..
— А что я, по-вашему, должен делать, чтобы найти общий язык с другими?
— Избавиться от собственности, чего бы это вам ни стоило. Независимо от того, что скажут другие, даже те, кого вы любите.
— Говоря по-марксистски, отказаться от всего, что частная собственность на средства производства породила во мне в качестве надстройки, не так ли? Но это означало бы стать другим человеком? Я сам бы себя боялся. Предать анафеме все то, что я обожал, и наоборот. А откровенно говоря, я еще ничего не обожал...
Суслэнеску умолк и закрыл глаза.
— Желаю вам счастья, — прошептал он.
— Вы хотите вздремнуть?
— Нет. Мне грустно. Быть достойным других... как красиво это звучит... Но этого можно достигнуть и при помощи лицемерия или хорошей дозы шутовства, как вы думаете?
— Основы, на которых построена коммунистическая партия, исключают это.
Суслэнеску приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Джеордже.
— Ах да, — сказал он, лукаво подмигнув. — Человеческая природа не вечна. Она имеет исторический характер.
— Вы не верите в это?
— Верю, верю, как не верить? За окном сгущался синий сумрак.
Ужинали поздно. Бабка Фогмегойя, о которой поговаривали, что она в молодости путалась с чертом, сбилась с ног от такого наплыва жильцов и делала все шиворот-навыворот. Ночевать она уходила к соседке — боялась оставаться одна со столькими мужчинами. У Суслэнеску снова поднялась температура. Он ничего не ел, и ему казалось, что он погружается в теплую, красную, как кровь, воду. Весь мокрый от пота, он то и дело ощупывал себе грудь обессиленными пальцами. Думая, что Арделяну недоволен его присутствием, Суслэнеску все время пытался извиниться.
После ужина Джеордже вышел во двор покурить. Издалека доносились приглушенные расстоянием звуки музыки и возгласы танцующих.
— Пойду-ка я домой,— тихо сказал он.
— Пожалуй, так будет лучше, товарищ директор, — согласился Арделяну.
Он ни разу не поинтересовался, почему Джеордже перебрался к нему. Сам Джеордже не раз порывался рассказать обо всем, но не знал, как объяснить покороче, а в долгие объяснения пускаться ему не хотелось. Арделяну был слишком здравомыслящим человеком, хотя с политической точки зрения он, вероятно, оправдал бы его поступок. Джеордже заметил, что Арделяну с каким-то особым уважением относится к его семейной жизни. Пусть думает, что произошла обычная размолвка...
Они стояли рядом, наблюдая, как ложатся на землю синие тени. Джеордже украдкой посмотрел на крупное лицо Арделяну. Когда тот затягивался, огонек сигары освещал его большой рот и жесткие, плохо подстриженные усы. Механик выглядел старым.
— Сколько вам лет, Арделяну?
— Сорок два...
— Ах, вот как! — Джеордже стало неловко от своего вопроса. Затянувшееся молчание угнетало его. Не может быть, чтобы им нечего было сказать друг другу. Стоило только начать. — Вы давно в партии?
— С тридцать седьмого. С октября.
— Женаты?
— Нет, — нехотя ответил Арделяну.
Джеордже почувствовал в его голосе едва заметное смущение и решил не настаивать. Им овладело вдруг чувство горечи. Расстояние между ними нельзя было заполнить словами —- оба они одинокие, и оба не знают, как защититься от этого одиночества. Может быть, поэтому им легче говорить о посторонних вещах. Даже нельзя решить, стоит ли теперь делиться своими сомнениями. Теперь или потом, с ним или с кем-нибудь другим — какая разница? Джеордже невольно вздохнул. Арделяну обернулся, но как раз в тот момент в ворота вошел Глигор. Заметив две светящиеся точки сигарет, он подошел и тоже закурил.
— Добрый вечер, — спохватился Глигор, вспомнив, что не поздоровался.
— С хоры? — спросил Арделяну. — Ну как там?
— Да никак! Дуракам закон не писан — трясут задами. Посмотрел и ушел, — ответил Глигор, а сам тем временем думал: «Все равно Гэврилэ настоит на своем, не даст самовольничать глупой девке. Пойду завтра к нему и скажу, что дочь беременная и, если не выйдет сейчас же замуж, станет посмешищем всего села». Думая это, он заранее знал, что не осмелится пойти к Урсу, и это бесило парня.
— Говорят люди о земле? — поинтересовался Арделяну.
— Не знаю. В корчму не заходил, не по мне это. — Глигор глубоко вздохнул и, собравшись духом, сказал изменившимся голосом: — Уж не знаю, как вам это понравится, только я решил жениться.
— Молодец Глигор, —- одобрил Джеордже. — На ком же?
-— На дочери Гэврилэ Урсу, — заносчиво ответил Глигор. — Я уже давно говорил об этом с отцом, он согласен отдать ее за меня. Вот оно как... — Глигор попытался засмеяться, но у него не получилось.
