— вспылила выведенная из себя Эмилия.
С каждым днем мать казалась ей все более чужой и злобной, и как она ни убеждала себя, что Анна состарилась и впадает в детство, она все же не могла удержаться от резкостей. Правда, Эмилия быстро раскаивалась, но прощения просить нельзя было, старуха долгое •ремя пилила бы ее, а так она сразу же все забывала.
1
Иногда Эмилия смотрела на мать со страхом, как бывает, когда смотришь на что-нибудь непонятное и чужое.
Старуха помешала что-то на сковородке, потом подошла к Эмилии маленькими шажками и обняла ее.
— Слушай, что скажу, Милли,-— взволнованно зашептала она на ухо дочери. — Уйди от пего. Оставь его, греховодника. Ты красивая и можешь еще раз выйти замуж.
Эмилия не знала, сердиться ей или смеяться. Взяв себя в руки, она погладила мать по голове, как ребенка.
— Что он тебе сделал, мама? — заговорила она мягким, грустным голосом. — Разве он плохо с тобой обращался, сказал тебе хоть одно грубое слово, как делают другие зятья?
Анна поджала губы, маленькое лицо ее сморщилось еще больше. Глаза Эмилии снова наполнились слезами.
— А зачем он тащит в дом чужих людей? Может, они шпионы какие... Еще вспомните мои слова... Разные вы люди. Давай накрывать на стол. Не знаю, что они там застряли в школе...
— Пойду посмотрю,— сказала Эмилия.
Однако она не осмелилась войти в класс, откуда по временам доносились взволнованные голоса Арделяну, Митру и стрелочника Кулы.
Эмилия чувствовала себя необычно одинокой и вместе с тем взволнованной. Впервые она испытывала к Джеордже какую-то материнскую жалость. Она понимала, что все, чем он занимался со дня возвращения, непривычно ему, да и он сам не всегда разбирается в своих мыслях. Да, конечно, это очень хорошо — бороться за интересы крестьян, но разве они этим не занимались с первого дня работы в сельской школе? Искренность помогла им сблизиться с крестьянами, завоевать их любовь и уважение.
— ...тогда... комиссия... землемер для нарезки... как только...
Эмилии были одинаково безразличны как царанисты, так и коммунисты. Ей хотелось одного — спокойствия, без забот и потрясений, прежней безмятежной жизни. «Господи, нам так мало осталось до старости. Тогда зачем же все это? Зачем?» Однако она никому не могла поведать свои мысли. Для Джеордже она не нашла бы подходящих слов, а старуха все равно бы ее не поняла. Разве Суслэнеску? Но он был ей противен...
В классе заскрипели парты, и раздался бодрый голос Митру:
— Дай вам бог здоровья!
Подчиняясь мгновенному порыву, Эмилия отворила дверь и с улыбкой вошла в класс.
— Ну как, кончили свои государственные дела? Пойдемте, выпейте по стаканчику, это полезно перед едой. Господин Арделяиу, вы пообедаете у нас?
— Если приглашаете, с удовольствием. Благодарю.
— Фу! Накурили, как турки. И насорили, придется здесь подмести.
— Я подмету, барыня,— предложил Митру.
Все пошли в кухню и молча уселись вокруг стола. Эмилия принесла цуйку, сало, огурцы и тонко нарезанный хлеб.
— Мама, садитесь с нами,— позвал Джеордже.
Но Анна сделала вид, что не слышит. Она стояла у печки и тихо, но достаточно четко напевала королевский гимн.
Эмилия подошла к старухе, взяла ее за руку и привела к столу.
— Так вот, госпожа,— поднялся Митру со стаканом в цуке.— Да здравствует товарищ директор, который постарался для нас!
Цуйка была хорошей и крепкой, из прошлогоднего урожая. Джеордже молча выпил несколько рюмок. Ар-деляну начал было рассказывать что-то веселое, но мысли его явно были заняты чем-то другим.
Когда Митру, Глигор и Павел собрались уходить, в кухню вбежал красный, вспотевший Суслэнеску. Он пролепетал извинения, а когда Эмилия пригласила его к столу, окончательно смешался.
— Госпожа... я смущен, так как...
— Джеордже,— неожиданно вмешалась старуха. —« Заходила эта, как ее бишь зовут... Мария, дочка Гэврилэ Урсу. Сказала, что ты был у них — хотел поговорить I отцом. Бедняга пришла сказать, чтобы ты больше не
[ся к ним. Гэврилэ пригрозил спустить на тебя со-и пообещал, что Эзекиил переломает тебе все
и т 11«шо»ич Эмилия застыла с ложкой в руке, качнувшись, как от неожиданного удара в грудь. Гэврилэ был для нее одним из самых уважаемых людей в селе. В дни войны он почти ежедневно заходил узнать, пет ли весточки от Джеордже. Она растерянно посмотрела на мать, но та, словно забыв о сказанном, шумно хлебала суп. Смущенный Суслэнеску готов был спрятаться под стол.
Выражение лица Джеордже не изменилось, только желваки на скулах дрогнули под загорелой кожей.
