рядом находятся двое
живых ванов -- герой песен, легендарный урка, гениальный кольщик Суббота и
канонизированный при жизни, хранитель мифического урочьего общака,
отсидевший четвертак в одиночке, апостол преступного мира тюрьмы и воли --
Варлак...
-- Что мы должны сделать, чтобы тормознуть исполнение? Сейчас
постараемся кипеш устроить!
-- Не надо ничего. Наш день пришел. Ржавые, это вам, между прочим,
наука. Помните, никто не вечен. За нас поставьте свечку, по обычаю: за меня
и за Варлака, -- хоть он и басурман. Главное -- свидетельствуем: остался еще
один ван, имя ему Кромешник. Он на воле. У него на груди -- моей руки
осьмилучевые звезды с "тихой" грамотой. У него общак, у него история, он
последний. А уж прислушиваться к нему или не прислушиваться -- это ваше дело
золотое. Когда надо -- он сам объявится. Все, бегут... Прощайте все, Фашисту
персонально... Он молодо выглядит, Кромешник, не по годам... (Суббота хотел
договорить: "...не по годам нарекся..." , но не успел)
В камеру ворвались вертухаи и молча кинулись на ванов. Бить -- не били,
по старинному неписаному правилу накануне казни приговоренных старались не
задевать, но, исправляя собственную ошибку, связали, заткнули рты и волоком
оттащили в другую камеру, в глухом углу, где в унитаз легче было докричаться
до ада, чем до других сидельцев. Ванов развязали, вынули затычки изо ртов,
обыскали для порядку, обматерили и вновь оставили одних.
Радостное возбуждение от удачного "вольта" вскоре схлынуло и ваны вновь
замолчали. Суббота вдруг смял в кулаке пачку с сигаретами и выбросил в
унитаз, а сам, беря пример с Варлака, улегся рядом на нары. Старики думали,
каждый о своем, и не заметили, как задремали...
Конвой во главе с судебным исполнителем только вступил в тюремный
коридор, в конце которого находилась нужная им камера, а Варлак и Суббота
уже услышали его и
кряхтя стали собираться. Собирать было и нечего, разве что лицо
ополоснуть, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки дряблого
стариковского сна.
Варлак сковырнул пробку с пивной бутылки и сделал глоток. Раздумчиво
помолчал и сказал, криво улыбаясь:
-- Темное, а я светлое люблю. Тьфу, гадость, за месяц не удосужился
посмотреть, что нам подсунули... Вик, будешь?
-- Нет, я водички лучше, а еще лучше -- чайку...
Загремел засов, бесшумно открылась дверь:
-- Осужденный Игхрофт Виктор, на выход с вещами.
Суббота обернулся к Варлаку и с виноватой улыбкой прошептал ему:
-- Видишь, мне повезло -- первому выпало. Чиль, дружище, ты меня, может
и увидишь еще, а уж я тебя нет. Они обнялись крест-накрест напоследок и
Варлак поцеловал своего товарища в лоб:
-- Не бойся, Вик. Может ад у нас общий будет, а? На рай не потянем, с
гуриями-то?
Конвоиры-унтеры стояли истуканами, офицер -- начальник конвоя -- нервно
зевал: четырежды ему доводилось отводить людей на расстрел, а он все не мог
к этому привыкнуть.
-- Ну, попрощались -- хватит, -- буднично, по-канцелярски одернул он
старцев. -- Ведите.
В пятом часу утра тюрьма была тиха и угрюма. Пятеро, включая
приговоренного, шли по длинным коридорам старинного централа, словно по
лабиринту -- с уровня на уровень, из коридора в коридор. И вот, когда они
миновали два с половиной этажа и множество разнокалиберных коридоров,
Суббота понял, что наступил подходящий момент:
-- Люди! Варлак и Суббота уходят от вас! Прощайте! Ва.. -- Оплошавшие
конвоиры навалились, не церемонясь, двинули прикладом в живот, заткнули
кляпом рот и под руки потащили дальше, торопясь пройти "жилые" места.
"Крытая Мама" содрогнулась и закричала. Сидельцы почти всех камер не
спали эту ночь, готовясь к проводам. Рев тысячи глоток смешался с грохотом
железа: сидельцы, сорвав металлические столы и нары, казалось бы намертво
приваренные к полу, били ими в бронированные двери. Те, кто послабее,
стучали мисками, ложками, топали ногами. Самые отчаянные подожгли
внутренности матрацев и сквозь щели пытались выпихнуть тлеющие жгуты в
коридоры. Во всеобщей катавасии они рисковали угореть в собственном дыму, но
какие могут быть счеты и резоны в такую ночь. Об этом событии по всей стране
будут вспоминать и рассказывать долгие годы. Лучше добавить на горб пару лет
за бузу, чем опозорить себя покорностью перед псами...