— На кулацкой дочери? — удивился Арделяну. — Другой не мог найти? Нашел время связываться с кулаками...
— Зачем мне искать другую, коли эта полюбилась. И красива и богата... и сам я ей по душе пришелся... Давно уже. Росли ведь вместе...
Арделяну закурил новую сигарету, и по тому, как он с силой отшвырнул спичку, Джеордже понял, что механик не на шутку огорчен выбором Глигора. Сначала это показалось ему смешным, но вскоре смутное беспокойство овладело им. Знал ли Глигор о положении девушки, или просто он теперь навеселе и несет чепуху?
— Пошли в дом,— предложил он. — Стало прохладно.
Суслэнеску спал тяжелым сном, отвернувшись к стене. Джеордже убавил фитиль в лампе. Он понимал, что ему надо идти домой, но не мог решиться. Сердце беспокойно сжималось — что он скажет Эмилии? Она может принять его возвращение за отказ от прежних намерений. Арделяну выглядел озабоченным.
- Плохо ты поступаешь, Глигор, —- задумчиво сказал он.
— Почему плохо? — рассердился парень. — Растолкуйте мне, почему плохо? Выходит, ежели я вступил в партию, вы можете приказать мне, кого брать в жены?
— К богатству тянешься, голубчик, не знал я этого.
— Жена мне нужна, а не богатство. Не видите, что ли, живу, как собака бездомная. Это вам понять надо. Девушка она хорошая, честная.
Глигор умолк и, сжав под столом кулаки, стал ждать, что скажет Арделяну.
— Гэврилэ враг, — начал тот. — Не раскусил еще, что ли? Мы предложили ему стать старостой, а он? С Маниу, с Паппом... Ты сам рассказывал, как оп рассвирепел и набросился на тебя, стоило заговорить о реформе. Вот тебе и святоша! И чем сильней будем мы, тем яростнее он станет выступать против нас... А ты решил войти в их семью? Не знаешь его? Даже сына выгнал из дому, только бы не отдавать его долю земли. Смотри, Глигор, и тебя они попортят, а парень ты честный, хороший... Кроме того, девушка...
— О ней не говорите... Я лучше знаю... Ежели я не нужен партии с такой женой, то уйду...
— Ты любишь ее?—тихо спросил Джеордже. Глигор с удивлением обернулся, словно впервые заметил директора.
— Не знаю. Нужна она мне. Я все знаю... и что вы присоветовали ей стать учительницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— А что я, по-вашему, должен делать, чтобы найти общий язык с другими?
— Избавиться от собственности, чего бы это вам ни стоило. Независимо от того, что скажут другие, даже те, кого вы любите.
— Говоря по-марксистски, отказаться от всего, что частная собственность на средства производства породила во мне в качестве надстройки, не так ли? Но это означало бы стать другим человеком? Я сам бы себя боялся. Предать анафеме все то, что я обожал, и наоборот. А откровенно говоря, я еще ничего не обожал...
Суслэнеску умолк и закрыл глаза.
— Желаю вам счастья, — прошептал он.
— Вы хотите вздремнуть?
— Нет. Мне грустно. Быть достойным других... как красиво это звучит... Но этого можно достигнуть и при помощи лицемерия или хорошей дозы шутовства, как вы думаете?
— Основы, на которых построена коммунистическая партия, исключают это.
Суслэнеску приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Джеордже.
— Ах да, — сказал он, лукаво подмигнув. — Человеческая природа не вечна. Она имеет исторический характер.
— Вы не верите в это?
— Верю, верю, как не верить? За окном сгущался синий сумрак.
Ужинали поздно. Бабка Фогмегойя, о которой поговаривали, что она в молодости путалась с чертом, сбилась с ног от такого наплыва жильцов и делала все шиворот-навыворот. Ночевать она уходила к соседке — боялась оставаться одна со столькими мужчинами. У Суслэнеску снова поднялась температура. Он ничего не ел, и ему казалось, что он погружается в теплую, красную, как кровь, воду. Весь мокрый от пота, он то и дело ощупывал себе грудь обессиленными пальцами. Думая, что Арделяну недоволен его присутствием, Суслэнеску все время пытался извиниться.
После ужина Джеордже вышел во двор покурить. Издалека доносились приглушенные расстоянием звуки музыки и возгласы танцующих.
— Пойду-ка я домой,— тихо сказал он.
— Пожалуй, так будет лучше, товарищ директор, — согласился Арделяну.
Он ни разу не поинтересовался, почему Джеордже перебрался к нему. Сам Джеордже не раз порывался рассказать обо всем, но не знал, как объяснить покороче, а в долгие объяснения пускаться ему не хотелось. Арделяну был слишком здравомыслящим человеком, хотя с политической точки зрения он, вероятно, оправдал бы его поступок. Джеордже заметил, что Арделяну с каким-то особым уважением относится к его семейной жизни. Пусть думает, что произошла обычная размолвка...
