у Лейбница первейшим источником для его понятия монады и
которую сам Кант считает реальностью, "непосредственно данной как простая
субстанция", - а именно на человеческое Я, на самосознание. Даже наше Я,
как оно дано нам в акте самосознания, не есть, согласно Канту, вещь в себе,
т.е. монада, ибо оно открывается нам посредством внутреннего чувства, а
значит, опять-таки опосредовано чувственностью и таким образом есть только
явление. "Все, что представляется посредством чувства, есть в этом смысле
всегда явление, а потому или вообще нельзя допускать наличия внутреннего
чувства, или субъект, служащий предметом его, должен быть представляем
посредством него только как явление, а не так, как он судил бы сам о себе,
если бы его созерцание было лишь самодеятельностью, то есть если бы оно
было интеллектуальным".
Правда, в самосознании Кант выделяет два слоя: субъективное единство
самосознания, которое представляет собой определение внутреннего чувства и
в котором субъект дан сам себе как явление, как психологический,
эмпирический субъект. Второй слой - это объективное единство самосознания,
которое Кант называет трансцендентальным единством апперцепции и которое
есть высший принцип всего человеческого знания, ибо оно одно обусловливает
единство знания благодаря отнесению его к некоторому "я мыслю", которое
должно сопровождать все представления, иначе они рассыпаются и теряют
всякую связь между собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
познания, то он сказал бы, что вещь в себе доступна только чистому
мышлению, без всякого обращения к созерцанию; вещь в себе - это нечто
неделимое, а неделимое нельзя ни видеть, ни как-нибудь иначе чувственно
воспринять, ибо оно доступно только мысли.
Не признавая никаких прав за чистым умозрением, Кант не согласен даже с тем
определением вещи в себе, которое дал Лейбниц, назвав ее монадой (т.е.
"единым"). По Канту, о вещи в себе мы ничего не знаем; сами категории
единства и множества могут быть по праву применимы только к предметам,
данным в созерцании, а потому вещи в себе мы не вправе приписать даже
атрибут неделимости.
Поскольку Кант отверг реалистическое истолкование мира явлений, которое
было одним из вариантов объяснения связи дискретных монад с непрерывностью
пространственных явлений у Лейбница, то у него осталась только одна
возможность: истолковать явления идеалистически (феноменалистски) как
результат воздействия вещей самих по себе на человеческую чувственность, то
есть как "феноменологическое пятно", предстающее нашему взору вместо
"дискретных метафизических точек", существующих сами по себе. В "Критике
чистого разума" Кант говорит не о "вещи в себе", а о "вещах в себе", хотя
сам понимает, что таким образом дает повод к натурализации, к эмпирическому
истолкованию "непознаваемого икса".
Между "вещами в себе" и явлениями сохраняется отношение причины и
следствия: в том и только в том смысле, в каком без причины не может быть
следствия - без вещей в себе не может быть и явлений. Вот недвусмысленное
разъяснение Канта по этому вопросу: "...Считая, как и следует, предметы
чувств за простые явления, мы однако вместе с тем признаем, что в основе их
лежит вещь сама по себе, хотя мы познаем не ее самое, а только ее явление,
т.е. способ, каким это неизвестное нечто действует на наши чувства. Таким
образом, рассудок, принимая явления, тем самым признает и существование
вещей самих по себе; так что мы можем сказать, что представление таких
сущностей, лежащих в основе явлений, т.е. чистых мысленных сущностей, не
только допустимо, но и неизбежно" (курсив мой. - П.Г.).
Но Кант при этом прекрасно отдает себе отчет в том, что в строгом смысле
слова категории причины и следствия суть продукты рассудка и потому могут
быть применены только к предметам опыта и, следовательно, к вещам в себе мы
не имеем права их применять. В разделе "Критики чистого разума", носящем
название "Об основании различения всех предметов вообще на phaenomena и
noumena", Кант как раз и пытается ответить на естественно возникающий
вопрос: что же такое вещь в себе и какое основание мы имеем вообще говорить
о ней, коль скоро оказывается неясным, как она связана с миром явлений -
ведь считать ее "причиной ощущений" мы тоже не имеем права.