— В таком случае нам придется подумать о другом старосте,—сказал Арделяну, не переставая жевать.— Ничего страшного, болван он, и все!
— Джеордже, ты слышал, что произошло сегодня в церкви? — спросила Эмилия.
— Слышал. Это их дело.
— Не только их,— возразил Суслэнеску, но тут же умолк.
Однако обед этим не кончился. Эмилия как раз подавала на стол сладкий пирог, которым очень гордилась, когда заметила во дворе группу крестьян во главе с Марку Сими. Крестьяне в нерешительности остановились на пороге.
— Пожалуйте, дядюшка Марку, заходите,— крикнула обрадованная Эмилия.
Ей было очень приятно, что люди, да еще самые уважаемые на селе, вроде Марку, тестя Кордиша, пришли засвидетельствовать Джеордже свое почтение. Но крестьяне даже не сняли шапок и угрюмо топтались на месте, не зная с чего начать. Сердце Эмилии сжалось от предчувствия чего-то недоброго.
— Мы, то есть те, что в школьном комитете,— прокашлявшись, начал Марку,— пришли вам сказать, господин Теодореску, что вы нам больше не нужны. Вот!
Смертельно бледный, Джеордже медленно встал из-за стола, подошел к Марку, и рука его дрогнула, словно он хотел положить ее на плечо крестьянину. Встал и Арделяну.
— Дальше, Марку, дальше,—сказал Джеордже.
— А что дальше? Пока вы были честным, порядочным человеком, мы любили и уважали вас... А коли начали портить людей коммунизмом, раз па то пошло, мы больше в вас не нуждаемся. Мы и министра попросили, чтобы прислал другого.
— Другого,—- заскрипел Алексие Мавэ.—Да! Да! Как поживаешь, тетка Анна?
— Товарищ директор... — вмешался Арделяиу, следя за судорожно сжатой рукой Джеордже. — Товарищ директор...
— Вон! — вдруг дико закричала Эмилия. — Вон отсюда, свиньи! Как вы смеете, грязные мужики, командовать здесь? Убирайтесь немедленно вон!.. Свиньи!
— Но, госпожа... — взбеленился было растерянный Марку.
— Вам и в самом деле лучше уйти,— медленно и очень мягко сказал Джеордже. — Что же касается поста директора, то кто- назначил меня, тот и сменит. Итак, марш отсюда!..
Марку окончательно смешался и, сняв шляпу, бессмысленно вертел ее в руках.
— Ты что, не слышал? — крикнула Эмилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
С каждым днем мать казалась ей все более чужой и злобной, и как она ни убеждала себя, что Анна состарилась и впадает в детство, она все же не могла удержаться от резкостей. Правда, Эмилия быстро раскаивалась, но прощения просить нельзя было, старуха долгое •ремя пилила бы ее, а так она сразу же все забывала.
1
Иногда Эмилия смотрела на мать со страхом, как бывает, когда смотришь на что-нибудь непонятное и чужое.
Старуха помешала что-то на сковородке, потом подошла к Эмилии маленькими шажками и обняла ее.
— Слушай, что скажу, Милли,-— взволнованно зашептала она на ухо дочери. — Уйди от пего. Оставь его, греховодника. Ты красивая и можешь еще раз выйти замуж.
Эмилия не знала, сердиться ей или смеяться. Взяв себя в руки, она погладила мать по голове, как ребенка.
— Что он тебе сделал, мама? — заговорила она мягким, грустным голосом. — Разве он плохо с тобой обращался, сказал тебе хоть одно грубое слово, как делают другие зятья?
Анна поджала губы, маленькое лицо ее сморщилось еще больше. Глаза Эмилии снова наполнились слезами.
— А зачем он тащит в дом чужих людей? Может, они шпионы какие... Еще вспомните мои слова... Разные вы люди. Давай накрывать на стол. Не знаю, что они там застряли в школе...
— Пойду посмотрю,— сказала Эмилия.
Однако она не осмелилась войти в класс, откуда по временам доносились взволнованные голоса Арделяну, Митру и стрелочника Кулы.
Эмилия чувствовала себя необычно одинокой и вместе с тем взволнованной. Впервые она испытывала к Джеордже какую-то материнскую жалость. Она понимала, что все, чем он занимался со дня возвращения, непривычно ему, да и он сам не всегда разбирается в своих мыслях. Да, конечно, это очень хорошо — бороться за интересы крестьян, но разве они этим не занимались с первого дня работы в сельской школе? Искренность помогла им сблизиться с крестьянами, завоевать их любовь и уважение.
— ...тогда... комиссия... землемер для нарезки... как только...
Эмилии были одинаково безразличны как царанисты, так и коммунисты. Ей хотелось одного — спокойствия, без забот и потрясений, прежней безмятежной жизни. «Господи, нам так мало осталось до старости. Тогда зачем же все это? Зачем?» Однако она никому не могла поведать свои мысли. Для Джеордже она не нашла бы подходящих слов, а старуха все равно бы ее не поняла. Разве Суслэнеску? Но он был ей противен...
