Свидетелей во время заема не было и теперь слово Пита стояло против
слова Гека. На правокачке присудили бы дуэль, а Удавчику пятнадцать лет и он
на голову длиннее... Что из того, что Удавчик особачился, это не в суде, это
еще доказать надо... Гек предупредил друзей но открыто предъявлять не стал.
И все равно, он продолжал помогать тем, кто к нему обращался за помощью... А
вот к другому совету Чомбе он отнесся со всей серьезностью...
Чомбе отсидел очередные десять суток, а потом два дня отъедался и
отогревался. Нетакам на малолетке и на взрослых зонах чаще остальных
категорий сидельцев приходится попадать в штрафные изоляторы. Существенная
доля общака идет на подогрев штрафникам, иначе недолго и ноги протянуть на
зонном пайке, перемежаемом вдобавок штрафным пайком, где миску "горячей"
баланды дают через двое суток на третьи. Однако подогрев этот мало
предохраняет от туберкулеза и разных других тюремных болезней и напастей,
связанных со здоровьем.
Как-то оба они тормознулись в бараке, симулируя болезнь. Чомбе
предложил карточный турнир. Играли один на один по символическим ставкам.
Подрезали -- каждый -- картой из своей колоды, а играли другой колодой,
специальной. Бой был колотый(карты были меченые), оба его знали, банкомету
можно было исполнять (жульничать), но пойманный за руку -- проигрывал
тройную ставку. Играли в штосс и Гек явно побеждал. Он передергивал с такой
скоростью и так мягко, что не слышно было даже характерного шлепка нижней
карты. Наконец Чомбе бросил карты, рассчитался и пересел на стул рядом с
Геком.
-- "Плиз" у тебя красиво получается. Знаешь, я рад, что тогда в тебе не
ошибся. Но послушай меня -- завязывай с картами. Завязывай напрочь.
-- Ты что, Чомбе, за проигрыш обиделся?
-- Есть немного. Но это фигня. А вот то что даже я обиделся -- это не
фигня. Есть в тебе нечто, в манере твоей игры, что раздражает -- безумно.
Надменность, что ли... Но я ведь знаю, что ты не плюешь на друзей, что с
себя рубаху снимешь для них, а видишь -- все равно -- злюсь. Ты не играешь,
а работаешь, не соревнуешься, а обираешь без азарта, понимаешь? Если же ты
станешь каталой -- а к тому идет, -- не видать тебе настоящего авторитета. И
еще: ты теперь почти всегда шестеркам даешь стирать тебе носки, гладить
форму, ну понимаешь о чем я говорю. По нашим понятиям это не западло, а все
же лучше никогда не поручай этого другим, ну разве -- в крайнем-перекрайнем
случае. Я потомственный урка, моя дорога еще у мамы в ... животе
определилась, я знаю, что говорю...
Это был последний их задушевный разговор, -- судьба приготовила для
Чомбе четырех тузов и джокера в придачу. Господин Председатель не забыл
симпатягу-подростка и жертву расизма и своею властью издал соответствующее
распоряжение. Он распорядился пересмотреть и объективно разобраться в деле
несчастного паренька. Чиновники, феноменально чуткие к настроениям своего
патрона двинули вниз более определенное требование, так что на зону уже
спустился приказ об индивидуальной и немедленной амнистии -- дело в этих
краях неслыханное. Более того, губернское управление лагерей подстраховало
приказ устным и грозным напоминанием: никаких падений с лестницы и иных
случайностей. Приказ поступил днем, но выпустить немедленно Чомбе не могли,
хозяин был в отъезде по делам, в Иневии, а без него ни подписать, ни
отпустить никто не мог. Чомбе тут же нажрался как свинья и стал буянить. В
конце концов его схватили и бросили в камеру изолятора до утра. Кум и режик
в бессильной злобе упились не хуже Чомбе, их пришлось развозить по домам --
благо все рядом -- на служебной машине. Но пойти и попинать Чомбе, душу
отвести -- не осмелился никто из них, даже на пьяном глазу.
Утром его покормили прямо в изоляторе, чтобы зону не мутил. Друзья
умудрились пропихнуть ему косяк с дурью на опохмел и на дорожку.
Шел утренний развод, вся зона с завистью и удовольствием слышала и
видела счастливого, в дым обкуренного Чомбе, которого под руки подтащили к
машине, чтобы отвезти и погрузить его на ближайшей железнодорожной станции к
месту назначения, в Бабилон. Из зарешеченного окна далеко еще слышались
прерываемые заразительным хохотом куплеты "Мадагаскара": "...Мы тоже люди,
мы тоже любим..., пусть кожа черная, но кровь чиста..."
