— Слышишь, что спрашиваю?
— Откуда мне знать?— пролепетала та, но, сообразив, что разговор с братом избавит ее от пристального взгляда матери, с трудом сдержала подступившую к горлу тошноту и принялась перечислять людей, которых видела в школе, рассказывать о комиссии, о Митру и снова о драке у колодца. Но смеяться она была уже по в силах. Увидев, что Эзекиил опять берется за бутылку, Мария выхватила ее из рук брата. Эзекиил не рассердился, словно не заметил. Он над чем-то мучительным думал: его низкий лоб сморщился и словно убежал наверх под жесткую щетину волос.
— Братец,— вздохнул Лазарь,— а как же с тележкой?
— Убирайся! Сам делай себе тележку. Мне в твои годы никто не делал игрушек. Братья помыкали мной, как собакой. С какой стати я буду вырезать для тебя? Ничего я тебе делать не буду. Сам стругай. На, бери нож. Я тебе его дарю.
Мальчик опешил, потянулся к ножу дрожащими пальцами, но взять ножик не осмелился. Его ресницы замигали быстро, как крылышки.
— Даришь мне? А чем же ты будешь драться по воскресеньям в хоре?
— Чем? А вот чем...— И Эзекиил невозмутимо добавил срамное слово.— А теперь убирайся с глаз долой!
Засунув нож поглубже в карман, Лазарь бросился бежать, но тут же вернулся и прижался плечом к длинной руке брата.
— Спасибо тебе большое-пребольшое,— прошептал он.
— Беги, Лазарь, не серди брата,— прикрикнула на мальчика мать.
— Да я и не злюсь,— равнодушно пробормотал Эзекиил.— Иди играй, да смотри не порежься и ножик не потеряй.
Эзекиил не притронулся к завтраку — салу, луку, белому хлебу и четырем вареным яйцам, а принялся расхаживать по двору, заложив руки за спину.
Мария с матерью пристально следили за ним.
— Что с тобой?— не выдержала наконец сестра. Эзекиил остановился, посмотрел на нее невидящим
взором, потом вдруг одним прыжком взбежал по лестнице и, стараясь наделать как можно больше шума, распахнул дверь в комнату отца. Гзврилэ тихо посапывал, как кот. Эзекиил постоял немного, прижавшись коленями к краю кровати, потом тряхнул отца за плечо и вплотную придвинулся лицом к его лицу. Гэврилэ открыл глава испугался и вздрогнул.
— Что? Что с тобой, Эзекиил? Что ты хочешь? Зачем ты меня разбудил?..
— Поговорить надо,— решительно заявил сын. Старик заерзал на кровати, еще не придя как следует
в себя, потом протер глаза, понюхал воздух.
— Ты пьян,— тихо сказал он.
—Утром хлебнул глоток цуйки,— покорно признался Эзекиил.— Крепкая штука, сам знаешь.
— Знаю. И не хочу, чтобы сыновья пили в моем доме. Да и в другом месте. Не люблю я этого.
Эзекиил с такой силой стиснул спинку стула, что пальцы побелели, потом вздохнул, придвинул стул к кровати.
— Я, батюшка, вот что надумал. Мне нужна моя доля земли, участок в Бужаке, чтобы дом себе поставить, и деньги, что мне положены.
Гэврилэ не спеша приподнялся на локтях и старательно поправил за спиной подушки и одеяло в ногах.
— Какая земля, какой надел для дома и какие деньги? Я ничего не знаю,— покачал головой старик, глядя куда-то в угол комнаты.
Если бы Эзекиил внимательнее следил за отцом, то заметил бы глубокую морщину, пролегшую между его бровями, и легкую дрожь в руках, которые Гэврилэ поспешил спрятать под одеяло.
— Не измывайся надо мной, батюшка,— глухо проворчал сын.
— Я ни над кем не измываюсь и не измывался, сыночек, с тех пор как живу на белом свете.