В классе заскрипели парты, и раздался бодрый голос Митру:
— Дай вам бог здоровья!
Подчиняясь мгновенному порыву, Эмилия отворила дверь и с улыбкой вошла в класс.
— Ну как, кончили свои государственные дела? Пойдемте, выпейте по стаканчику, это полезно перед едой. Господин Арделяиу, вы пообедаете у нас?
— Если приглашаете, с удовольствием. Благодарю.
— Фу! Накурили, как турки. И насорили, придется здесь подмести.
— Я подмету, барыня,— предложил Митру.
Все пошли в кухню и молча уселись вокруг стола. Эмилия принесла цуйку, сало, огурцы и тонко нарезанный хлеб.
— Мама, садитесь с нами,— позвал Джеордже.
Но Анна сделала вид, что не слышит. Она стояла у печки и тихо, но достаточно четко напевала королевский гимн.
Эмилия подошла к старухе, взяла ее за руку и привела к столу.
— Так вот, госпожа,— поднялся Митру со стаканом в цуке.— Да здравствует товарищ директор, который постарался для нас!
Цуйка была хорошей и крепкой, из прошлогоднего урожая. Джеордже молча выпил несколько рюмок. Ар-деляну начал было рассказывать что-то веселое, но мысли его явно были заняты чем-то другим.
Когда Митру, Глигор и Павел собрались уходить, в кухню вбежал красный, вспотевший Суслэнеску. Он пролепетал извинения, а когда Эмилия пригласила его к столу, окончательно смешался.
— Госпожа... я смущен, так как...
— Джеордже,— неожиданно вмешалась старуха. —« Заходила эта, как ее бишь зовут... Мария, дочка Гэврилэ Урсу. Сказала, что ты был у них — хотел поговорить I отцом. Бедняга пришла сказать, чтобы ты больше не
[ся к ним. Гэврилэ пригрозил спустить на тебя со-и пообещал, что Эзекиил переломает тебе все
и т 11«шо»ич Эмилия застыла с ложкой в руке, качнувшись, как от неожиданного удара в грудь. Гэврилэ был для нее одним из самых уважаемых людей в селе. В дни войны он почти ежедневно заходил узнать, пет ли весточки от Джеордже. Она растерянно посмотрела на мать, но та, словно забыв о сказанном, шумно хлебала суп. Смущенный Суслэнеску готов был спрятаться под стол.
Выражение лица Джеордже не изменилось, только желваки на скулах дрогнули под загорелой кожей.
— В таком случае нам придется подумать о другом старосте,—сказал Арделяну, не переставая жевать.— Ничего страшного, болван он, и все!
— Джеордже, ты слышал, что произошло сегодня в церкви? — спросила Эмилия.
— Слышал. Это их дело.
— Не только их,— возразил Суслэнеску, но тут же умолк.
Однако обед этим не кончился. Эмилия как раз подавала на стол сладкий пирог, которым очень гордилась, когда заметила во дворе группу крестьян во главе с Марку Сими. Крестьяне в нерешительности остановились на пороге.
— Пожалуйте, дядюшка Марку, заходите,— крикнула обрадованная Эмилия.
Ей было очень приятно, что люди, да еще самые уважаемые на селе, вроде Марку, тестя Кордиша, пришли засвидетельствовать Джеордже свое почтение. Но крестьяне даже не сняли шапок и угрюмо топтались на месте, не зная с чего начать. Сердце Эмилии сжалось от предчувствия чего-то недоброго.
— Мы, то есть те, что в школьном комитете,— прокашлявшись, начал Марку,— пришли вам сказать, господин Теодореску, что вы нам больше не нужны. Вот!
Смертельно бледный, Джеордже медленно встал из-за стола, подошел к Марку, и рука его дрогнула, словно он хотел положить ее на плечо крестьянину. Встал и Арделяну.
— Дальше, Марку, дальше,—сказал Джеордже.
— А что дальше? Пока вы были честным, порядочным человеком, мы любили и уважали вас... А коли начали портить людей коммунизмом, раз па то пошло, мы больше в вас не нуждаемся. Мы и министра попросили, чтобы прислал другого.
— Другого,—- заскрипел Алексие Мавэ.—Да! Да! Как поживаешь, тетка Анна?
— Товарищ директор... — вмешался Арделяиу, следя за судорожно сжатой рукой Джеордже. — Товарищ директор...
— Вон! — вдруг дико закричала Эмилия. — Вон отсюда, свиньи! Как вы смеете, грязные мужики, командовать здесь? Убирайтесь немедленно вон!.. Свиньи!
— Но, госпожа... — взбеленился было растерянный Марку.
— Вам и в самом деле лучше уйти,— медленно и очень мягко сказал Джеордже. — Что же касается поста директора, то кто- назначил меня, тот и сменит. Итак, марш отсюда!..
Марку окончательно смешался и, сняв шляпу, бессмысленно вертел ее в руках.
— Ты что, не слышал? — крикнула Эмилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159