— Все представляется мне значительно проще.
—- Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время... Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.
— Я не одинок, папа.
— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.
Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.
— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.
— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.
—- Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.
— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.
Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на дамбу. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.
— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.
— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.
— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.
— Сомневаюсь, — Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?
— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.
Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.
— Скорее, папа, — заторопился Дан.
Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.
— Эдит, вот мой отец.
Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.
— Мы теперь соседи, — сказал горец, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?
Но Митру не« слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи на другой колышек, вбитый на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.
— Кончишь ты когда-нибудь! — закричал издали Павел Битуша. До каких пор я буду ждать?
Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.
—Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?
Митру встал и долго тер ладони, чтобы счистить с них налипшую землю.
-— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем это требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте. — Не заважничал я, дружище,—обратился Митру к горцу.— Просто очень уж рад.
— Я тебя знаю, — сказал Янку. ~ Ты Митру Моц. Ты не залезешь плугом на мой надел? — озабоченно осведомился он, подходя ближе.
— Нет! - серьезно ответил Митру. — Клянусь богом! Аминь!
— А это кто? Жена, что ли? — спросил Аврам Янку, показав на стоявшую поодаль Флорицу. Одной рукой она прикрывала рот, другой гладила головку Фэникэ.
— Да, — ответил Митру. — Жена. Янку замялся, не зная, что еще сказать.
— Давай подымим, — наконец нашелся он. - Давай, Аврам.
Они уселись, поджав под себя ноги, на землю, отозвали от газеты по клочку бумаги, размяли их между пальцами и, свернув цигарки, с удовольствием затянулись.
— Ты что будешь сеять? — спросил горец. — Я — кукурузу.
— Наверно, тоже. Больше толку.
— Люблю кукурузу. Как взойдет, поле кажется... Я тебя знаю. Ты председатель комиссии.
— Нет больше комиссии, —- объяснил Митру. — На чТО она, раз всю землю поделили.
— Жалко, — покачал головой Аврам Янку. Цигарка догорела, а Янку все не трогался с места.
Литру стал проявлять нетерпение. Ему хотелось побыть без посторонних с женой и ребенком. Наконец он ПОДНЯЛСЯ и, приложив ладонь ко лбу, огляделся вокруг. На сем пространстве черной свежевспаханной земли деловито, как муравьи, копошились люди.
Крестьяне, еще не получившие надела, ни на шаг не отходили от землемера и торопили его, словно боялись, то на их долю не хватит земли. Как только землемер выделял очередной участок, его новый владелец поспешно вбивал колышки и созывал соседей, спеша поделиться с ними радостью. Потом принимался по-хозяйски осматривать первые борозды и на чем свет ругал барона за то, что тот запустил землю.
В стороне, у дороги, стоял Теодореску и прибывший из уездного комитета молодой человек в очках, который се время что-то записывал в блокнот. Перед началом раздела он хотел выступить с речью, но после первых се слов люди стали топтаться на месте, шуметь от нетерпения. Кулькуша, набравшись храбрости, вышел вперед со шляпой в руке и попросил «господина-товарища сделать милость и сказать речь после того, как закончится раздел. Мужики с утра не ели и боятся, что не успеют получить землю до темноты». Молодой человек засмеялся, махнул рукой землемеру, и тот начал нарезать землю с помощью Васалие Миллиону, Бикашу, а вначале и Джеордже. Горцы робко смешались с остальными. Их жены толпились молчаливой стайкой вдалеке на краю поля.
— Аврам, а ты знаешь, кто тебе дал землю, — неожиданно спросил Митру. Он вспомнил, как вчера вечером на заседании Теодореску говорил, что все коммунисты должны беседовать с людьми, разъяснять непонятное и привлекать их в партию.
— Знаю, — ответил горец.— Всемилостивый бог...
— Какой бог? Что ты мелешь? Коммунистическая партия, понял?
— Говорят, что вроде так. А кто партию вразумил? Разве не господь? Он ведь...
— Румынская коммунистическая партия, — продолжал Митру, словно не слыша слов Янку. — Партия сделает нам еще много добра, потому это это партия бедняков и борцов за свободу. Ты, Аврам, послушайся моего совета и вступай в партию.
— Хорошо, — не задумываясь, ответил собеседник. - Вот только неграмотный я...
— Научишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
—- Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время... Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.
— Я не одинок, папа.
— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.
Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.
— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.
— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.
—- Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.
— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.
Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на дамбу. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.
— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.
— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.
— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.
— Сомневаюсь, — Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?
— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.
Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.
— Скорее, папа, — заторопился Дан.
Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.
— Эдит, вот мой отец.
Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.
— Мы теперь соседи, — сказал горец, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?
Но Митру не« слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи на другой колышек, вбитый на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.
— Кончишь ты когда-нибудь! — закричал издали Павел Битуша. До каких пор я буду ждать?
Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.
—Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?
Митру встал и долго тер ладони, чтобы счистить с них налипшую землю.
-— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем это требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте. — Не заважничал я, дружище,—обратился Митру к горцу.— Просто очень уж рад.
— Я тебя знаю, — сказал Янку. ~ Ты Митру Моц. Ты не залезешь плугом на мой надел? — озабоченно осведомился он, подходя ближе.
— Нет! - серьезно ответил Митру. — Клянусь богом! Аминь!
— А это кто? Жена, что ли? — спросил Аврам Янку, показав на стоявшую поодаль Флорицу. Одной рукой она прикрывала рот, другой гладила головку Фэникэ.
— Да, — ответил Митру. — Жена. Янку замялся, не зная, что еще сказать.
— Давай подымим, — наконец нашелся он. - Давай, Аврам.
Они уселись, поджав под себя ноги, на землю, отозвали от газеты по клочку бумаги, размяли их между пальцами и, свернув цигарки, с удовольствием затянулись.
— Ты что будешь сеять? — спросил горец. — Я — кукурузу.
— Наверно, тоже. Больше толку.
— Люблю кукурузу. Как взойдет, поле кажется... Я тебя знаю. Ты председатель комиссии.
— Нет больше комиссии, —- объяснил Митру. — На чТО она, раз всю землю поделили.
— Жалко, — покачал головой Аврам Янку. Цигарка догорела, а Янку все не трогался с места.
Литру стал проявлять нетерпение. Ему хотелось побыть без посторонних с женой и ребенком. Наконец он ПОДНЯЛСЯ и, приложив ладонь ко лбу, огляделся вокруг. На сем пространстве черной свежевспаханной земли деловито, как муравьи, копошились люди.
Крестьяне, еще не получившие надела, ни на шаг не отходили от землемера и торопили его, словно боялись, то на их долю не хватит земли. Как только землемер выделял очередной участок, его новый владелец поспешно вбивал колышки и созывал соседей, спеша поделиться с ними радостью. Потом принимался по-хозяйски осматривать первые борозды и на чем свет ругал барона за то, что тот запустил землю.
В стороне, у дороги, стоял Теодореску и прибывший из уездного комитета молодой человек в очках, который се время что-то записывал в блокнот. Перед началом раздела он хотел выступить с речью, но после первых се слов люди стали топтаться на месте, шуметь от нетерпения. Кулькуша, набравшись храбрости, вышел вперед со шляпой в руке и попросил «господина-товарища сделать милость и сказать речь после того, как закончится раздел. Мужики с утра не ели и боятся, что не успеют получить землю до темноты». Молодой человек засмеялся, махнул рукой землемеру, и тот начал нарезать землю с помощью Васалие Миллиону, Бикашу, а вначале и Джеордже. Горцы робко смешались с остальными. Их жены толпились молчаливой стайкой вдалеке на краю поля.
— Аврам, а ты знаешь, кто тебе дал землю, — неожиданно спросил Митру. Он вспомнил, как вчера вечером на заседании Теодореску говорил, что все коммунисты должны беседовать с людьми, разъяснять непонятное и привлекать их в партию.
— Знаю, — ответил горец.— Всемилостивый бог...
— Какой бог? Что ты мелешь? Коммунистическая партия, понял?
— Говорят, что вроде так. А кто партию вразумил? Разве не господь? Он ведь...
— Румынская коммунистическая партия, — продолжал Митру, словно не слыша слов Янку. — Партия сделает нам еще много добра, потому это это партия бедняков и борцов за свободу. Ты, Аврам, послушайся моего совета и вступай в партию.
— Хорошо, — не задумываясь, ответил собеседник. - Вот только неграмотный я...
— Научишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159