—- Мне нужна моя доля,— вновь потребовал Эзекиил, и голос его перешел в крик. Он не хотел ссориться с отцом, но не мог противостоять ему в разговоре и начал
ТсрЯТЬ ГОЛОВу.
— У тебя не будет никакой доли, пока я жив. Ежели хочешь заиметь ее, убей раньше меня.
Голубые глаза старика холодно блеснули.
— Но почему?— прошептал Эзекиил.— Почему так? Потому, что я так хочу,— медленно ответил Гэврилэ, но тут же вдруг закричал:— Нет! Слушай, что я скажу соскочил с кровати в длинной холщовой рубахе, болтавшейся вокруг него, как колокол, натянул штаны, шерстяные носки и сел с краю, уткнувшись коленями в колени Эзекиила, пораженного этим внезапным превращением.
— Пока я жив, мы будем жить вместе, как теперь. Вместе мы — сила, понимаешь, дурная твоя голова? У нас здесь свое отдельное село, здесь мы командуем, и никто не вправе лезть в наши дела. Неужто не видишь, что делается вокруг? Пришли такие времена, когда каждый сорняк считает себя злаком и хочет, чтобы люди его ели.
— Ты, батюшка, проповедей мне не читай,— пробормотал Эзекиил, с трудом сдерживая ярость и с ненавистью глядя на совершенно спокойного с виду отца.
— Хорошо,— вспылил Гэврилэ.— Не буду читать тебе проповедей. Коммунисты сеют везде раздор, восстанавливают сына против отца, мать против сына, родных по крови ссорят. В моем доме я не потерплю никакой розни, пока не призовет меня к себе всемилостивый и долготерпеливый господь. Понятно тебе?
Старик покраснел, на лбу вздулись синие жилы. Эзекиил молчал, сдавливая изо всех сил коленями ладони.
— Ты бесстыжий! Сам пошел по дурному пути, а теперь братьев на меня натравить хочешь?
— Батюшка, имение Паппа делят...
— Ложь это!
— Тогда пойди в школу и посмотри сам,— закричал, вскакивая, Эзекиил.— Пойди и посмотри своими глазами, ежели не веришь. Что же это такое?— завопил он так, что зазвенели стекла.— Имение делят. Люди получают землю, жизнь свою ладят. Только я должен весь свой век гнуть на тебя спину. Не хочу больше! Довольно!
— Тогда убирайся куда хочешь,— пожал плечами Гэврилэ.
— Куда я пойду?— жалобно вздохнул Эзекиил. — Куда? У меня есть воскресная одежка и ничего больше, а ведь я сын самого богатого хозяина в Лунке.
— Мирку Сими богаче,— возразил Гэврилэ, подняв палец.
Снаружи послышались шаги, шепот, потом дверь отворилась и вошли Давид, Иосиф, Адам и старуха мать. Заметив, что у Эзекиила с отцом трудный разговор, все в нерешительности застыли на пороге, не смея проронить ни слова. Появление братьев окончательно взбесило. Вне себя от ярости он схватил стул, поднял и разбил вдребезги об пол.
— Пусть накажет тебя бог, отец! Имя его с языка у тебя не сходит, а ты злее сатаны. Я хочу иметь свою землю! Слышишь? Хочу стать человеком! Я не такая тряпка, как эти дурни. — И он протянул к братьям обе руки, словно хотел схватить их и расшибить им головы.—-Ты разве не видишь? Не видишь, что я урод и никто смотреть на меня не хочет? Да какая девка пойдет за меня, да еще к тебе в кабалу. А? Отдай мне мою долю, да еще надбавь за то, что я работал на тебя в десять раз больше всех этих слюнтяев.
В уголках толстых посиневших губ Эзекиила выступила пена, глаза налились кровью, широкая грудь порывисто вздымалась.
