Суслэнеску чувствовал, что заболел, что у него жар.
Еще во времена студенчества у него обнаружился очажок в легких, принесший ему романтическую бледность и трогательную заботу друзей. Теперь под влиянием температуры все казалось ему грандиозным — и толпа крестьян, и приближавшаяся колонна «врагов», которая подошла уже к корчме Лабоша. Долгие годы он считал, что верит именно в то, что двигало теперь этими врагами. А сейчас, находясь в противоположном лагере, Суслэнеску чувствовал себя значительно более уверенным, и не потому, что лагерь этот был лучше организован и на его стороне была правда, а потому, что в случае разгрома он не страдал бы больше в одиночестве...
Люди, стоявшие вдоль шоссе, несмотря на приказ, уже не могли сохранять спокойствие. Они наклонялись, стараясь заглянуть вперед, мешали видеть соседям, и ряд изгибался волнами, словно все были нанизаны на веревку и кто-то дергал ее за конец.
Суслэнеску оглянулся назад, на примэрию — здесь кончалось село и открывались степные просторы. Вокруг царил величественный покой. Где-то высоко в голубой бездне медленно плыли облака. Нестройное пение надвигавшейся колонны моцев становилось все громче.
— Петру Гроза и народ! Петру Гроза и народ! — начали дружно выкрикивать крестьяне.
На выгоне заголосили женщины, но разобрать, что они кричали, было невозможно. Перед школой Иожа и Мелиуцэ выскользнули из рядов демонстрантов и быстро скрылись на школьном дворе. Пику с Клоамбешем взяли у детей флаги и принялись размахивать ими над головой. С краю, почти задевая стоящих вдоль дороги крестьян, медленно, опустив голову и засунув руки в карманы, шел Гэврилэ Урсу.
За спиной Джеордже вдруг неистово захохотал Глигор Хахэу. Когда Джеордже обернулся, Глигор закрыл ладонями рот, не в силах остановиться.
— Что с тобой? — спросил его кто-то.
— Весело мне, — ответил он и умолк.
Моцы продолжали петь: «Режет, колет нож исправно...» Спинанциу дрожал, не зная, кого больше бояться — того, кто шел за ним, или тех, кто вышел им навстречу. А главное, он должен был сейчас выступить! В ту минуту, когда колонна, поравнявшись с примерней, собралась свернуть к выгону, Спинанциу снял шляпу, приветственно помахал ею и показал на трехцветные вылинявшие флаги.
— Ура! Ура! — заорал Пику.
Арделяну подбежал к группе крестьян и шепнул им что-то.
— Требуем землю! За то, что воевали! Требуем землю за то, что воевали!—стали дружно кричать они.
На выгоне колонна остановилась. Пику и Клоамбеш воткнули в землю древки флагов, старики выстроились полукругом перед колонной моцев, остальные устроились в сторонке, многие прямо на земле. По сигналу Дже-ордже стоявшие вдоль шоссе крестьяне тоже вышли на выгон и образовали широкую дугу. Спинанциу нервничал. Он не предусмотрел, что говорить удобнее с какого-нибудь возвышения, а так толпа затирала его. Несмотря на это, он вышел из колонны и обратился к крестьянам:
— Братья крестьяне!
— Барам ты брат, а не нам! — крикнул Митру.
— Правильно, — поддержал его хор голосов.
— Позвольте мне высказаться, если не боитесь правды! — завопил изо всех сил Спинанциу.
Голос его потерялся в толпе — он был плохим оратором на открытом воздухе.
— Требуем землю за то, что воевали! — трубным голосом завопила Катица Цурику.
— Помолчи, тетка! — обернулся к ней Митру. — Где ты воевала? Разве что с мужем в постели...
— Братья крестьяне! Дорогие румыны! — продолжал Спинанциу. — За последнее время в вашем селе произошло много событий, которые...
Адвокат поперхнулся и растерянно замолчал. Ясно, что все погибло. Их было около сотни, а здесь собралось свыше трехсот мужчин и женщин. Правда, Баничиу с Блотором прятались где-то поблизости на задворках. Но чем они могли помочь?! Стрелять в толпу? «Чтобы ты провалился, старый болван! — подумал Спинанциу.— Сам небось дома сидишь...»
— Требуем землю!
— Петру Гроза и народ!
Даже Пику растерялся. Оп стоял у флага под устремленными на него сотнями глаз, и ему казалось, что он голый и покрыт язвами. Клоамбеш скрылся — очевидно, испугался встречи с Митру. Гэврилэ Урсу со стороны наблюдал за происходящим. «Чтоб ты ослеп, — подумал про него Пику. — А этот сопляк что за чепуху там болтает?»
— ...Братья румыны, не дадим коммунистам обвести нас вокруг пальца. Они хотят подкупить вас...
— Чем? Землей? Попробуй и ты так сделать, — рявкнул Павел Битуша, который вышел вперед, довольный тем, что все его видят.
