Ведь вся ваша деятельность основывается на догме уничтожения эксплуатации... Как же вы миритесь с таким противоречием? Причем не этическим, оно мне безразлично, а с другим — с тем, что безнравственная эксплуатация послужила спасением Митру? Эксплуатация! Я могу позволить себе по-всякому истолковывать этот термин, но революция делает понятия взрывчатыми и опасными в обращении, как динамит. Понятия убивают людей, как хищники. Ну как? Мне кажется, что я изложил вопрос достаточно ясно и почти в художественной форме. Как вы находите?
Джеордже неподвижно стоял среди дороги. Рука с сигаретой не дрожала, но Суслэнеску испугала отрешенность его взгляда, и он поспешил добавить, внезапно обретя прежний плаксивый, неуверенный тон:
— Но ведь это только дилемма, как задача в шахматах. Ни больше ни меньше.
Джеордже тяжело вздохнул.
— Как вы думаете, что я должен сделать? — медленно, словно на ощупь подбирая слова, спросил он.
Сдержанность Теодореску восхитила Суслэнеску, он чувствовал, что нанес ему тяжелый удар, но не испытывал никакого удовлетворения, словно разбил ногой вещь, дорогую кому-то другому, но ему абсолютно безразличную.
— Ну, это несерьезно — обращать внимание на подобные пустяки. Я хотел только втолковать вам, что каждый человек по-своему прав. Каждый. Все люди. Вкупе или в отдельности. Всегда, даже когда противоречат друг другу, и в первую очередь—когда противоречат.
— И такое чудовище, как Гитлер, тоже был прав?
— Ну конечно. И вы правы — и когда занимаетесь своей политикой, и когда позволяете Митру обрабатывать вашу землю. Вы ведь помогаете ему, не правда ли? Было бы неэтичным, чтобы из-за какой-то негибкости... Человек, который всегда прав, был бы чудовищем, хотя об этом уже давно мечтают. Мечта эта породила бога и наше болезненное, но неосуществимое стремление приблизиться к нему, ст^ть похожим на него.
Джеордже вздохнул.
— Это противоречие рождено обществом, основанным на эксплуатации... Его можно устранить.
— Как?
— Активным мышлением.
— Это новая формула для «революционной деятельности» — не так ли?
— Да.
«Ну и дурак»,—подумал Суслэнеску и церемонно склонил голову.
— И все же вы мне не ответили на вопрос из области сознания.
— Сейчас я не могу ответить на него. Но если вы задержитесь в Лунке, то убедитесь, что ответ на ваш вопрос есть! А теперь до свидания.
— Вы возненавидели меня за мою откровенность? — смиренно спросил Суслэнеску.
Джеордже молча протянул ему руку, и Суслэнеску, как обычно, растрогался, смутился, не зная, как пожать эту левую руку. Джеордже быстро зашагал по дороге, и Суслэнеску поплелся следом с удрученным видом. Как уже не раз случалось, ему удалось одержать победу над человеком, которого он в глубине души не презирал и не ненавидел, как многих своих старых друзей, и теперь он чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. Он шел, думая, что в нем словно уживаются два человека разных возрастов, от столкновения которых никогда не получается ничего живого, теплого, свежего, а только понимание других, иногда вызывающее скуку, а иногда ужас. Он чувствовал, что где-то должна существовать общая почва, общие интересы. Но, чтобы найти ее, вероятно, потребовалось бы столько жертв и испытаний, что лучше примириться и попытаться лишь время от времени защищаться; что он в конце концов и сделал в сегодняшнем разговоре с Теодореску.
Суслэнеску зашел в корчму, уселся в чистой комнатушке, предназначенной для «господ», и заказал все, о чем мечтал еще с утра, хотя есть ему уже не хотелось. Вскоре явился писарь Мелиувд, выпил свою порцию цуйки и, повеселев, понес всякую чепуху о своей счастливой семейной жизни, о широких планах, частично сбывшихся, частично нет. Суслэнеску рассеянно слушал писаря, стараясь из вежливости понять что-нибудь из его бессвязной болтовни. Сидел он здесь долго, пока не появился Кордиш и не сообщил, что пришла присланная за ними из усадьбы машина.
3
—Хоть бы кончилась поскорее эта история с землей, воскликнула Эмилия, вставая из-за стола и направляясь к печке, чтобы подложить несколько поленьев. — Я затопила, чтобы тебе было поуютнее дома,—объяснила она Джеордже. — Достаточно на фронте холода натерпелся, бедняга. Мама сердится, говорит, что только такие расточительницы, как я, топят весной печку. Она и сама мерзнет, но ни за что на свете не зайдет сюда погреться. Тебе хорошо так?