Все подразделения внутренней службы были подняты в ружье, режимник
позвонил в городской гарнизон за подмогой, по чьей-то преступной халатности
на несколько секунд на полную мощность взвыла сирена. Камеры усмиряли
прикладами и брандспойтами с холодной водой -- опыт был, не впервой, а в
трех камерах пришлось стрелять на поражение. Хотя, конечно, анархию такого
масштаба не припоминали даже старожилы. Воистину, прав был господин
президент: сорную траву с корнем выпалывать надобно, оставь один росток --
все поле изгадит. Ваны поганые...
Варлак с улыбкой слушал доносившийся шум, он и без сирены догадался о
том, что Суббота успел попрощаться с преступным миром Бабилона-страны за
себя и за него, Варлака.
Он взял едва початую бутылку с пивом, вылил содержимое в унитаз, а
бутылку поставил на стол; вторая, нетронутая, притаилась в продуктовой нише.
Все так же улыбаясь, он помочился, подумав -- взгромоздился на парашу, потом
спустил воду, умылся. Он даже попробовал напеть чего-то, но закашлялся.
"Прощай навсегда, Вик, я тоже теперь тебя не увижу, смысла нет," -- произнес
он вслух и лег на спину к себе на нары.
Оклемался Суббота уже в подвале, куда не доходят звуки из верхнего
мира, будь то сирены или выстрелы. Низкий просторный зал со сводчатыми
потолками довольно хорошо освещался семирожковой люстрой без плафонов. Зал
имел ширину метров шесть, а в длину вытягивался на все десять. В торце его,
напротив двери, всю заднюю стену занимало покрытие -- щит из старых,
толстых, горизонтально расположенных бревен, испещренных дырами от
бесчисленных пуль. В метре перед щитом торчал в цементном гнезде деревянный
же, из цельного ствола, столб, выкрашенный коричневой масляной краской. На
уровне груди и подколенок располагались два разомкнутых металлических обруча
с винтами, шипами и дырками для регулировки диаметра.
Слева от двери примостился письменный стол с телефоном наверное еще
довоенной конструкции, за столом сидел румяно-склеротичный толстячок. Возле
стола, лицом к двери стоял угрюмый рукастый мужик в белом халате, рядом с
ним молоденький католический священник с библией в левой ладони. Перегаром
от "белого халата" разило настолько мощно, что священник стоял несколько
искривясь от своего соседа, а Суббота даже сморщил свой сверхчуткий нос и
чихнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
живых ванов -- герой песен, легендарный урка, гениальный кольщик Суббота и
канонизированный при жизни, хранитель мифического урочьего общака,
отсидевший четвертак в одиночке, апостол преступного мира тюрьмы и воли --
Варлак...
-- Что мы должны сделать, чтобы тормознуть исполнение? Сейчас
постараемся кипеш устроить!
-- Не надо ничего. Наш день пришел. Ржавые, это вам, между прочим,
наука. Помните, никто не вечен. За нас поставьте свечку, по обычаю: за меня
и за Варлака, -- хоть он и басурман. Главное -- свидетельствуем: остался еще
один ван, имя ему Кромешник. Он на воле. У него на груди -- моей руки
осьмилучевые звезды с "тихой" грамотой. У него общак, у него история, он
последний. А уж прислушиваться к нему или не прислушиваться -- это ваше дело
золотое. Когда надо -- он сам объявится. Все, бегут... Прощайте все, Фашисту
персонально... Он молодо выглядит, Кромешник, не по годам... (Суббота хотел
договорить: "...не по годам нарекся..." , но не успел)
В камеру ворвались вертухаи и молча кинулись на ванов. Бить -- не били,
по старинному неписаному правилу накануне казни приговоренных старались не
задевать, но, исправляя собственную ошибку, связали, заткнули рты и волоком
оттащили в другую камеру, в глухом углу, где в унитаз легче было докричаться
до ада, чем до других сидельцев. Ванов развязали, вынули затычки изо ртов,
обыскали для порядку, обматерили и вновь оставили одних.
Радостное возбуждение от удачного "вольта" вскоре схлынуло и ваны вновь
замолчали. Суббота вдруг смял в кулаке пачку с сигаретами и выбросил в
унитаз, а сам, беря пример с Варлака, улегся рядом на нары. Старики думали,
каждый о своем, и не заметили, как задремали...
Конвой во главе с судебным исполнителем только вступил в тюремный
коридор, в конце которого находилась нужная им камера, а Варлак и Суббота
уже услышали его и
кряхтя стали собираться. Собирать было и нечего, разве что лицо
ополоснуть, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки дряблого
стариковского сна.
Варлак сковырнул пробку с пивной бутылки и сделал глоток. Раздумчиво
помолчал и сказал, криво улыбаясь:
-- Темное, а я светлое люблю. Тьфу, гадость, за месяц не удосужился
посмотреть, что нам подсунули... Вик, будешь?