Геку исполнилось тринадцать, потом тринадцать с половиной -- срок
постепенно разматывался. Чомбе успел оставить Геку наколку в Бабилоне --
куда обратиться по выходе, чтобы не зависнуть на первых порах без жилья и
денег, но с тех пор -- ни слуху о нем, ни духу. За это время Гек порядочно
подрос, хотя и теперь во время поверок пребывал на левом фланге, но уже и не
самым крайним. Зона белела на глазах. Хозяин, режик, кум и растлитель
беспощадно выпалывали нетаков, натравливали на них активистов и пацанов:
якобы из-за них повышаются нормы выработки и ужесточается режим содержания.
На деле все было проще, администрация зоны тоже чуяла новые либеральные
времена в экономике: возникали новые и новые предприятия, рынки заполнялись
товарами, состояния делались на глазах. Вместе с повышением уровня жизни,
опережая его, росли и аппетиты граждан. Люди покупали катера, виллы, новые
костюмы, парную говядину к обеду, кольца с бриллиантами, -- у кого на что
хватало доходов. А у хозяина и его присных был только один источник дохода,
не считая мизерных окладов, -- зона. Надо было выполнять директивы, на благо
страны и президента, и перевыполнять их в свою пользу.
По-прежнему в домашнем хозяйстве любого мелкого зонного начальничка
заметную роль играли малолетние кабальные работники, но этого мало было по
теперешним временам. Невыход на работу однозначно сопровождался "десяточкой"
с предварительным избиением, шмоны по промзоне стали постоянным явлением --
два-три раза в день, особо тщательный -- раз в неделю. Брак -- избиение и
трюм. Правда трюм, как ни парадоксально, стал гораздо легче: теперь в
изолятор только водворяли на ночь, а днем выводили на работу -- с горячей
пищей, с возможностью разжиться куревом и теплыми шмотками. Первое время
нетаки чувствовали, как почва уходит у них из под ног -- зонный пролетариат
стал смотреть волками на их праздность, в то время как остальные пуп
надрывают на проклятом производстве. Некоторые не выдержали и вступили в
актив(Гек ни секунды не сомневался, что Удавчик первый переметнется, -- и
угадал.), другие уходили под землю, не устояв против холода и побоев,
некоторые докатились до "малокрыток" -- псих лечебниц тюремного типа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
слова Гека. На правокачке присудили бы дуэль, а Удавчику пятнадцать лет и он
на голову длиннее... Что из того, что Удавчик особачился, это не в суде, это
еще доказать надо... Гек предупредил друзей но открыто предъявлять не стал.
И все равно, он продолжал помогать тем, кто к нему обращался за помощью... А
вот к другому совету Чомбе он отнесся со всей серьезностью...
Чомбе отсидел очередные десять суток, а потом два дня отъедался и
отогревался. Нетакам на малолетке и на взрослых зонах чаще остальных
категорий сидельцев приходится попадать в штрафные изоляторы. Существенная
доля общака идет на подогрев штрафникам, иначе недолго и ноги протянуть на
зонном пайке, перемежаемом вдобавок штрафным пайком, где миску "горячей"
баланды дают через двое суток на третьи. Однако подогрев этот мало
предохраняет от туберкулеза и разных других тюремных болезней и напастей,
связанных со здоровьем.
Как-то оба они тормознулись в бараке, симулируя болезнь. Чомбе
предложил карточный турнир. Играли один на один по символическим ставкам.
Подрезали -- каждый -- картой из своей колоды, а играли другой колодой,
специальной. Бой был колотый(карты были меченые), оба его знали, банкомету
можно было исполнять (жульничать), но пойманный за руку -- проигрывал
тройную ставку. Играли в штосс и Гек явно побеждал. Он передергивал с такой
скоростью и так мягко, что не слышно было даже характерного шлепка нижней
карты. Наконец Чомбе бросил карты, рассчитался и пересел на стул рядом с
Геком.
-- "Плиз" у тебя красиво получается. Знаешь, я рад, что тогда в тебе не
ошибся. Но послушай меня -- завязывай с картами. Завязывай напрочь.
-- Ты что, Чомбе, за проигрыш обиделся?
-- Есть немного. Но это фигня. А вот то что даже я обиделся -- это не
фигня. Есть в тебе нечто, в манере твоей игры, что раздражает -- безумно.