Задача трудная: с одной стороны, для нашего знания нет ничего, кроме мира
явлений, или феноменов; но, с другой - если мы признаем, что мир феноменов
есть только единственно существующий мир, то почему мы называем его
феноменальным (чувственным), а не реальным, единственно сущим? "...С самого
начала, - пишет Кант, - мы встречаемся здесь с двусмысленностью, которая
может быть источником серьезных ошибок. Называя предмет в каком-то
отношении только феноменом, рассудок создает себе в то же время, помимо
этого отношения, еще представление о предмете самом по себе и потому
воображает, что может образовать также понятия о подобном предмете... но
тем самым рассудок ошибочно принимает совершенно неопределенное понятие
умопостигаемого объекта как некоторого нечто вообще, находящегося вне нашей
чувственности, за определенное понятие сущности, которую мы могли бы
некоторым образом познать с помощью рассудка". Поскольку никакого понятия о
вещи в себе в действительности образовать невозможно, то Кант отвергает
возможность употреблять понятие ноумена в положительном смысле, но признает
необходимость употреблять это понятие в проблематическом смысле, иначе, как
он указывает, пришлось бы мир явлений принять за нечто, существующее
независимо от нашей чувственности. "Понятие ноумена, взятое в чисто
проблематическом значении, остается не только допустимым, но и необходимым,
как понятие, указывающее пределы чувственности. Но в таком случае оно не
есть особый умопостигаемый предмет для нашего рассудка... Таким путем (т.е.
допуская ноумен как проблематическое понятие, а значит, как непознаваемую
вещь в себе. - П.Г.) наш рассудок приобретает негативное расширение, т.е.,
называя вещи в себе (рассматриваемые не как явления) ноуменами, он
оказывается не ограниченным чувственностью, а скорее ограничивающим ее. Но
вместе с тем он тотчас ставит границы и самому себе, признавая, что не
может познать вещи в себе посредством категорий, стало быть, может мыслить
их только как неизвестное нечто".
Противоречие, возникшее у Канта в связи с необходимостью объяснить природу
связи вещей в себе и явлений, в рамках кантовского трансцендентального
идеализма разрешить невозможно. "Неизвестное нечто" действует на наши
чувства - это тезис; категория причины (и действия) к миру вещей в себе
неприменима - это антитезис. Синтеза Канту достигнуть не удалось.
Тезис о непознаваемости вещей в себе Кант распространяет даже на ту сферу,
которая послужила у Лейбница первейшим источником для его понятия монады и
которую сам Кант считает реальностью, "непосредственно данной как простая
субстанция", - а именно на человеческое Я, на самосознание. Даже наше Я,
как оно дано нам в акте самосознания, не есть, согласно Канту, вещь в себе,
т.е. монада, ибо оно открывается нам посредством внутреннего чувства, а
значит, опять-таки опосредовано чувственностью и таким образом есть только
явление. "Все, что представляется посредством чувства, есть в этом смысле
всегда явление, а потому или вообще нельзя допускать наличия внутреннего
чувства, или субъект, служащий предметом его, должен быть представляем
посредством него только как явление, а не так, как он судил бы сам о себе,
если бы его созерцание было лишь самодеятельностью, то есть если бы оно
было интеллектуальным".
Правда, в самосознании Кант выделяет два слоя: субъективное единство
самосознания, которое представляет собой определение внутреннего чувства и
в котором субъект дан сам себе как явление, как психологический,
эмпирический субъект. Второй слой - это объективное единство самосознания,
которое Кант называет трансцендентальным единством апперцепции и которое
есть высший принцип всего человеческого знания, ибо оно одно обусловливает
единство знания благодаря отнесению его к некоторому "я мыслю", которое
должно сопровождать все представления, иначе они рассыпаются и теряют
всякую связь между собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155