-- Нет, я водички лучше, а еще лучше -- чайку...
Загремел засов, бесшумно открылась дверь:
-- Осужденный Игхрофт Виктор, на выход с вещами.
Суббота обернулся к Варлаку и с виноватой улыбкой прошептал ему:
-- Видишь, мне повезло -- первому выпало. Чиль, дружище, ты меня, может
и увидишь еще, а уж я тебя нет. Они обнялись крест-накрест напоследок и
Варлак поцеловал своего товарища в лоб:
-- Не бойся, Вик. Может ад у нас общий будет, а? На рай не потянем, с
гуриями-то?
Конвоиры-унтеры стояли истуканами, офицер -- начальник конвоя -- нервно
зевал: четырежды ему доводилось отводить людей на расстрел, а он все не мог
к этому привыкнуть.
-- Ну, попрощались -- хватит, -- буднично, по-канцелярски одернул он
старцев. -- Ведите.
В пятом часу утра тюрьма была тиха и угрюма. Пятеро, включая
приговоренного, шли по длинным коридорам старинного централа, словно по
лабиринту -- с уровня на уровень, из коридора в коридор. И вот, когда они
миновали два с половиной этажа и множество разнокалиберных коридоров,
Суббота понял, что наступил подходящий момент:
-- Люди! Варлак и Суббота уходят от вас! Прощайте! Ва.. -- Оплошавшие
конвоиры навалились, не церемонясь, двинули прикладом в живот, заткнули
кляпом рот и под руки потащили дальше, торопясь пройти "жилые" места.
"Крытая Мама" содрогнулась и закричала. Сидельцы почти всех камер не
спали эту ночь, готовясь к проводам. Рев тысячи глоток смешался с грохотом
железа: сидельцы, сорвав металлические столы и нары, казалось бы намертво
приваренные к полу, били ими в бронированные двери. Те, кто послабее,
стучали мисками, ложками, топали ногами. Самые отчаянные подожгли
внутренности матрацев и сквозь щели пытались выпихнуть тлеющие жгуты в
коридоры. Во всеобщей катавасии они рисковали угореть в собственном дыму, но
какие могут быть счеты и резоны в такую ночь. Об этом событии по всей стране
будут вспоминать и рассказывать долгие годы. Лучше добавить на горб пару лет
за бузу, чем опозорить себя покорностью перед псами...
Все подразделения внутренней службы были подняты в ружье, режимник
позвонил в городской гарнизон за подмогой, по чьей-то преступной халатности
на несколько секунд на полную мощность взвыла сирена. Камеры усмиряли
прикладами и брандспойтами с холодной водой -- опыт был, не впервой, а в
трех камерах пришлось стрелять на поражение. Хотя, конечно, анархию такого
масштаба не припоминали даже старожилы. Воистину, прав был господин
президент: сорную траву с корнем выпалывать надобно, оставь один росток --
все поле изгадит. Ваны поганые...
Варлак с улыбкой слушал доносившийся шум, он и без сирены догадался о
том, что Суббота успел попрощаться с преступным миром Бабилона-страны за
себя и за него, Варлака.
Он взял едва початую бутылку с пивом, вылил содержимое в унитаз, а
бутылку поставил на стол; вторая, нетронутая, притаилась в продуктовой нише.
Все так же улыбаясь, он помочился, подумав -- взгромоздился на парашу, потом
спустил воду, умылся. Он даже попробовал напеть чего-то, но закашлялся.
"Прощай навсегда, Вик, я тоже теперь тебя не увижу, смысла нет," -- произнес
он вслух и лег на спину к себе на нары.
Оклемался Суббота уже в подвале, куда не доходят звуки из верхнего
мира, будь то сирены или выстрелы. Низкий просторный зал со сводчатыми
потолками довольно хорошо освещался семирожковой люстрой без плафонов. Зал
имел ширину метров шесть, а в длину вытягивался на все десять. В торце его,
напротив двери, всю заднюю стену занимало покрытие -- щит из старых,
толстых, горизонтально расположенных бревен, испещренных дырами от
бесчисленных пуль. В метре перед щитом торчал в цементном гнезде деревянный
же, из цельного ствола, столб, выкрашенный коричневой масляной краской. На
уровне груди и подколенок располагались два разомкнутых металлических обруча
с винтами, шипами и дырками для регулировки диаметра.
Слева от двери примостился письменный стол с телефоном наверное еще
довоенной конструкции, за столом сидел румяно-склеротичный толстячок. Возле
стола, лицом к двери стоял угрюмый рукастый мужик в белом халате, рядом с
ним молоденький католический священник с библией в левой ладони. Перегаром
от "белого халата" разило настолько мощно, что священник стоял несколько
искривясь от своего соседа, а Суббота даже сморщил свой сверхчуткий нос и
чихнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111