Надменность, что ли... Но я ведь знаю, что ты не плюешь на друзей, что с
себя рубаху снимешь для них, а видишь -- все равно -- злюсь. Ты не играешь,
а работаешь, не соревнуешься, а обираешь без азарта, понимаешь? Если же ты
станешь каталой -- а к тому идет, -- не видать тебе настоящего авторитета. И
еще: ты теперь почти всегда шестеркам даешь стирать тебе носки, гладить
форму, ну понимаешь о чем я говорю. По нашим понятиям это не западло, а все
же лучше никогда не поручай этого другим, ну разве -- в крайнем-перекрайнем
случае. Я потомственный урка, моя дорога еще у мамы в ... животе
определилась, я знаю, что говорю...
Это был последний их задушевный разговор, -- судьба приготовила для
Чомбе четырех тузов и джокера в придачу. Господин Председатель не забыл
симпатягу-подростка и жертву расизма и своею властью издал соответствующее
распоряжение. Он распорядился пересмотреть и объективно разобраться в деле
несчастного паренька. Чиновники, феноменально чуткие к настроениям своего
патрона двинули вниз более определенное требование, так что на зону уже
спустился приказ об индивидуальной и немедленной амнистии -- дело в этих
краях неслыханное. Более того, губернское управление лагерей подстраховало
приказ устным и грозным напоминанием: никаких падений с лестницы и иных
случайностей. Приказ поступил днем, но выпустить немедленно Чомбе не могли,
хозяин был в отъезде по делам, в Иневии, а без него ни подписать, ни
отпустить никто не мог. Чомбе тут же нажрался как свинья и стал буянить. В
конце концов его схватили и бросили в камеру изолятора до утра. Кум и режик
в бессильной злобе упились не хуже Чомбе, их пришлось развозить по домам --
благо все рядом -- на служебной машине. Но пойти и попинать Чомбе, душу
отвести -- не осмелился никто из них, даже на пьяном глазу.
Утром его покормили прямо в изоляторе, чтобы зону не мутил. Друзья
умудрились пропихнуть ему косяк с дурью на опохмел и на дорожку.
Шел утренний развод, вся зона с завистью и удовольствием слышала и
видела счастливого, в дым обкуренного Чомбе, которого под руки подтащили к
машине, чтобы отвезти и погрузить его на ближайшей железнодорожной станции к
месту назначения, в Бабилон. Из зарешеченного окна далеко еще слышались
прерываемые заразительным хохотом куплеты "Мадагаскара": "...Мы тоже люди,
мы тоже любим..., пусть кожа черная, но кровь чиста..."
Геку исполнилось тринадцать, потом тринадцать с половиной -- срок
постепенно разматывался. Чомбе успел оставить Геку наколку в Бабилоне --
куда обратиться по выходе, чтобы не зависнуть на первых порах без жилья и
денег, но с тех пор -- ни слуху о нем, ни духу. За это время Гек порядочно
подрос, хотя и теперь во время поверок пребывал на левом фланге, но уже и не
самым крайним. Зона белела на глазах. Хозяин, режик, кум и растлитель
беспощадно выпалывали нетаков, натравливали на них активистов и пацанов:
якобы из-за них повышаются нормы выработки и ужесточается режим содержания.
На деле все было проще, администрация зоны тоже чуяла новые либеральные
времена в экономике: возникали новые и новые предприятия, рынки заполнялись
товарами, состояния делались на глазах. Вместе с повышением уровня жизни,
опережая его, росли и аппетиты граждан. Люди покупали катера, виллы, новые
костюмы, парную говядину к обеду, кольца с бриллиантами, -- у кого на что
хватало доходов. А у хозяина и его присных был только один источник дохода,
не считая мизерных окладов, -- зона. Надо было выполнять директивы, на благо
страны и президента, и перевыполнять их в свою пользу.
По-прежнему в домашнем хозяйстве любого мелкого зонного начальничка
заметную роль играли малолетние кабальные работники, но этого мало было по
теперешним временам. Невыход на работу однозначно сопровождался "десяточкой"
с предварительным избиением, шмоны по промзоне стали постоянным явлением --
два-три раза в день, особо тщательный -- раз в неделю. Брак -- избиение и
трюм. Правда трюм, как ни парадоксально, стал гораздо легче: теперь в
изолятор только водворяли на ночь, а днем выводили на работу -- с горячей
пищей, с возможностью разжиться куревом и теплыми шмотками. Первое время
нетаки чувствовали, как почва уходит у них из под ног -- зонный пролетариат
стал смотреть волками на их праздность, в то время как остальные пуп
надрывают на проклятом производстве. Некоторые не выдержали и вступили в
актив(Гек ни секунды не сомневался, что Удавчик первый переметнется, -- и
угадал.), другие уходили под землю, не устояв против холода и побоев,
некоторые докатились до "малокрыток" -- псих лечебниц тюремного типа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111