— Я объясню вам. Наша родная румынская земля, смоченная кровью поколений...
— Сбегай в примэрию, принеси стул, — подтолкнул Арделяну стоявшего рядом парня. — Да смотри быстрее!
Арделяну улыбался, довольный происходящим. «Журка будет доволен, — подумал он. — Люди начинают терять терпение». Он помахал рукой Джеордже, и, как только парень вернулся со стулом, Арделяну спокойно подошел к Спинанциу, поставил рядом с ним стул и влез на него.
— Люди добрые, директор Теодореску...
— Да здравствует! — крикнул Павел Битуша.
— ...скажет вам... Пожалуйста.
Джеордже спокойно забрался на стул. Снизу на него уставился, изумленно разинув рот, Спинанциу.
— Аграрная реформа, проводимая демократическим правительством, предусматривает экспроприацию любого поместья свыше пятидесяти гектаров. В поместье барона четыреста тридцать восемь югэров. Оно принадлежит теперь не гражданину Ромулусу Паппу, а бывшим фронтовикам, солдатским вдовам и беднякам Лунки, в пределах которой поместье находится.
— Ура! — закричал Арделяну, а за ним все остальные.
— Слова тут излишни. Списки составлены. Сегодня мы пошлем за землемером, чтобы нарезал участки, и сможем приступить к пахоте на баронской земле.
Тогда произошло нечто неожиданное. Из рядов моцев, хмуро слушавших Джеордже и готовых по сигналу броситься с ножами на толпу, отделился Гозару. Он кинулся всем телом на стул и опрокинул его. Джеордже отлетел на несколько шагов и попал в объятия Битуши, который поддержал его. Гозару разодрал на себе рубаху, оголив волосатую грудь, на которой жгутами перевивались мускулы. Он обливался потом, дико вращал мутными глазами.
— Почему жители Лунки? Почему? А мы? — захрипел он, словно глотку его раздирали чьи-то когти. — А мы в батраках останемся? Почему? Кто вы такие? Нас едят вши, грызут болезни, даже попа у нас нет. По какому праву? Вы как сыр в масле катаетесь. По какому праву? — повторил он, повернувшись к Спинанциу, Куда мы пойдем? По миру с протянутой рукой? Будьте вы прокляты! Куда нам идти? Куда? Куда?
Гозару рвал на себе рубаху, в уголках рта показалась пена.
— Куда нам деваться? — продолжал вопить он. — Куда? С детьми... А? К вам в слуги? А? Куда нам податься с детьми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Еще во времена студенчества у него обнаружился очажок в легких, принесший ему романтическую бледность и трогательную заботу друзей. Теперь под влиянием температуры все казалось ему грандиозным — и толпа крестьян, и приближавшаяся колонна «врагов», которая подошла уже к корчме Лабоша. Долгие годы он считал, что верит именно в то, что двигало теперь этими врагами. А сейчас, находясь в противоположном лагере, Суслэнеску чувствовал себя значительно более уверенным, и не потому, что лагерь этот был лучше организован и на его стороне была правда, а потому, что в случае разгрома он не страдал бы больше в одиночестве...
Люди, стоявшие вдоль шоссе, несмотря на приказ, уже не могли сохранять спокойствие. Они наклонялись, стараясь заглянуть вперед, мешали видеть соседям, и ряд изгибался волнами, словно все были нанизаны на веревку и кто-то дергал ее за конец.
Суслэнеску оглянулся назад, на примэрию — здесь кончалось село и открывались степные просторы. Вокруг царил величественный покой. Где-то высоко в голубой бездне медленно плыли облака. Нестройное пение надвигавшейся колонны моцев становилось все громче.
— Петру Гроза и народ! Петру Гроза и народ! — начали дружно выкрикивать крестьяне.
На выгоне заголосили женщины, но разобрать, что они кричали, было невозможно. Перед школой Иожа и Мелиуцэ выскользнули из рядов демонстрантов и быстро скрылись на школьном дворе. Пику с Клоамбешем взяли у детей флаги и принялись размахивать ими над головой. С краю, почти задевая стоящих вдоль дороги крестьян, медленно, опустив голову и засунув руки в карманы, шел Гэврилэ Урсу.
За спиной Джеордже вдруг неистово захохотал Глигор Хахэу. Когда Джеордже обернулся, Глигор закрыл ладонями рот, не в силах остановиться.
— Что с тобой? — спросил его кто-то.
— Весело мне, — ответил он и умолк.
Моцы продолжали петь: «Режет, колет нож исправно...» Спинанциу дрожал, не зная, кого больше бояться — того, кто шел за ним, или тех, кто вышел им навстречу. А главное, он должен был сейчас выступить! В ту минуту, когда колонна, поравнявшись с примерней, собралась свернуть к выгону, Спинанциу снял шляпу, приветственно помахал ею и показал на трехцветные вылинявшие флаги.
— Ура! Ура! — заорал Пику.