— Да, спасибо. Очень хорошо. Молодец, что догадалась протопить.
В просторной комнате, несмотря на раннее время, уже царил серый полумрак, и красный глазок печи уютно поблескивал в глубине. Джеордже некоторое время следил за уверенными движениями жены, потом вдруг тяжело вздохнул.
— Что с тобой? — вздрогнула Эмилия, сидевшая на корточках у огня, и, слегка откинувшись назад, прислонилась спиной к коленям мужа. Тело ее показалось Джеордже неожиданно тяжелым.
— Ничего... Что-то ноет рука. Наверно, к перемене погоды.
— Возможно, и так.
Эмилия с досадой прикусила губу. Она хотела спросить мужа, как он может так спокойно говорить об «этом», но не осмелилась.
— Ты стал какой-то задумчивый. Не надо тратить столько нервов по пустякам. Бери пример с Арделяну — он мне кажется очень опытным в своем деле... коммунистом. Ты же принимаешь все слишком близко к сердцу. Хочешь закурить?
— Конечно. С удовольствием. Но знаешь, я все же попытаюсь бросить курить. Чувствую что-то...
Не договорив, Джеордже уселся поудобнее в углу дивана, подперев подбородок ладонью. Его тонкое слегка раскрасневшееся от огня лицо показалось Эмилии таким красивым, что у нее захватило дыхание. «Он останется таким же и через несколько лет,— подумала она. — Как это несправедливо. Любые заботы проходят для мужчин бесследно, и стареют они медленнее нас. А мелочей они попросту не замечают».
— Надо написать Дану, чтобы приехал на несколько дней,— тихо сказал Джеордже.
— Господи! Да ты уже второй раз говоришь мне об этом,— испугалась Эмилия. — Что-нибудь случилось? Или во сне его видел?
— Да нет, что за глупости? Просто хотелось бы поговорить с ним о многом... Знаешь, я часто думаю о нем, о его будущем, и, как ни странно, в моем воображении он по-прежнему ребенок, каким я его оставил...
— Ты боишься, что он не будет разделять твоих убеждений? — очень серьезно спросила Эмилия.
— Каких убеждений, Эмилия?
— Да этих самых, коммунистических... Не бойся... Дан умный мальчик.
Джеордже на мгновение замялся, по сути дела он ничего не мог сказать. Конечно, она поняла бы его, как всегда, правильно, но не до конца. Эта пропасть между ними утомляла Джеордже, и он чувствовал усилия жены перешагнуть через нее. Ему вдруг стало неудобно от того, что Эмилия всем телом налегла на его худые колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Джеордже неподвижно стоял среди дороги. Рука с сигаретой не дрожала, но Суслэнеску испугала отрешенность его взгляда, и он поспешил добавить, внезапно обретя прежний плаксивый, неуверенный тон:
— Но ведь это только дилемма, как задача в шахматах. Ни больше ни меньше.
Джеордже тяжело вздохнул.
— Как вы думаете, что я должен сделать? — медленно, словно на ощупь подбирая слова, спросил он.
Сдержанность Теодореску восхитила Суслэнеску, он чувствовал, что нанес ему тяжелый удар, но не испытывал никакого удовлетворения, словно разбил ногой вещь, дорогую кому-то другому, но ему абсолютно безразличную.
— Ну, это несерьезно — обращать внимание на подобные пустяки. Я хотел только втолковать вам, что каждый человек по-своему прав. Каждый. Все люди. Вкупе или в отдельности. Всегда, даже когда противоречат друг другу, и в первую очередь—когда противоречат.
— И такое чудовище, как Гитлер, тоже был прав?
— Ну конечно. И вы правы — и когда занимаетесь своей политикой, и когда позволяете Митру обрабатывать вашу землю. Вы ведь помогаете ему, не правда ли? Было бы неэтичным, чтобы из-за какой-то негибкости... Человек, который всегда прав, был бы чудовищем, хотя об этом уже давно мечтают. Мечта эта породила бога и наше болезненное, но неосуществимое стремление приблизиться к нему, ст^ть похожим на него.
Джеордже вздохнул.
— Это противоречие рождено обществом, основанным на эксплуатации... Его можно устранить.
— Как?
— Активным мышлением.
— Это новая формула для «революционной деятельности» — не так ли?
— Да.
«Ну и дурак»,—подумал Суслэнеску и церемонно склонил голову.
— И все же вы мне не ответили на вопрос из области сознания.
— Сейчас я не могу ответить на него. Но если вы задержитесь в Лунке, то убедитесь, что ответ на ваш вопрос есть! А теперь до свидания.