— Кто пойдет за меня, такого, каким вы меня уродили? Сами знаете. Кто пойдет, ежели у меня не будет своего хозяйства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Откуда мне знать?— пролепетала та, но, сообразив, что разговор с братом избавит ее от пристального взгляда матери, с трудом сдержала подступившую к горлу тошноту и принялась перечислять людей, которых видела в школе, рассказывать о комиссии, о Митру и снова о драке у колодца. Но смеяться она была уже по в силах. Увидев, что Эзекиил опять берется за бутылку, Мария выхватила ее из рук брата. Эзекиил не рассердился, словно не заметил. Он над чем-то мучительным думал: его низкий лоб сморщился и словно убежал наверх под жесткую щетину волос.
— Братец,— вздохнул Лазарь,— а как же с тележкой?
— Убирайся! Сам делай себе тележку. Мне в твои годы никто не делал игрушек. Братья помыкали мной, как собакой. С какой стати я буду вырезать для тебя? Ничего я тебе делать не буду. Сам стругай. На, бери нож. Я тебе его дарю.
Мальчик опешил, потянулся к ножу дрожащими пальцами, но взять ножик не осмелился. Его ресницы замигали быстро, как крылышки.
— Даришь мне? А чем же ты будешь драться по воскресеньям в хоре?
— Чем? А вот чем...— И Эзекиил невозмутимо добавил срамное слово.— А теперь убирайся с глаз долой!
Засунув нож поглубже в карман, Лазарь бросился бежать, но тут же вернулся и прижался плечом к длинной руке брата.
— Спасибо тебе большое-пребольшое,— прошептал он.
— Беги, Лазарь, не серди брата,— прикрикнула на мальчика мать.
— Да я и не злюсь,— равнодушно пробормотал Эзекиил.— Иди играй, да смотри не порежься и ножик не потеряй.
Эзекиил не притронулся к завтраку — салу, луку, белому хлебу и четырем вареным яйцам, а принялся расхаживать по двору, заложив руки за спину.
Мария с матерью пристально следили за ним.
— Что с тобой?— не выдержала наконец сестра. Эзекиил остановился, посмотрел на нее невидящим
взором, потом вдруг одним прыжком взбежал по лестнице и, стараясь наделать как можно больше шума, распахнул дверь в комнату отца. Гзврилэ тихо посапывал, как кот. Эзекиил постоял немного, прижавшись коленями к краю кровати, потом тряхнул отца за плечо и вплотную придвинулся лицом к его лицу. Гэврилэ открыл глава испугался и вздрогнул.
— Что? Что с тобой, Эзекиил? Что ты хочешь? Зачем ты меня разбудил?..
— Поговорить надо,— решительно заявил сын. Старик заерзал на кровати, еще не придя как следует
в себя, потом протер глаза, понюхал воздух.
— Ты пьян,— тихо сказал он.
—Утром хлебнул глоток цуйки,— покорно признался Эзекиил.— Крепкая штука, сам знаешь.
— Знаю. И не хочу, чтобы сыновья пили в моем доме. Да и в другом месте. Не люблю я этого.
Эзекиил с такой силой стиснул спинку стула, что пальцы побелели, потом вздохнул, придвинул стул к кровати.
— Я, батюшка, вот что надумал. Мне нужна моя доля земли, участок в Бужаке, чтобы дом себе поставить, и деньги, что мне положены.
Гэврилэ не спеша приподнялся на локтях и старательно поправил за спиной подушки и одеяло в ногах.
— Какая земля, какой надел для дома и какие деньги? Я ничего не знаю,— покачал головой старик, глядя куда-то в угол комнаты.
Если бы Эзекиил внимательнее следил за отцом, то заметил бы глубокую морщину, пролегшую между его бровями, и легкую дрожь в руках, которые Гэврилэ поспешил спрятать под одеяло.
— Не измывайся надо мной, батюшка,— глухо проворчал сын.
— Я ни над кем не измываюсь и не измывался, сыночек, с тех пор как живу на белом свете.