Арделяну подбежал к группе крестьян и шепнул им что-то.
— Требуем землю! За то, что воевали! Требуем землю за то, что воевали!—стали дружно кричать они.
На выгоне колонна остановилась. Пику и Клоамбеш воткнули в землю древки флагов, старики выстроились полукругом перед колонной моцев, остальные устроились в сторонке, многие прямо на земле. По сигналу Дже-ордже стоявшие вдоль шоссе крестьяне тоже вышли на выгон и образовали широкую дугу. Спинанциу нервничал. Он не предусмотрел, что говорить удобнее с какого-нибудь возвышения, а так толпа затирала его. Несмотря на это, он вышел из колонны и обратился к крестьянам:
— Братья крестьяне!
— Барам ты брат, а не нам! — крикнул Митру.
— Правильно, — поддержал его хор голосов.
— Позвольте мне высказаться, если не боитесь правды! — завопил изо всех сил Спинанциу.
Голос его потерялся в толпе — он был плохим оратором на открытом воздухе.
— Требуем землю за то, что воевали! — трубным голосом завопила Катица Цурику.
— Помолчи, тетка! — обернулся к ней Митру. — Где ты воевала? Разве что с мужем в постели...
— Братья крестьяне! Дорогие румыны! — продолжал Спинанциу. — За последнее время в вашем селе произошло много событий, которые...
Адвокат поперхнулся и растерянно замолчал. Ясно, что все погибло. Их было около сотни, а здесь собралось свыше трехсот мужчин и женщин. Правда, Баничиу с Блотором прятались где-то поблизости на задворках. Но чем они могли помочь?! Стрелять в толпу? «Чтобы ты провалился, старый болван! — подумал Спинанциу.— Сам небось дома сидишь...»
— Требуем землю!
— Петру Гроза и народ!
Даже Пику растерялся. Оп стоял у флага под устремленными на него сотнями глаз, и ему казалось, что он голый и покрыт язвами. Клоамбеш скрылся — очевидно, испугался встречи с Митру. Гэврилэ Урсу со стороны наблюдал за происходящим. «Чтоб ты ослеп, — подумал про него Пику. — А этот сопляк что за чепуху там болтает?»
— ...Братья румыны, не дадим коммунистам обвести нас вокруг пальца. Они хотят подкупить вас...
— Чем? Землей? Попробуй и ты так сделать, — рявкнул Павел Битуша, который вышел вперед, довольный тем, что все его видят.
— Я объясню вам. Наша родная румынская земля, смоченная кровью поколений...
— Сбегай в примэрию, принеси стул, — подтолкнул Арделяну стоявшего рядом парня. — Да смотри быстрее!
Арделяну улыбался, довольный происходящим. «Журка будет доволен, — подумал он. — Люди начинают терять терпение». Он помахал рукой Джеордже, и, как только парень вернулся со стулом, Арделяну спокойно подошел к Спинанциу, поставил рядом с ним стул и влез на него.
— Люди добрые, директор Теодореску...
— Да здравствует! — крикнул Павел Битуша.
— ...скажет вам... Пожалуйста.
Джеордже спокойно забрался на стул. Снизу на него уставился, изумленно разинув рот, Спинанциу.
— Аграрная реформа, проводимая демократическим правительством, предусматривает экспроприацию любого поместья свыше пятидесяти гектаров. В поместье барона четыреста тридцать восемь югэров. Оно принадлежит теперь не гражданину Ромулусу Паппу, а бывшим фронтовикам, солдатским вдовам и беднякам Лунки, в пределах которой поместье находится.
— Ура! — закричал Арделяну, а за ним все остальные.
— Слова тут излишни. Списки составлены. Сегодня мы пошлем за землемером, чтобы нарезал участки, и сможем приступить к пахоте на баронской земле.
Тогда произошло нечто неожиданное. Из рядов моцев, хмуро слушавших Джеордже и готовых по сигналу броситься с ножами на толпу, отделился Гозару. Он кинулся всем телом на стул и опрокинул его. Джеордже отлетел на несколько шагов и попал в объятия Битуши, который поддержал его. Гозару разодрал на себе рубаху, оголив волосатую грудь, на которой жгутами перевивались мускулы. Он обливался потом, дико вращал мутными глазами.
— Почему жители Лунки? Почему? А мы? — захрипел он, словно глотку его раздирали чьи-то когти. — А мы в батраках останемся? Почему? Кто вы такие? Нас едят вши, грызут болезни, даже попа у нас нет. По какому праву? Вы как сыр в масле катаетесь. По какому праву? — повторил он, повернувшись к Спинанциу, Куда мы пойдем? По миру с протянутой рукой? Будьте вы прокляты! Куда нам идти? Куда? Куда?
Гозару рвал на себе рубаху, в уголках рта показалась пена.
— Куда нам деваться? — продолжал вопить он. — Куда? С детьми... А? К вам в слуги? А? Куда нам податься с детьми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159