Они стояли рядом, наблюдая, как ложатся на землю синие тени. Джеордже украдкой посмотрел на крупное лицо Арделяну. Когда тот затягивался, огонек сигары освещал его большой рот и жесткие, плохо подстриженные усы. Механик выглядел старым.
— Сколько вам лет, Арделяну?
— Сорок два...
— Ах, вот как! — Джеордже стало неловко от своего вопроса. Затянувшееся молчание угнетало его. Не может быть, чтобы им нечего было сказать друг другу. Стоило только начать. — Вы давно в партии?
— С тридцать седьмого. С октября.
— Женаты?
— Нет, — нехотя ответил Арделяну.
Джеордже почувствовал в его голосе едва заметное смущение и решил не настаивать. Им овладело вдруг чувство горечи. Расстояние между ними нельзя было заполнить словами —- оба они одинокие, и оба не знают, как защититься от этого одиночества. Может быть, поэтому им легче говорить о посторонних вещах. Даже нельзя решить, стоит ли теперь делиться своими сомнениями. Теперь или потом, с ним или с кем-нибудь другим — какая разница? Джеордже невольно вздохнул. Арделяну обернулся, но как раз в тот момент в ворота вошел Глигор. Заметив две светящиеся точки сигарет, он подошел и тоже закурил.
— Добрый вечер, — спохватился Глигор, вспомнив, что не поздоровался.
— С хоры? — спросил Арделяну. — Ну как там?
— Да никак! Дуракам закон не писан — трясут задами. Посмотрел и ушел, — ответил Глигор, а сам тем временем думал: «Все равно Гэврилэ настоит на своем, не даст самовольничать глупой девке. Пойду завтра к нему и скажу, что дочь беременная и, если не выйдет сейчас же замуж, станет посмешищем всего села». Думая это, он заранее знал, что не осмелится пойти к Урсу, и это бесило парня.
— Говорят люди о земле? — поинтересовался Арделяну.
— Не знаю. В корчму не заходил, не по мне это. — Глигор глубоко вздохнул и, собравшись духом, сказал изменившимся голосом: — Уж не знаю, как вам это понравится, только я решил жениться.
— Молодец Глигор, —- одобрил Джеордже. — На ком же?
-— На дочери Гэврилэ Урсу, — заносчиво ответил Глигор. — Я уже давно говорил об этом с отцом, он согласен отдать ее за меня. Вот оно как... — Глигор попытался засмеяться, но у него не получилось.
— На кулацкой дочери? — удивился Арделяну. — Другой не мог найти? Нашел время связываться с кулаками...
— Зачем мне искать другую, коли эта полюбилась. И красива и богата... и сам я ей по душе пришелся... Давно уже. Росли ведь вместе...
Арделяну закурил новую сигарету, и по тому, как он с силой отшвырнул спичку, Джеордже понял, что механик не на шутку огорчен выбором Глигора. Сначала это показалось ему смешным, но вскоре смутное беспокойство овладело им. Знал ли Глигор о положении девушки, или просто он теперь навеселе и несет чепуху?
— Пошли в дом,— предложил он. — Стало прохладно.
Суслэнеску спал тяжелым сном, отвернувшись к стене. Джеордже убавил фитиль в лампе. Он понимал, что ему надо идти домой, но не мог решиться. Сердце беспокойно сжималось — что он скажет Эмилии? Она может принять его возвращение за отказ от прежних намерений. Арделяну выглядел озабоченным.
- Плохо ты поступаешь, Глигор, —- задумчиво сказал он.
— Почему плохо? — рассердился парень. — Растолкуйте мне, почему плохо? Выходит, ежели я вступил в партию, вы можете приказать мне, кого брать в жены?
— К богатству тянешься, голубчик, не знал я этого.
— Жена мне нужна, а не богатство. Не видите, что ли, живу, как собака бездомная. Это вам понять надо. Девушка она хорошая, честная.
Глигор умолк и, сжав под столом кулаки, стал ждать, что скажет Арделяну.
— Гэврилэ враг, — начал тот. — Не раскусил еще, что ли? Мы предложили ему стать старостой, а он? С Маниу, с Паппом... Ты сам рассказывал, как оп рассвирепел и набросился на тебя, стоило заговорить о реформе. Вот тебе и святоша! И чем сильней будем мы, тем яростнее он станет выступать против нас... А ты решил войти в их семью? Не знаешь его? Даже сына выгнал из дому, только бы не отдавать его долю земли. Смотри, Глигор, и тебя они попортят, а парень ты честный, хороший... Кроме того, девушка...
— О ней не говорите... Я лучше знаю... Ежели я не нужен партии с такой женой, то уйду...
— Ты любишь ее?—тихо спросил Джеордже. Глигор с удивлением обернулся, словно впервые заметил директора.
— Не знаю. Нужна она мне. Я все знаю... и что вы присоветовали ей стать учительницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159