—- Мне нужна моя доля,— вновь потребовал Эзекиил, и голос его перешел в крик. Он не хотел ссориться с отцом, но не мог противостоять ему в разговоре и начал
ТсрЯТЬ ГОЛОВу.
— У тебя не будет никакой доли, пока я жив. Ежели хочешь заиметь ее, убей раньше меня.
Голубые глаза старика холодно блеснули.
— Но почему?— прошептал Эзекиил.— Почему так? Потому, что я так хочу,— медленно ответил Гэврилэ, но тут же вдруг закричал:— Нет! Слушай, что я скажу соскочил с кровати в длинной холщовой рубахе, болтавшейся вокруг него, как колокол, натянул штаны, шерстяные носки и сел с краю, уткнувшись коленями в колени Эзекиила, пораженного этим внезапным превращением.
— Пока я жив, мы будем жить вместе, как теперь. Вместе мы — сила, понимаешь, дурная твоя голова? У нас здесь свое отдельное село, здесь мы командуем, и никто не вправе лезть в наши дела. Неужто не видишь, что делается вокруг? Пришли такие времена, когда каждый сорняк считает себя злаком и хочет, чтобы люди его ели.
— Ты, батюшка, проповедей мне не читай,— пробормотал Эзекиил, с трудом сдерживая ярость и с ненавистью глядя на совершенно спокойного с виду отца.
— Хорошо,— вспылил Гэврилэ.— Не буду читать тебе проповедей. Коммунисты сеют везде раздор, восстанавливают сына против отца, мать против сына, родных по крови ссорят. В моем доме я не потерплю никакой розни, пока не призовет меня к себе всемилостивый и долготерпеливый господь. Понятно тебе?
Старик покраснел, на лбу вздулись синие жилы. Эзекиил молчал, сдавливая изо всех сил коленями ладони.
— Ты бесстыжий! Сам пошел по дурному пути, а теперь братьев на меня натравить хочешь?
— Батюшка, имение Паппа делят...
— Ложь это!
— Тогда пойди в школу и посмотри сам,— закричал, вскакивая, Эзекиил.— Пойди и посмотри своими глазами, ежели не веришь. Что же это такое?— завопил он так, что зазвенели стекла.— Имение делят. Люди получают землю, жизнь свою ладят. Только я должен весь свой век гнуть на тебя спину. Не хочу больше! Довольно!
— Тогда убирайся куда хочешь,— пожал плечами Гэврилэ.
— Куда я пойду?— жалобно вздохнул Эзекиил. — Куда? У меня есть воскресная одежка и ничего больше, а ведь я сын самого богатого хозяина в Лунке.
— Мирку Сими богаче,— возразил Гэврилэ, подняв палец.
Снаружи послышались шаги, шепот, потом дверь отворилась и вошли Давид, Иосиф, Адам и старуха мать. Заметив, что у Эзекиила с отцом трудный разговор, все в нерешительности застыли на пороге, не смея проронить ни слова. Появление братьев окончательно взбесило. Вне себя от ярости он схватил стул, поднял и разбил вдребезги об пол.
— Пусть накажет тебя бог, отец! Имя его с языка у тебя не сходит, а ты злее сатаны. Я хочу иметь свою землю! Слышишь? Хочу стать человеком! Я не такая тряпка, как эти дурни. — И он протянул к братьям обе руки, словно хотел схватить их и расшибить им головы.—-Ты разве не видишь? Не видишь, что я урод и никто смотреть на меня не хочет? Да какая девка пойдет за меня, да еще к тебе в кабалу. А? Отдай мне мою долю, да еще надбавь за то, что я работал на тебя в десять раз больше всех этих слюнтяев.
В уголках толстых посиневших губ Эзекиила выступила пена, глаза налились кровью, широкая грудь порывисто вздымалась.
— Кто пойдет за меня, такого, каким вы меня уродили? Сами знаете. Кто пойдет, ежели у меня не будет своего хозяйства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159