— Вы возненавидели меня за мою откровенность? — смиренно спросил Суслэнеску.
Джеордже молча протянул ему руку, и Суслэнеску, как обычно, растрогался, смутился, не зная, как пожать эту левую руку. Джеордже быстро зашагал по дороге, и Суслэнеску поплелся следом с удрученным видом. Как уже не раз случалось, ему удалось одержать победу над человеком, которого он в глубине души не презирал и не ненавидел, как многих своих старых друзей, и теперь он чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. Он шел, думая, что в нем словно уживаются два человека разных возрастов, от столкновения которых никогда не получается ничего живого, теплого, свежего, а только понимание других, иногда вызывающее скуку, а иногда ужас. Он чувствовал, что где-то должна существовать общая почва, общие интересы. Но, чтобы найти ее, вероятно, потребовалось бы столько жертв и испытаний, что лучше примириться и попытаться лишь время от времени защищаться; что он в конце концов и сделал в сегодняшнем разговоре с Теодореску.
Суслэнеску зашел в корчму, уселся в чистой комнатушке, предназначенной для «господ», и заказал все, о чем мечтал еще с утра, хотя есть ему уже не хотелось. Вскоре явился писарь Мелиувд, выпил свою порцию цуйки и, повеселев, понес всякую чепуху о своей счастливой семейной жизни, о широких планах, частично сбывшихся, частично нет. Суслэнеску рассеянно слушал писаря, стараясь из вежливости понять что-нибудь из его бессвязной болтовни. Сидел он здесь долго, пока не появился Кордиш и не сообщил, что пришла присланная за ними из усадьбы машина.
3
—Хоть бы кончилась поскорее эта история с землей, воскликнула Эмилия, вставая из-за стола и направляясь к печке, чтобы подложить несколько поленьев. — Я затопила, чтобы тебе было поуютнее дома,—объяснила она Джеордже. — Достаточно на фронте холода натерпелся, бедняга. Мама сердится, говорит, что только такие расточительницы, как я, топят весной печку. Она и сама мерзнет, но ни за что на свете не зайдет сюда погреться. Тебе хорошо так?
— Да, спасибо. Очень хорошо. Молодец, что догадалась протопить.
В просторной комнате, несмотря на раннее время, уже царил серый полумрак, и красный глазок печи уютно поблескивал в глубине. Джеордже некоторое время следил за уверенными движениями жены, потом вдруг тяжело вздохнул.
— Что с тобой? — вздрогнула Эмилия, сидевшая на корточках у огня, и, слегка откинувшись назад, прислонилась спиной к коленям мужа. Тело ее показалось Джеордже неожиданно тяжелым.
— Ничего... Что-то ноет рука. Наверно, к перемене погоды.
— Возможно, и так.
Эмилия с досадой прикусила губу. Она хотела спросить мужа, как он может так спокойно говорить об «этом», но не осмелилась.
— Ты стал какой-то задумчивый. Не надо тратить столько нервов по пустякам. Бери пример с Арделяну — он мне кажется очень опытным в своем деле... коммунистом. Ты же принимаешь все слишком близко к сердцу. Хочешь закурить?
— Конечно. С удовольствием. Но знаешь, я все же попытаюсь бросить курить. Чувствую что-то...
Не договорив, Джеордже уселся поудобнее в углу дивана, подперев подбородок ладонью. Его тонкое слегка раскрасневшееся от огня лицо показалось Эмилии таким красивым, что у нее захватило дыхание. «Он останется таким же и через несколько лет,— подумала она. — Как это несправедливо. Любые заботы проходят для мужчин бесследно, и стареют они медленнее нас. А мелочей они попросту не замечают».
— Надо написать Дану, чтобы приехал на несколько дней,— тихо сказал Джеордже.
— Господи! Да ты уже второй раз говоришь мне об этом,— испугалась Эмилия. — Что-нибудь случилось? Или во сне его видел?
— Да нет, что за глупости? Просто хотелось бы поговорить с ним о многом... Знаешь, я часто думаю о нем, о его будущем, и, как ни странно, в моем воображении он по-прежнему ребенок, каким я его оставил...
— Ты боишься, что он не будет разделять твоих убеждений? — очень серьезно спросила Эмилия.
— Каких убеждений, Эмилия?
— Да этих самых, коммунистических... Не бойся... Дан умный мальчик.
Джеордже на мгновение замялся, по сути дела он ничего не мог сказать. Конечно, она поняла бы его, как всегда, правильно, но не до конца. Эта пропасть между ними утомляла Джеордже, и он чувствовал усилия жены перешагнуть через нее. Ему вдруг стало неудобно от того, что Эмилия всем телом налегла на его худые колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159